Мне вообще кажется очень неприятным, что кто-то пытается потратить на меня время или деньги. Я считаю, что это пустая трата и всячески избегаю этого. Когда моя жена предлагает мне сходить к врачу с каким-то недомоганием, то я говорю, что все равно скоро сдохну. Зачем зря деньги тратить? Она просит так не шутить. А я и не шучу.
Вообще, в плане алкоголизма у меня богатая родословная. И начинается она с моего деда с отцовской стороны. Не помню ни одной яркой истории связанной с ним. Разве что всплывает картина того, как он «играл в домино» лежа пьяным под столом во дворе.
Отец уже был профессиональным алконавтом. Я даже расскажу вам пару историй из моего детства. Если ты следователь, то прости меня еще раз. В противном случае наслаждайся, ты за это заплатил.
Это было в девяносто шестом. Одним весенним деньком к нам в гости пришел отец. Он с нами не жил, только приходил в гости. К счастью. Иногда он приходил пьяным в дерьмо, иногда трезвым. В численном соотношении это выражалось где-то семь к трем соответственно.
В тот день он пришел с легким амбре, но вполне трезвым. Он сообщил матери о том, что поведет меня в кафе. Ух, друзья, об этом я мечтал долгие месяцы. В конце улицы открыли детское кафе, где подавали разные «изысканные» сладости. Это сейчас все доступно и есть на каждом углу. А в ту пору мало того что денег не было, так и купить особо ничего нельзя было. Я, радостно попискивая, выскочил на улицу из подъезда и стал дожидаться отца.
Подвох я почувствовал почти сразу. Хотя бы потому, что мы пошли в другую сторону. Я отлично знал, где располагается кафе. Потому что нередко просто проходил мимо него, заглядывая в витрину. Но я молчал и покорно шел «не туда». Я даже допустил мысль, что папа просто заплутал. Наконец, я не выдержал и спросил отца, а куда же мы собственно идем? Тот сказал, что есть другое мега-крутое кафе. Намного лучше чем то, в которое я хочу пойти.
Я удовлетворился ответом. Как и любой ребенок, я слепо верил всему, что говорят мои родители. Я отлично знал, как выглядит то место, где я так хотел побывать. Отец говорит, что, то место, куда мы идем, еще лучше. Значит, так оно и есть. Воображение рисовало мне настоящий сахарный дворец, где даже стол сделал из чистейшего шоколада.
Когда я, наконец, увидел «отличнейшее» кафе, то легкая обидка затаилась где-то в душе. Но папа сказал мне, что это отличное кафе. Зачем ему врать? А тем временем я смотрел на лестницу с отбитой плиткой, обшарпанную табличку с названием, часы работы на ней надписали маркером, и пожелтевшие от времени витрины. И я все искал, что же тут такого хорошего?
Внутри пахло хлоркой, скрипящие деревянные стулья были расставлены вокруг столов, покрытых «белыми» скатертями, пятна на которых вероятно были старше моего отца. Грязный пол. В проходах между столами и под стульями плитка потеряла свой цвет и местами потрескалась. Мы подошли к прилавку, я посмотрел на витрину, и где-то внутри меня загорелось пламя.
При виде пиццы завернутой в полиэтилен и намертво прилипшей к нему, а также застоявшихся салатиков с желтым майонезом это пламя разгоралось все сильнее. Папа поздоровался с продавщицей – необъятной женщиной в синем переднике. Ее подбородок плавно переходил в грудь без каких-либо намеков на изгибы. А потом обратился ко мне:
– Что ты хочешь?
– Я хочу в другое кафе.
Я помню, что именно так и ответил. И помню, как отец махнул рукой. И, на что-то разозлившись, заказал мне пиццу, бутылку самой дешевой газировки и мороженное. Себе он заказал бутерброд с блестящей на свету рыбой и стакан минералки. Когда он заказывал минералку, он сделал какой-то странный жест рукой, его я тоже хорошо запомнил.
Мы сели за стол, диалог не клеился. Я заставил себя попробовать пиццу и немного отпил газированной воды. Мой желудок впервые в жизни получил такую дикую комбинацию неизвестных науке отравляющих веществ и запротестовал. Поэтому я сидел и смотрел, как поданное в металлической чашке на длинной ножке мороженное тает и стекает по этой самой ножке прямо на стол, оставляя новые пятна на скатерти. Зная вкус пиццы и воды, эта потеря меня не очень расстроила. Поэтому я сидел и, ну очень медленно, жевал пиццу из уважения к отцу. Почему-то я боялся, что если не буду есть, то могу его обидеть. Я свято верил в его безгрешность. Считал, что это я чего-то не понимаю. Ну, или папу нагло обманывают, подсовывая мне некачественную еду.
Папа вдруг выпил целый стакан минералки и, поморщившись, съел бутерброд. А потом громко крякнул на все заведение. «Еще бы, я вообще не смогу выпить целый стакан минералки махом» – подумал я. А папа тем временем пошел к стойке и заказал себе еще один бутерброд и еще один стакан минералки.
Он вернулся, и, даже не садясь за стол, выпил еще один стакан минералки и съел бутерброд. Потом он сел рядом со мной, хотя до этого сидел напротив. Отец начал вести свой странный монолог, зачем-то требуя от меня, чтобы я смотрел ему в глаза.
Не помню в деталях, что он говорил. Он придвигался все ближе и все яростнее что-то мне рассказывал. Наконец его лицо и налитые кровью глаза были уже прямо около моего лица. В его глазах горел гнев, он упорно мне что-то доказывал, а мне было очень-очень страшно. Таким беззащитным я не чувствовал себя никогда. Даже когда три имбицила перепутали меня с соседом и дали мне хорошеньких люлей в подъезде, мне было не так страшно. Тогда в кафе, я вжался в стул так сильно, как только мог. Но отец продолжал давить. Наконец я не выдержал, и одинокая слезинка потекла по лицу. «Ты что боишься меня?! Отца родного, мать твою!» – закричал он.
Плохо помню, чем закончилась эта история. Помню только одну картину. Я стою на пороге кафе, отец валяется прямо передо мной на асфальте. Я плачу, продавщица гладит меня по спине и пытается успокоить. Сквозь пелену слез я вижу, что мама бежит ко мне со стороны автобусной обстановки. Я, перепрыгнув через тело отца, бегу к ней. Все, на этом воспоминание обрывается.
Ну и еще одну историю, для полного погружения. Сейчас я вспомнил свой одиннадцатый день рождения. В ту пору я очень хотел велосипед, все детство мечтал о двухколесном друге. Хотел беззаботно ездить по кварталу, как все другие ребята. Так вот, где-то за месяц до дня рождения мама намекнула, что папа подарит мне велосипед. Если я скажу что был рад, то совру. Наконец-то мои дни транспортного изгоя минуют. Каюсь, я даже вычеркивал в календаре каждый день до дня рождения.
И когда, наконец, пришел заветный день, мама подозвала меня и сказала, что на лестнице меня ждет папа, хочет что-то мне подарить. Я, забыв про тапки, босиком выбежал на лестницу. И так меня ждало, что бы вы думали? Правильно, разочарование. Отец стоял на лестнице и держал за руль, кстати, бережно обмотанный изолентой, настоящее чудо советской промышленности. Да, технически это был велосипед. Тут ни прибавить, ни отнять. Но смущали: поржавевший остов, выцветшая с одной стороны краска, цепь без единой капельки масла и, вишенка на этом празднике упадка, спущенная и сдернутая с обода передняя покрышка.
– Держи, сынок. С днем рождения! – Он с улыбкой подтолкнул мне это корыто.
А я уже погас, я уже все осознал. Я понял, что мама и папа меня обманули. Я отстранился от столь замечательного подарка и побежал домой. И только в тот момент я почувствовал, что стоял на холодном бетоне голыми ногами. Ради чего все это? Ради чего я ждал целый месяц? Ради «мечты велосипедиста 1968»? Я со всей силы постучался в дверь, мама в недоумении открыла мне, и я молча пошел в самый дальний угол квартиры и спрятался там.
Я слышал как мама орала на отца в подъезде. Потом они зашли в квартиру, она наорала на него еще раз. Потом, найдя меня, папа начал рассказывать какую-то удивительно детективную историю. Она повествовала о том, что на самом деле подарок мой стоит в квартире его друга. Но, внимание, в подъезде, где живет его друг, на кого-то напали, приехала милиция (тогда она так называлась) и все оцепила. Папа не может сейчас принести подарок, его просто не выпустят милиционеры.
Чушь? Естественно. Даже одиннадцатилетний я понял, что ему на уши бережно навалили целый дуршлаг лапши. Повзрослев, я узнал, что мама пыталась реабилитировать в моих глазах отца и дала ему денег, что скопила мне на подарок. От него требовалось только купить мне велосипед и вроде как это подарок от него. Папа, естественно, быстро пробухал все эти деньги и приволок вместо нормального велосипеда, какой-то металлолом, который он, верное дело, откопал на балконе одного из своих «братьев по оружию».
Впрочем, отец оставил и какие-то теплые воспоминания. Их трудно выковырнуть из памяти. Особенно учитывая, что память в последнее время стала ни к черту.
Кстати, только что мне в мессенджер написал друг. Он предлагает пойти сегодня в бар. Я отказался, сказавшись больным. Раньше я бы притворился больным, чтобы отбрехаться от дел и пойти в бар. А теперь я притворяюсь больным, чтобы вообще не выходить из дому.
Но вернемся к моему отцу. Я думаю, что в итоге он оказал на меня не такое уж большое влияние. Почему? Просто потому что, в конце концов, я просто привык. Привык не бояться пьяного отца. Привык, что его иногда колотили друзья. Привык не верить ни единому его слову. И все происходящее с ним больше не трогало меня. Я вообще научился существовать так, чтобы ничего не трогало меня.
А, когда мне было пятнадцать, он попал под машину. Он зачем-то, будучи пьяным, посреди ночи решил перейти шести полосное шоссе. В этот раз ему не повезло. Я, конечно, переживал. Но в тот момент я уже понимал, что это случиться скорее рано, чем поздно и мысленно был готов к такому исходу.
И раз уж я вспомнил свое детство, то ее могу не упомянуть здесь заслуги моей матери. Она одна тянула семью из четырех человек. Кроме нас с ней, еще были бабушка и сильно пострадавший от инсульта дедушка. Она работала до изнеможения. Например, выходила работать грузчиком по выходным. Она вообще подвизалась на любое дело, лишь бы мы не бедствовали.
Когда я понял, куда прикатилась моя жизнь, то первым делом подумал о матери. Я представил, как ей было тяжело, пока все мы сидели на ее шее. А она не сдавалась, она смогла найти в себе силы жить дальше. И я преклоняюсь перед ее мужеством, хотя бы потому, что у меня его нет. Теперь можете обвинять меня в чем угодно. Просто скажу что, к сожалению, не унаследовал такое замечательное качество у мамы.
Надеюсь, ты никогда не прочтешь это. А если ты все читаешь эти строки, то мне очень жаль, что так вышло. Вряд ли ты меня поймешь, но я так больше не могу. Прости меня, мамочка. Я люблю тебя.
-
Вчера я видел в новостях сюжет о том, что в моем городе женщина, мать троих детей, выпрыгнула из окна. Ей было двадцать семь. Она младше меня. Женщина прыгнула с восьмого этажа и разбилась насмерть. После короткой сводки с места происшествия показали ее мужа. Типичный мужичек средних лет с ранней сединой. В момент съемок он еще не сумел толком осознать, что произошло. Он был обескуражен и нес стандартный бессвязный бред. Но тут он обронил фразу, которую наверно говорят все родственники: «Она ничего не говорила… Никаких поводов… Не знаю, что случилось».
Говорила! Она говорила, дебил ты тупорылый. Мы всегда говорим о своих намерениях. Мы ждем, надеемся на помощь. Но никто нас не слышит. Сначала мы робко говорим и том, что устали. Никто и ухом не ведет. Потом неосторожная фраза. Так я спросил свою жену о том, как она относиться к самоубийству. Она сказала: «Любой, кто хотя бы думает об этом – конченый идиот». На тот момент я уже двигался вниз, но еще можно было обратить процесс. Контуры лишь обрисовывались, отчаяние еще не пришло. И, наконец, месяц назад я прямым текстом сказал своему другу: «Я хочу, чтобы все закончилось. Я хочу покончить с собой, освободиться». Он сказал: «Ну, тогда я на твои похороны не приду».
С того дня я перестал таить в себе эти мысли. Я рассказал про случай с тринадцатым автобусом своей жене и хорошей подруге. Реакция предсказуемая. Не сдавайся! Все будет хорошо! О да, скоро все будет хорошо, я в этом уверен.
Я настолько отчаялся, что в пятницу сказал своим коллегам о том, что в выходные повешусь, поэтому в понедельник на работу не приду. Они посмеялись. ПОСМЕЯЛИСЬ! Что ж, видимо я просто замечательный клоун!
Вообще, как человек близкий к точке невозврата, могу сказать, что мотивация: «Вон у тети Моти муж больной лежит, двенадцать косых детей и восемь парализованных кошек, и ничего, не ноет». Это – херня. Я заметил, что любые слова «поддержки», полученные от близких людей только ранят. Лучше когда они молчат, чем когда пытаются выехать на прописных истинах. Я и сам какое-то время пытался ехать на благородных примерах. Но это не работает. Вернее, работает, но недолго. Как бы ты не старался подражать тому, у кого много мужества, у тебя от этого его больше не станет.
Я брал пример с матери. И утром, стиснув зубы, шел на работу. Вечером я вновь стискивал зубы и шел домой. На таком топливе человек может даже существовать какое-то время. Но все ломается в два приема.
Первый, это когда ты несколько недель старательно стискиваешь зубы и вдруг задаешь себе вполне закономерный вопрос: «Зачем?». И ответа не находишь. Ты оказываешься в подвешенном состоянии. Не видишь причины дальше стараться, но время продолжает идти вперед, ты еще делаешь все по инерции. И тут приходит второй удар судьбы – неприятности.
В таком состоянии из колеи может выбить все что угодно. Мне, например, был уготован отказ от перевода на работе. Тогда я еще пытался хоть что-то сделать, как-то вернуть свою жизнь. И я попросился в другой отдел. Все шло нормально, мой потенциальный начальник вполне благосклонно отнесся к этой идее. Нынешний, неохотно, но все-таки согласился меня отпустить. Но в итоге мне позвонили и сказали, чтобы я не смел надеяться на перемены. Перевод был заблокирован дирекцией. Почему? Эти люди вообще принимают множество решений, даже не задумываясь, что за бумажками с фамилиями стоят живые люди.
Плевать на них, если я скажу, что они виноваты в том, что случится, то совру самым наглым образом. Просто хотелось бы дать совет начальникам. Чаще думайте о том, что вам все-таки вверены живые люди, а не рабочие единицы.
На тот момент я уже бросил попытки найти работу на стороне. Рынок труда в маленьких городах представляет собой жалкое зрелище. Хорошую работу реально найти только по знакомству. На собеседованиях всегда заметно, когда ты подошел, но тебя намеренно сольют из-за того что надо устроить племянника Геннадия Аркадьевича.
Вообще, я искал новую работу на протяжении нескольких лет. Я прошел кучу собеседований. Научился по первому взгляду понимать, ищут ли интервьюеры работника или просто отбивают номер. И за все это время я встретил всего три типа собеседований. Естественно я не говорю о фирмах, которым не подошел по их требованиях, тут все ясно.
Первый, действительно хорошая работа. Это когда вы мило беседуете, ты понимаешь что место действительно неплохое. Работа вполне подъемная, платят отлично. Ты подходишь им, они подходят тебе. Вот тут надо просто вставать из-за стола и уходить, тебе не позвонят. Если место хорошее, значит, где-то уже ждет своего часа сват/брат, которого на это место посадят. Он ничего не понимает в работе, будет всем мешать, но возьмут его, и точка.
Второй, это «динамично развивающаяся фирма». Тебя приглашают в «HR-отдел», где гламурная девица сорок минут будет рассказывать какие они крутые. Затем она, невзначай, скажет: «Ой, а мы работаем еще и по субботам. Это не оплачивается, все во имя компании. В понедельник, среду и пятницу мы все добровольно остаемся до десяти. Иногда по вторникам Петр Андреевич избирательно бьет тростью некоторых сотрудников». Ты говоришь, что эта работа тебе не подходит и, пребывая в полной прострации уходишь. А на утро тебе звонят: «Вы точно не передумали? Замечательная фирма. У нас прибавились сверхурочные в четверг, появилась замечательная возможность ночевать в офисе и оказывать начальству эскорт услуги».