— И садоводы мы, и плотники…
У него было отличное настроение. А когда у человека такое настроение, ему, конечно, хочется петь.
Так прошла неделя. Стебелев нам нравился, а мы нравились ему. Во всяком случае, у всех было такое мнение. Единственным, кто не высказывался на этот счет, был сам Стебелев. Но относился он к нам строго и вместе с тем тепло.
И вот я стою на берегу, вижу на сопке мачту, а рядом с ней крошечную фигуру человека. Это новый командир нашего поста мичман Стебелев. Кто же он такой, этот Стебелев? Может быть, мы ошиблись в нем: говорят, первое впечатление обманчиво. Я снова смотрю на сопку. Мичман исчез. И тут я замечаю ребят. Они бегут по комсомольской аллее сюда, к морю. Я ничего не соображаю.
Ребята подбежали к шлюпке и схватились за планширь. Васька Железнов повернулся ко мне и ехидно спросил:
— Боишься руки запачкать?
Я плечом навалился на шлюпку. Подошел Стебелев и стал рядом со мной.
— Раз, два, взяли! — командует мичман.
Мы напрягаемся изо всех сил. Шлюпка медленно ползет по песку в воду.
Маленькое суденышко под флагом гидрографической службы качается на волнах недалеко от острова. Мы идем к нему.
Шлюпка поднимается вверх, и весла загребают воздух, потом она проваливается вниз, весла по валек уходят в воду. Грести трудно. Стебелев то и дело перекладывает руль.
— Два, раз! — командует он, стараясь перекричать ветер.
Шлюпка медленно продвигается вперед. Мы гребем плохо, и, наверное, нас никогда бы не взяли на соревнования.
У Васьки Железнова на лбу выступил пот. Мне его жаль. Внештатный библиотекарь неумело ворочает веслом.
— А ну, молодцы-гвардейцы, навались, поговорим с ветром! — кричит Стебелев. — Два, раз!.. Два, раз!
Мы наваливаемся на весла. Гребок. Еще гребок. Мы не жалеем сил. До суденышка осталось не так уж много. Гребок. Еще гребок. Сейчас мичман узнает, на что способны парни, если им по двадцать с небольшим.
К суденышку мы подходим с кормы. На палубу летит носовой. Шлюпка затанцевала у борта. Вахтенный в черном блестящем реглане перегнулся через леера и басит в мегафон:
— Принимайте радиоаппаратуру.
С суденышка нам передают ящики. Мы ставим их на корме. Стебелев трогает ящики большой шершавой ладонью.
— Почта! — басит мегафон.
В шлюпку летит туго перевязанная пачка газет.
— Отдать носовой!
Мы отталкиваемся от борта. Впереди на несколько миль горбатится море. Ветер срывает гребни волн и с силой бьет в лицо.
— Два, раз!.. Два, раз!
Вода окатывает нас и заливает шлюпку. Ящики становятся мокрыми. Стебелев бросает руль, стягивает шинель, накрывает ею ящики с аппаратурой. Васька Железнов пустил по борту весло и снял бушлат, положил его рядом с шинелью Стебелева. Мы бросили грести. Матросские бушлаты полетели в корму. Мичман укутывает ими ящики. Теперь вода льет на нас и на бушлаты. Сверху лежит мой. На нем — лужа.
— Два, раз!.. Два, раз!
Мы гребем изо всех сил. Наверное, нас все-таки взяли бы на соревнования.
Шлюпка прыгает вверх и вниз. Мокрые робы прилипли к спинам.
— Навались! — кричит Стебелев.
Мы наваливаемся, и шлюпка носом режет волну. Но тяжелый вал разворачивает нас лагом. А берег уже близко, рукой подать.
— Навались…
Мы крутимся в нескольких шагах от побережья и ничего не можем поделать со шлюпкой. Накат. А в накат трудно подойти к берегу.
— Эх черт, перевернет, попортим аппаратуру! — ругается Стебелев.
Глаза мичмана сузились, потемнели. Он стащил ботинки, сбросил с худых плеч китель и прыгнул в воду. Шлюпку вновь развернуло. Стебелева мотнуло в сторону. Раздался всплеск. Рядом с мичманом я увидел рыжую голову Васьки Железнова. Четыре руки впились в планширь.
— Вперед, молодцы-гвардейцы! — кричит Васька в толкает шлюпку.
Шлюпка выравнивается. Мы прыгаем в воду и почти на руках выносим ее на берег. Под ногами упруго хрустит песок. Мы разгибаем уставшие спины.
Стебелев скачет на одной ноге. Ему в ухо попала вода. Я прыгаю рядом.
— Танец туземцев из племени «Там-там», — острит Васька.
Мичман останавливается. Под ногами у него лужа. Достает из-под тельняшки матерчатый конверт, большими узловатыми пальцами вытаскивает красную книжечку, завернутую в целлофан, и проводит по ней ладонью. Из-за плеча мичмана я читаю: «Коммунистическая партия Советского Союза».
Стебелев поворачивается к нам и весело произносит:
— Ну что, молодцы-гвардейцы, поговорили с ветром?..
Мы улыбаемся. С моря дует ветер. Свежий ветер. Нам хорошо.
ПЕТУШОК
Сахарный ключ бьет у подножия горбатой сопки. Его сладковатая и чистая, словно хрусталь, вода не замерзает зимой, а летом здесь всегда можно увидеть пышные яркие ковры цветов. От родника они бегут к шлагбауму, пробираются через проволочные заграждения к окнам деревянного домика, в котором живем мы.
От домика сквозь поросли кустарника видны будка и фигура часового, расхаживающего вдоль длинного, как колодезный журавель, шлагбаума. То, что мы охраняем, на военном языке называется коротко — «объект».
Моряки у нас на посту дружные, веселые, разве только Петухов молчаливый, тихий. Любят над ним пошутить. Особенно старается Айвазян.
Вот и сегодня. Невдалеке от кубрика, примостившись вокруг обреза, сидели матросы. Попыхивали самокрутки, не утихал смех.
Я прислушался.
— А что, ребята, говорят, петухи при царе Додоне на должностях сигнальщиков состояли, — рассказывал маленький чернявый Айвазян. Его карие глаза хитро усмехнулись, губы разошлись в улыбке. — Ты, Петушок, не помнишь?
Петр Петухов, сидевший рядом с Айвазяном, смутился. Он не понимал, к чему клонит Карэн, и, уж конечно, не помнил, чем занимались петухи при царе Додоне.
— Даже Александр Сергеевич Пушкин об этом писал:
И Карэн так похоже скопировал петушиный крик, что моряки рассмеялись.
— Так что тебе, Петя, на корабль надо, в сигнальщики.
— Да, брат, — пробасил громада-сибиряк Ломов.
Петухов служил первый год. О том, что у него, кроме бабки, никого из родных нет, мы догадывались по письмам в голубых конвертах, которые Петя получал аккуратно один раз в неделю, да по посылкам, любовно уложенным заботливой рукой. «Бабушка у меня душевная, все беспокоится, гостинцы шлет, будто я малое дитя», — смущаясь, медленно произносил он, раскладывая на столе содержимое очередной посылки.
Мы помогали Петухову «истреблять» бабкины гостинцы, а он посапывал веснушчатым носом и молчал.
Молчаливость — это, пожалуй, одна из характерных черт, которая отличала его от остальных матросов поста. Когда мы чистили оружие, Петухов всегда отставал — заканчивал чистку последним. И не оттого, что не было у молодого матроса сноровки. Он обхаживал каждую деталь, добирался до едва заметной пылинки. Все Петя делал старательно и молча.
…У шлагбаума зафыркал знакомый «газик» пограничников. Из него вышел майор Павлов — начальник погранзаставы.
— Ну как, флот, дела? — приветствовал офицер. — Мичман, играйте большой сбор.
Мы сидим у обреза и слушаем майора. На посту Петухов, а рядом возится с машиной шофер Коваленко. Из-под «газика» торчат его длинные ноги.
— Сегодня утром наряд пограничников обнаружил на прибрежной полосе следы. Здесь же найдены деталь от скафандра иностранной марки и такая вот флотская пуговица. — Офицер кивнул на бушлат Айвазяна. — Сейчас район прочесывают пограничники.
Майор раскрыл портсигар.
— Курите.
Мы закурили.
— Сколько лет живу, ни одного врага не видел, — с сожалением произнес Айвазян.
Майор затянулся, окинул нас взглядом.
— Прошу вас внимательно присматриваться ко всем проходящим, подозрительных задерживать, проверять. В случае чего — сразу звонить.
Майор затушил папиросу, поднялся и, попрощавшись, заспешил в машину, а мы пошли отдыхать.
— Эх, мне бы их заловить, я бы!.. — мечтательно вздохнул Айвазян.
Ночь прошла спокойно, а утром… У шлагбаума стоял Айвазян, когда в домике загорелась красная лампочка и загремел сигнальный звонок.
— Новоселов, Ломов, за мной! — крикнул я, на ходу расстегивая кобуру.
Матросы выскочили следом. Мы бежали напрямик через кусты по мокрой от росы траве. У шлагбаума, подняв вверх руки, стоял коренастый мужчина в матросском бушлате, соломенной шляпе и добротных яловых сапогах. Он смущенно улыбался и пытался успокоить расходившуюся женщину. Шагах в пяти, выставив вперед автомат, стоял Айвазян, твердил:
— Мы уточним, мы проверим…
— Да чего проверять? И что ты прицепился? Ить мы так на базар опоздаем. Да моего Ивана весь поселок знает…
Увидев нас, Айвазян качнул в сторону задержанных автоматом, выдохнул:
— Вот!
— Ты, касатик, ружьем-то не махай, — набросилась на матроса женщина.
— Айвазян, в чем дело? — спросил я.
— Да вот идут, смотрю — пуговица…
У мужчины на бушлате были такие же пуговицы, как у Карэна, — выпуклые, без ободка, но одной недоставало.
— Ну вот я и задержал… проверить, — объяснял Айвазян.
— Опустите руки.
Мужчина опустил руки.
— Рыбак я. Иван Тимофеевич Пырин, значит, моя фамилия будет, а это моя баба, Лизавета.
И когда мы разобрались, пришлось извиниться.
— Желаем здоровья, — добродушно произнес Пырин, — а вы, молодой человек, — обратился он к Айвазяну, — уж не обессудьте.
Карэн водил носком ботинка по земле, опустив глаза.
…Медленно тикают ходики, медленно бегут часы. Скоро вечер. Уже третий день длится поиск нарушителей.
Забрызганный доверху «газик» майора Павлова несколько раз останавливался у нашего поста. Офицер-пограничник, запыленный, небритый, с осунувшимся лицом и красными от бессонницы глазами, слушал мои доклады, и брови его сурово сходились на переносице.
Уставшие, мы сидим в домике. Хочется снять ботинки, вытянуть затекшие ноги, забраться под чистую простынь и уснуть, но нельзя.
Зазвонил телефон. В трубке послышался знакомый голос майора:
— «Пятерка», «Пятерка»…
Не успел я ответить, как за окном прострекотала дробь автомата.
— На посту стрельба! — крикнул я в трубку и выскочил из помещения.
Впереди бежали Новоселов и Ломов. От шлагбаума к кустам метнулась фигура. Петухова на посту не было.
— Новоселов, на пост, Ломов, за мной! — приказал я.
Мы бросились через кусты.
— Стой, руки вверх!
Человек бежал на меня. Мохнатые брови, заплывшие глаза, в руках блестела вороненая сталь пистолета. Громыхнул выстрел. Я упал человеку под ноги. Мы поднялись почти одновременно. Неизвестный шагнул на меня. Но в это время на его голову обрушился пудовый кулак Ломова. Человек как-то странно ухнул, присел и свалился.
— Готов, — сказал Ломов.
— Насмерть?!
— Ни, скоро очухается.
Незнакомец был одет, как обычно одеваются наши торговые моряки: черный китель, капитанская фуражка, ботинки на толстой подошве. Обыскав его, мы обнаружили паспорт, командировочное удостоверение, деньги. Ломов рассматривал пистолет.
— Заграничный, — словно эксперт, заключил он.
Мы перетащили неизвестного в караульное помещение, связали и оставили под охраной Айвазяна, а сами заторопились к шлагбауму. Меня беспокоило исчезновение Петухова.
А он лежал на дороге, широко раскинув руки; бушлат был расстегнут, на животе расплылось большое пятно. Над матросом склонился Новоселов.
— Почерк… почерк… почерк… — побелевшими губами шептал Петухов одно слово.
— Петя, Петя, — пытался заговорить с раненым старшина.
Зафыркал знакомый «газик». Из машины выпрыгнули Павлов и еще два офицера-пограничника.
— Жив?
— Бредит, — ответил Новоселов.
— Где же?
— Вон, — Новоселов кивнул головой.
Только сейчас я заметил на обочине дороги небольшой дорожный чемодан и торчащие из канавы добротные сапоги.
— Осмотреть местность! — коротко бросил майор. — Ну что, родной? — наклонился он к Петухову.
Матрос молчал. Вдруг его губы разошлись, курносый, заострившийся нос полез вверх.
— Пить, — с трудом выдавил Петя, а потом, словно забывшись, торопливо зашептал: — Почерк… командировочные… почерк…
Мы бережно положили Петухова в машину, и «газик» затрясся по ухабистой дороге.
Я доложил майору о происшедшем, и он послал Ломова в караульное помещение — привести неизвестного. Лейтенант-пограничник подал Павлову документы и два пистолета, найденные у убитого. Труп вытащили из канавы. На черном матросском бушлате не хватало пуговицы.
Ломов привел задержанного. Тот хмуро озирался. Увидев труп своего напарника, отвернулся.
Вскоре с заставы пришла машина, и пограничники уехали.
Мы молча стояли у шлагбаума. Дул теплый приморский бриз, шевелил траву, листву кустарников. Весело журчал Сахарный ключ, цветы клонились низко-низко.
— Да, брат, здорово, — нарушил молчание Ломов.
…В домике погранзаставы я постучал в дверь. Майор Павлов поднялся навстречу. В просторном кабинете было светло. У стены стояли зачехленные стулья, на столе — знакомый чемодан.
— Иди, мичман, погляди трофеи.
Майор открыл чемодан. Там лежала небольшая портативная рация, пачки советских денег, какие-то бланки, паспорта, военные билеты, фотоаппарат, ампулы и прочие атрибуты шпионского снаряжения. Все это меня уже мало интересовало — я пришел узнать о здоровье Петухова.
— Чувствует себя плохо, — сообщил Павлов.
— Товарищ майор, а как же он…
— Разгадал? — подсказал майор. — Вы слышали Петухов бредил: «Почерк… почерк…» Вот, — он подвинул ко мне два командировочных удостоверения, — читайте внимательно.
Я прочел удостоверения по нескольку раз, но ничего не понял. Майор заметил мое напряженное выражение.
— Почерк, — подсказал он. — На этот крючок ваш матрос и подцепил заграничную рыбку.
Как же я не додумался сразу! Оба удостоверения были выписаны в один день, в одном и том же учреждении, но заполнены разными почерками. «Вот тебе и кири-ку-ку», — подумал я.
— Спасибо за службу, — голос Павлова вывел меня из раздумья. — О ваших действиях доложено командующему, а от себя благодарю от всей души. Передайте водителю, что я приказал подбросить вас на «Пятерку».
В дверях я столкнулся с человеком в белом халате.
— Доктор?!
— Умер. Полчаса назад скончался морячок.
Я выбежал из штаба и бросился напрямик через кустарник. Слезы застилали глаза. Над горизонтом сурово сошлись тучи. Блеснула молния, острой иглой прошивая небо. Грянул гром. А через минуту подул ветер, и по кустам забарабанил дождь. Я бежал, не разбирая дороги. Остановился только у Сахарного ключа.
…Похоронили Петухова здесь же на побережье, на вершине кудрявой сопки. А через некоторое время на его место прибыл новый матрос. Тогда же пришло письмо в голубом конверте. «Вы у меня теперь одни, — писала Петина бабушка. — К вам я привыкла, ведь Петюша часто рассказывал о вас в письмах. Посылаю вам медку свеженького да теплые носочки, сама вязала…»
Чернила во многих местах расплылись. Видно, не одна слеза упала на этот листок, вырванный из школьной тетрадки.
Теперь у меня вошло в привычку — в свободный час подниматься по извилистой тропинке на кудрявую сопку и подолгу стоять у небольшой, усаженной цветами могилы. Внизу синеет море. В золотистых лучах солнца снуют пузатые катера, поднимаются дымки из труб рыбачьего поселка, бегут по широкой трассе автомобили. Внизу — жизнь!..
МОИ ДРУЗЬЯ
Мужество