Стоящие внизу дети псковской вольницы ничего на это отцу Нектарию не сказали, зато немедленно познакомили его с некоторыми жестами, глядя на которые отец игумен сначала побледнел и заскрипел зубами, после чего бросился, никем не замеченный, со всех ног вон из игуменских покоев, чтобы примерно наказать врагов рода человеческого, не имеющих совершенно никакого уважения к званию наместника.
– Чего, чего? – сказали скобари, глядя на подходящую к ним нетвердой походкой внушительную фигуру наместника.
– А ничего, – успел сказать отец Нектарий, и свет в его богоспасаемых глазах на какое-то время потух.
Деталей дальнейшего хода описываемых событий мы не знаем.
Доподлинно известно только то, что спустя полчаса или около того наместник был помещен в камеру предварительного заключения, в которой он кричал, ругался и требовал немедленно принести ему телефон, чтобы поговорить с правящим архиереем.
– Будет тебе архиерей, – говорил дежурный, ловко раздавая карты. – Слышал, какой шустрый?.. Архиерея ему подавай…
– А вот, – отвечал ему второй игрок в чине младшего лейтенанта. – Совсем эти монастырские потеряли всякий стыд… Вот ты бы пошел бы в таком платье на улицу? И я бы не пошел. А они?.. Да ему это как два пальца обоссать. Взял и пошел.
– Отоприте лучше, – сказал загробным голосом наместник.
– Да уж, сейчас все бросим и побежим тебя отпирать, – отозвался дежурный, раскладывая на столе карты.
Из камеры предварительного заключения раздался странный звук – нечто среднее между рыданием и ворчанием разъяренного льва.
– А то ты что думал? – сказал дежурный. – Что будешь драться и озоровать, да в общественных местах в женском белье ходить, а тебя за это по головке погладят?.. Нет, брат, шалишь. В общественных местах полагается в штанах ходить, а не в платьицах.
– Это подрясник, басурман, – с презрением сказал наместник, тяжело вздыхая.
– Да хоть что, – сказал дежурный, разглядывая карты. – Что ж, что подрясник? Можно и в подряснике столько дел наворочать, что только держись… Теперь-то уж что?.. Сиди, раз попался.
– Что же вы не понимаете-то? – злился наместник и тряс решетку. – А еще милиция, называется… Я лицо духовное, мне в таком виде нельзя находиться.
– Раньше надо было думать, – задумчиво произнес дежурный и добавил. – Видел, как карта легла?.. Просто чудо.
– Это потому, что у тебя в камере духовное лицо сидит, – пошутил лейтенант.
– Да уж не иначе, – тасуя карты, засмеялся дежурный.
– Эх, вы, – опускаясь на скамейку, сказал Нектарий.
– А вот это правильно, – разглядывая карты, сказал дежурный. – Посиди, отдохни, пока время есть. Вот смена придет, пусть с тобой и разбираются. Позвонят главному, а там уж, как решат.
– Да я и есть самый главный, – сказал наместник, с отчаяньем бия себя в грудь.
– Ну, вот и хорошо. Стало быть, и звонить никому не надо будет.
– Непонятно только, зачем же ты драться полез, если ты самый главный? – резонно поинтересовался лейтенант. – Позвал бы вон своих монашек, они бы за тебя все сделали, что надо…
Вместо ответа наместник только что-то проворчал в ответ, заскрипел зубами и медленно опустился на скамью, положив под щеку пухлый кулачок.
И снился ему сон, будто он уже никакой не наместник, а свободная птица орел, которая парит под облаками над этой святой обителью и при этом открывает и закрывает клюв, поучая летящих ниже птиц, которые с благоговением слушают его мудрые речи, отчего отец наместник улыбался во сне и даже слегка постанывал, причмокивая сложенными сердечком губами.
Между тем, события в монастыре развивались своей чередой.
Цветков, который почему-то всегда был в курсе последних новостей, позвонил из трапезной отцу Иову и сообщил ему, что, по его сведениям, новоприбывший наместник сидит в КПЗ.
– Не может быть, – сказал отец Иов, оставленный до прибытия наместника старшим в монастыре. – В милиции? Да с какой это стати?
– Вот уж не знаю, – сказал Цветков, и всякий, кто знал его, мог побиться об заклад, что в его голосе отчетливо прозвенела неподдельная радость по случаю нового скандала.
Впрочем, все пока складывалось так, что было не до Цветкова.
Гроза собиралась над монастырем, и, похоже, пока еще не было никакой возможности ее остановить, и оставалось только ждать, надеясь, что ее пронесет мимо.
– Господи, помилуй, – шептал отец Иов, глядя в окно, где уже заметны стали первые признаки долгого летнего вечера, обещавшего душную ночь. – Спаси, сохрани и помилуй нас, Господи, пока что-нибудь не случилось…
Надо сказать, что издалека стройный отец Иов всегда был чем-то похож на большой гвоздь, который забыли забить, и болтался он туда-сюда, не зная, куда ему лучше притулиться. Однако, сегодня этот гвоздь, похоже, был несколько согнут под тяжестью решений, которые ему немедленно предстояло, не откладывая, принять.
И в самом деле.
Идти выручать наместника было, конечно, страшно, но не идти к нему было еще страшней, и уж совсем невыносимым был, конечно, гнев владыки Евсевия, который он мог обрушить на монастырь, если бы узнал вдруг эту загадочную историю про пропавшего наместника.
Одним словом, как ни крути, а все это в результате грозило отцу Иову большими неприятностями, о чем ему следовало, пока не поздно, серьезно подумать.
Возможно, он и думал, просчитывая все возможные варианты и прикидывая выгоды и потери. Нам это, во всяком случае, не известно. Доподлинно же известно только то, что в восьмом часу отец Иов постучался в пушкиногорское отделение милиции и попросил дежурного вернуть монастырю его наместника.
– Попа, что ли? – спросил дежурный, одновременно глядящий искоса в свои карты. – Такой бойкий мужчина. Все зубами скрипел.
– Сегодня только прибыл, – сказал отец Иов, давая понять, что в поведении отца наместника есть смягчающие обстоятельства.
– Это не причина, – сказал дежурный. – Правила для всех обязательны. В следующий раз пойдет у нас по полной программе.
– Конечно, – сказал Иов, проходя к камере и останавливаясь в ожидании, когда дежурный ее откроет. И войдя в камеру, сказал:
– Отец Нектарий… Пора.
В углу КПЗ лежал на скамейке, свернувшись калачиком, новоприбывший отец Нектарий и сладко похрапывал во сне. Голые пятки его торчали из-под подрясника, словно две большие картофелины.
– Забирайте, – сказал дежурный, гремя ключами. – Эй, начальник, проснись, подъем!
Как это ни странно, но отец Нектарий немедленно проснулся.
– Кто это? – спросил, поднимаясь на скамейке, еще не открывая глаза.
– Это я, отец Иов, – сказал отец Иов, протягивая наместнику руку. – Пришел вас забрать.
– Видел меня в позоре моем, – сказал отец Нектарий и ударил себя в грудь. – Что это за отцы такие, что не могут спасти своего предстоятеля?
– Да все в порядке, не волнуйтесь, – сказал отец Иов.
– Конечно, в порядке, – сказал отец Нектарий, открывая глаза. – Когда наместника повлекут по улицам, словно последнего вора, вот это и будет ваш порядок… Почему раньше не пришли?
– Так ведь не знал никто, – сказал отец Иов.
– Это как же понимать?.. Наместник пропал, и никто даже не спросил, куда он подевался, так, что ли?
– Послушайте, уважаемый, – вступил в разговор дежурный. – Поторопитесь, пожалуйста, а то ведь можно и опять за решетку прогуляться.
Ответом ему был злобный взгляд, которым наградил его отец Нектарий, покидая пушкиногорское отделение милиции.
Очутившись на улице и вызвав своим подрясником небольшой смех у двух проходящих мимо школьниц, отец Нектарий вдруг повернулся к Иову и сказал:
– Что же ты одежду мою не взял? Как вот теперь мне идти тут прикажешь?.. Ходи теперь тут голышом, так, что ли!
В этом вопросе отцу Иову вдруг послышался свист топора. Он попытался сделать веселое лицо и сказал:
– Да ну, ей-богу… С кем не бывает?.. Да и идти всего ничего… Вон уже и пришли.
– Пришли, говоришь? – мрачно поинтересовался отец наместник и лицо его вдруг побагровело. – Ну, погодите у меня, – сказал он, грозя кулаком побледневшему отцу Иову. – Попляшете еще у меня , ох, и попляшете. Узнаете тогда, как с наместником-то шутить!
Такова была короткая, но впечатляющая речь отца игумена при его вступлении в должность наместника Свято-Успенского мужского монастыря.
А поскольку никого рядом с ним, кроме отца Иова, в этот час не было, следовало думать, что сказанное относится в первую очередь к нему, а уж потом и ко всем остальным насельникам.
И от этой мысли сердце отца Иова тревожно екнуло.
9. Враги человеку домашние его
Домашних врагов у отца Нектария было на первый взгляд всего двое. Келейник Маркелл и безымянный компьютер, таинственно мерцавший своими лампочками возле самого ложа отца Нектария.
Если верить отцу Нектарию, то келейник Маркелл был шумлив, нерасторопен, забывчив, неопрятен, неуклюж и непоседлив. Так, во всяком случае, характеризовал его сам отец наместник. Иногда, забывшись молитвой, он не помнил, куда шел или вообще уходил в чью-нибудь келью, где предавался легкой дреме, игре в шахматы или задушевным разговорам с кем-нибудь из братии. Все это было бы еще вполне терпимо, если бы не утренние часы, во время которых Маркелл пытался довести до сведения отца Нектария ту общеизвестную истину, что кто рано встает, тому Бог подает. Вставать отец Нектарий отказывался принципиально. Вместо того чтобы вставать, он жалобно скулил, рычал, прятался в подушках, делал вид, что уже давно встал, ругался, мастерски закручивался в одеяло и обещал обрушить на голову Маркелла все мыслимые проклятия, от которых тот должен был немедленно превратиться в крысу или во что-нибудь еще почище.
– Сгинь, – шипел отец наместник, вцепившись в одеяло. – Сгинь, прокляну!
– Время, батюшка, – смиренно говорил Маркелл, не отпуская, впрочем, одеяло. – Вы сами велели.
– Вот и делай, что тебе велят, – шипел отец наместник, умудряясь накрыться остатком одеяла. – Тоже мне, аскет пушкиногорский… Сгинь, нечистая, пока не покалечил…
– Так ведь что, – говорил тогда Маркелл, прибегая к последнему аргументу, который, случалось, и помогал. – Вон, владыка уже приехал. Сейчас к нам подымется.
– Что за владыка, какой владыка? – бормотал наместник, выпуская одеяло. – Не может быть!
– Уже по лестнице поднимаются, – сообщал Маркелл.
– Где по лестнице, по какой лестнице? – стонал наместник, выпуская одеяло и вместе с ним последние остатки утреннего сна.
– Вон, подымается, – говорил Маркелл, на всякий случай пятясь назад, к двери.
Отец наместник, чертыхаясь и тяжело дыша, подходил, завернувшись в одеяло, к окну и выглядывал на пустой двор.
Случавшаяся затем пауза была подобна затишью перед готовым вот-вот обрушиться штормом.
– Ну и где? – спрашивал отец наместник, поворачиваясь к Маркеллу и подыскивая отвечающие случаю слова.
В ответ Маркелл смущенно улыбался и пожимал плечами, делая вид, что он тут вовсе не при чем.
– Значит, обманул, – говорил наместник, опускаясь на пуфик возле окна. – Знаешь, что я с тобой сейчас сделаю?
– Догадываюсь, – отвечал Маркелл, прикидывая расстояние от окна до двери и убеждаясь, что ни за какие коврижки отец игумен не сумеет его догнать.
Возможно, о том же думал и отец игумен, посчитав, на сей раз, отложить экзекуцию в сторону. Вместо этого он еще глубже ушел в теплый пуфик, подобрал пуховое одеяло и сказал голосом, полным горечи и сожаления:
– Конечно, – сказал он, чувствуя, как к горлу подкатывает непрошеная скупая слеза. – Предстоятель стоит, молится всю ночь за братию, за прихожан, за весь мир, он напрямую обращается к Небесам и ложится с ранними петухами, а ты?..
– Так ведь просили же, – сказал Маркелл, выказывая некоторое упрямство.
– Да мало ли что у тебя просили! – закричал наместник совсем каким-то неприличным фальцетом, одновременно махая руками, словно хотел немедленно взлететь. – А если тебя попросят игумена убить, ты что? Тоже побежишь?
Предложение убить игумена произвело большое впечатление как и на самого игумена, так и на Маркелла. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, словно пытались обнаружить в этих словах какой-то тайный умысел. Не найдя такового, отец наместник сказал (хотя сказанное было явно не к месту):
– А если ты наместника не уважаешь, то ты и Христа не уважаешь, потому Христос передал нам всю полноту власти. А то, что наместник несколько лишних минут поспит, так это ему только на пользу, и можешь даже в этом не сомневаться.
– Вы больше ночью перед компьютером сидите, чем молитесь, – отвечал бесстрашный Маркелл, указывая на мерцающий экран компьютера, который по праву мог считаться домашним врагом номер два. – Вон уже время третий час, а вы еще даже на молитву не вставали.
И в самом деле. Стоило ночным сумеркам опуститься на Святые Горы, как отец наместник включал свой компьютер и погружался в волшебный мир виртуальных иллюзий, которые он тут же, впрочем, порицал, обличал и критиковал, как и следовало православному игумену, которому просто невозможно было промолчать, видя такие безобразия, которые творились на экране.
– Что люди только не делают, – говорил он, утопая в своем кресле и глядя на то, что происходит на экране монитора. – Просто Содом и Гоморра, прости Господи.
– Вот и не смотрели бы, – сказал Маркелл. – Нечего какому-то железному ящику потворствовать.
– Чтобы ты знал, невежа, это наука, – сказал отец игумен, обижаясь за своего любимца. – Тут особое понимание надо.
– Сами говорили – не сотвори себе кумира, – напомнил Маркелл, на всякий случай останавливаясь у дверей и не проходя дальше.
– Вот и не сотвори, – рассердился Нектарий, выведенный из терпения непослушным келейником, – а игумена учить не надо. Игумен сам кого надо научит, если понадобится.
– Я и не учу, – сказал Маркелл, глядя на монитор. – Очень надо.
– Вот и не учи, – с раздражением повторил отец Нектарий, отгораживаясь от Маркелла плечом. – А от экрана отойди, тебе это все равно смотреть рано.
– Вы же вон смотрите, и ничего, – сказал Маркелл, отходя.
– Конечно, ничего, – сказал отец Нектарий. – А ты как думал? Или, может, ты думал, что игумен – это пустое место, о которое любой балбес может ноги вытирать?.. Так только дураки думают, и так думать не надо.
– А как надо? – спросил Маркелл, пожалуй, даже с вызовом.
– А так, что если ты закрыт игуменским щитом веры, то тебе ничего, никакие адские козни не страшны, – сказал наместник, с отвращением глядя на своего келейника. – Понял теперь, католик?
– Вы, значит, щитом веры закрыты? – сказал Маркелл.
– А ты, значит, сомневаешься? – спросил Нектарий, снимая с ноги тапочку. – Между прочим, ты тут тоже под игуменом и под его игуменской защитой находишься. Так что и бояться тебе совершенно нечего.
– Еще бы, – говорил Маркелл, уворачиваясь от летящей в него тапки. – Чего, в самом деле, мне бояться?..
…Случалось, что отец Нектарий засыпал прямо на своем компьютере, и тогда Маркелл будил это сонное, бормочущее и храпящее тело и доставлял его на ложе, где раздевал, укладывал и укутывал одеялом, после чего крестил и выключал компьютер, желая ему поскорее провалиться, а сам вставал на долгую ночную молитву, среди которой можно было найти просьбу поразить огнем небесным это железное дьявольское отродье, которое превращало день в ночь, а ночь в день, отрывая человека от молитвы и делая его слабым и открытым перед лицом сомнений, соблазнов и горестей.
10. Начало бедствий
Страшный суд местного значения разразился над монастырьком почти сразу после того, как отец Нектарий широко отметил пять лет своего выдающегося наместничества.
Бедствия не замедлили дать о себе знать, словно напоминая монастырским насельникам все то, о чем они так долго и убедительно рассуждали, указывая на необходимость ремонта и шпыняя отца Кенсорина за его медлительность и неумейство.
Первой ласточкой новых перемен стал приказ отца игумена отделить обыкновенных прихожан от монахов и тем самым напомнить всему миру, кто тут в храме настоящий хозяин. Затем последовал приказ о том, что женщины должны стоять отдельно от мужчин, дабы не вводить в искушение эту лучшую часть человечества.