Михаил Гулякин
полковник медицинской службы
Герой Социалистического Труда
заслуженный врач РСФСР
«БУДЕТ ЖИТЬ!..»
Алексей Фомин
полковник
НА СЕМИ ФРОНТАХ
М. Ф. Гулякин, полковник медицинской службы
«БУДЕТ ЖИТЬ!..»
Глава первая
«ОПЕРИРОВАТЬ НАДЛЕЖИТ ВАМ!»
Парашют не раскрылся… — Будет ли жить сержант? — «Не теряйте времени!» — Как я стал хирургом. — Эшелоны мчатся к Москве. — На карте — родные места. — Бросок во вражеский тыл.
Прозвучала команда, и я вслед за очередным бойцом выбрался на крыло большого десантного самолета. Ослепила сияющая синева неба — день стоял ясный, солнечный, какими не часто балует ноябрь, предвестник зимних вьюг и лютой стужи.
Еще один шаг — и вот уже меня охватило ни с чем не сравнимое ощущение свободного, полета. Внизу серебрился и сверкал девственный снежный покров, а над ним плыли, медленно снижаясь, одуванчики парашютов.
Я приземлился в числе первых. Быстро освободился от строп, стряхнул с комбинезона снег и огляделся, отыскивая глазами подчиненных, — вместе со мной прыгали военфельдшер Василий Мялковский и санинструктор старшина Виктор Тараканов.
Гасли на снегу купола парашютов, но не гасла радость, наполнившая меня после удачного прыжка. Редким было такое настроение в те суровые дни, когда враг стоял у стен Москвы. И все-таки молодость брала свое, да и, откровенно говоря, не испытал я еще в ту пору всех ужасов войны, не впитал в себя горя людского, не познал боль личных утрат.
С парашютом доводилось прыгать и прежде, еще в период учебы во 2-м Московском медицинском институте. Но то были обычные спортивные прыжки в аэроклубе. Теперь же рядом со мной лежал на снегу армейский десантный парашют; с которым в скором времени предстояло выбрасываться в тыл врага. Это казалось загадочным, влекло неизведанностью и таинственностью. Пока же продолжалась боевая подготовка, и я радовался, испытывая уверенность в себе и своих силах, а главное, сознавая, что нахожусь в одном строю с людьми самой, на мой взгляд, мужественной военной профессии.
И вдруг все как-то переменилось. Я сразу не понял отчего — тревога мгновенно передалась мне от окружающих. Раздался крик. Еще не разобрав, что кричал, указывая в небо, военфельдшер Мялковский, я понял: случилась беда. Подняв голову, увидел, что один десантник падает комом.
— Парашют не раскрылся! — крикнул кто-то рядом со мной и добавил потерянно: — Теперь все…
Десантник упал на окраине населенного пункта, к которому примыкало широкое ровное поле — район нашего приземления. Я бросился к месту происшествия, краем глаза успев заметить, что Мялковский и Тараканов, не ожидая распоряжений, побежали следом.
Преодолев огороды, по которым из-за наметенных сугробов пробираться было особенно трудно, мы оказались на небольшой улочке. Десантника помогли отыскать местные жители. Он лежал в глубоком сугробе у плетня.
— Это сержант Черных! — определил Тараканов, видно знавший его лично.
Я еще не запомнил всех по фамилиям, ибо батальон, медицинскую службу которого доверили мне, сравнительно недавно был доведен до полного штата.
Склонившись над сержантом, стал нащупывать у него пульс. Повисшую плетью руку брал без всякой надежды, но — и это показалось невероятным — под моими пальцами пульс слабо, однако все же чувствовался.
— Что с ним? Что? — встревоженно спрашивал Тараканов без малейшей надежды в голосе.
— Жив, — отозвался я и попросил: — Помогите осмотреть!
Вокруг нас уже собирались люди. Причитала женщина в черной шали, полагая, что десантник погиб.
Вдали послышался гул мотора, и вскоре возле нас остановилась машина. Из нее вышли начальник санитарной службы бригады военврач 2 ранга К. Кириченко и начальник парашютно-десантной службы батальона лейтенант М. Поляков.
— В чем дело? — спросил Кириченко.
— Жив, — ответил я и доложил, что, судя по первому осмотру, у сержанта множественный перелом ребер и признаки внутреннего кровотечения.
— Сугроб спас, смягчил удар, — добавил военфельдшер Мялковский.
В этот момент Черных, приоткрыв глаза, прошептал:
— Я еще буду прыгать, доктор…
Он не спрашивал, он утверждал! Признаться, все опешили: жизнь едва теплилась в человеке, а он говорил о прыжках!
— Будешь, конечно будешь! — поспешил сказать ему Тараканов.
— Ваше решение? — спросил меня Кириченко.
— Есть показания к срочной операции, — неожиданно для себя самого, как-то уж чересчур по-книжному ответил я и предложил доставить пострадавшего в городскую больницу, где наверняка должны быть и квалифицированный хирург, и хирургические сестры.
— Довезем? — спросил Кириченко.
Я пояснил, что иного выхода нет. И тут заговорила одна из женщин:
— Так у нас же есть больница, это вон там, — показала она, — недалеко совсем.
— Едем! — решил Кириченко.
Мы положили сержанта на заднее сиденье легкового автомобиля, поехали осторожно, чтобы не причинить ему боль. Я понимал, что Кириченко сделал правильно, избрав сельскую больницу, — до города мы бы сержанта не довезли. Сомневался в одном: есть ли здесь хирург и квалифицированный средний персонал.
Мои опасения оправдались. Нас встретил фельдшер. Он проводил в операционную — небольшую светлую и чистую комнату на втором этаже. Необходимое оборудование в ней было, стоял у стены и шкаф со стеклянными дверцами, сквозь которые виднелись различные медикаменты.
— К сожалению, ничем помочь не могу, — сказал фельдшер. — Но сейчас пришлю операционную сестру из хирургического отделения.
— А врач будет? — с надеждой спросил я.
— Хирурга нет, ушел на фронт…
Между тем сержанта внесли в операционную и аккуратно положили на стол. Лицо его казалось белее простыни, пульс стал еще слабее. Прибежала операционная сестра — это была женщина пожилая, сухонькая, подвижная. Едва взглянув на пострадавшего, она сразу бросилась к шкафчику и стала готовить шприц.
— Нужно сделать инъекцию морфия и камфоры с кофеином, — сказал я. — Еще хорошо бы подготовить внутривенное вливание физиологического раствора.
— Знаю, знаю, — заверила медсестра.
Медицинские сестры районных и сельских больниц…
Не раз мне приходилось удивляться их разносторонним знаниям, в основе которых лежал многолетний опыт лечебной работы, знаниям, которым могли по-хорошему позавидовать иные выпускники мединститутов.
Мялковский осторожно раздел сержанта. Открылись кровоподтеки на левом плече и левой ноге. Нижняя часть груди была деформирована с левой стороны. Я понял, что вполне можно ожидать повреждения селезенки, печени и легких. Предстоявшая задача была по плечу лишь многоопытному хирургу в хорошо оборудованной клинике.
— Кто будет оперировать? — спросила медсестра.
— Вот он, Гулякин, — указал на меня Кириченко и прибавил: — Он у нас хирург.
— Товарищ военврач второго ранга, — растерянно начал я, — здесь такое дело… К тому же мне не приходилось самостоятельно оперировать…
Кириченко заявил строго:
— Не мне же, терапевту, становиться к столу. Оперировать надлежит вам. Не теряйте времени!
Вот так, совершенно неожиданно, свалилось на меня испытание. А готов ли я был к нему? Конечно, понимал и раньше, что настанет час, когда придется взяться за скальпель и вступить в борьбу за жизнь человека самому, без помощи опытного учителя. Но все это словно бы отодвинулось на потом, особенно в связи с назначением на должность начальника медицинской службы батальона, которая была связана главным образом с организаторской работой. И вдруг…
Из оцепенения меня вывел голос медсестры:
— Все готово!
Вымыть руки, надеть халат, шапочку и перчатки, поданные медсестрой, было делом минуты. Я шагнул к операционному столу и остановился, собираясь с мыслями.
Наступал момент, ради которого я несколько лет учился сначала на лечебном, а затем на военном факультете 2-го Московского медицинского института, куда привели меня не совсем обычные обстоятельства. Дело в том, что в детстве, в школе, я не мечтал стать хирургом. Значительно больше привлекала профессия строителя. После окончания семилетки поступил в машиностроительный техникум в Орле. Отучился год, с большим удовольствием и интересом посещая занятия. Но в середине второго курса пришлось расстаться со студенческой жизнью. Голод и холод заставили вернуться домой, поступить на работу в совхоз «Спартак» в Чернском районе Тульской области, неподалеку от своего родного села Акинтьево.
Учебу, однако, не бросил. Сочетал работу о самостоятельными занятиями. Позднее, когда отца, трудившегося в Чернском райземотделе, перевели под Тулу, где он возглавил крупный лесхоз, я сдал экстерном за вечерний рабфак. Трудно сказать, как бы сложилась моя судьба дальше, если бы не случай. Как-то в гости к нам пришел старый приятель отца хирург Павел Федосеевич Федосеев. Я видел его и прежде, причем он всегда как-то особенно пристально смотрел на меня, часто принимался увлеченно рассказывать о своей профессии, а тут прямо заявил:
— Думаю, Миша, добрый из тебя хирург получиться может. Характер спокойный, выдержанный, а главное — руки. У тебя руки хирурга. Уж ты мне поверь!
Конечно, не эти, или не только эти слова повлияли на мою судьбу, но с того дня я все чаще стал задумываться о медицине, о благородной профессии врача. А тут еще закадычные друзья Константин Гостеев и Михаил Шерстнев собрались в Москву поступать в медицинский институт. Позвали с собой. Согласился, долго не раздумывая.
В институте начиная с третьего курса занимался в хирургическом научном кружке. Посчастливилось несколько раз участвовать вторым ассистентом в сложных операциях, которые делали профессор И. Г. Руфанов, доценты И. И. Михалевский и М. Д. Веревкин. Доверяли мне, правда под контролем, простейшие хирургические вмешательства, но все это ни в какое сравнение не шло с тем, что выпало испытать теперь в сельской больнице.
Опыта я не имел, но были прочные знания, полученные за годы учебы, — тогда мы учились на совесть, со всей ответственностью, никогда не пропуская лекций и кропотливо готовясь к каждому практическому занятию. Многое еще не привыкли делать руки, но что нужно было делать — я знал твердо. Прежде всего попросил подготовить аппаратуру для общего наркоза, заставив удивиться медсестру.
— Что? — переспросила она, и тут же отрезала: — У нас такой нет.
Я, признаться, смутился — сам должен был догадаться насчет аппаратуры, ведь не в клинике институтской находился.
— Ну а анестезирующие средства есть?
— Это сейчас, — кивнула медсестра.
Операцию решил проводить под местным наркозом. Аккуратно обработав поверхность грудной клетки, взял из рук медсестры шприц с новокаином и ввел анестезирующий раствор в места, где были повреждены ребра.
У каждого хирурга есть свой личный почерк, свой опыт, свое мастерство. Все это постепенно появилось и у меня. А во время той первой моей операции я мог лишь вспомнить наставления своих учителей, в том числе и напутствия начальника кафедры военно-полевой хирургии военврача 1 ранга профессора В. С. Левита. Одна из его лекций так и называлась: «Как поступать на фронте».
На фронте… Впрочем, в той сельской больнице, расположенной за сотни километров от передовой, тоже был своего рода передний край, ибо здесь шла схватка за жизнь человека.
«Как поступать на фронте»… Так как же все-таки? И передо мной словно бы возник наш медленно расхаживавший по кафедре профессор, который спокойно, без излишней назидательности говорил:
— Огнестрельную рану всегда сопровождают кровотечение, шок, инфекция. Первейшая обязанность врача — остановить кровотечение, ввести анестезирующий раствор в места переломов костей…
Рана моего пациента не была огнестрельной, но следы внутреннего кровотечения говорили о том, что надо следовать профессорскому совету. Сделав рассечение брюшной стенки, убедился в этом — в полости живота оказалось много крови.
Вот написал теперь, много лет спустя, обычные для хирурга слова: «Сделав рассечение брюшной стенки…» Но каким необычным и непривычным тогда было для меня это простейшее действие! Я решился на операцию, но мне было не по себе, я пребывал в страшном волнении вот до этого самого первого разреза. Он как бы отделил мое собственное «вчера» от моего неведомого еще «завтра». Скальпель не дрогнул в моей руке, но, когда поднес его к телу человека, показалось, будто на мгновение остановилось мое дыхание и замерло сердце. P-раз… И все! Первый шаг сделан. Обратной дороги нет. Словно какой-то невидимый движитель включился во мне.
Самые худшие предположения о травмах сержанта подтвердились, и тем не менее волнение исчезло. Я все забыл, сосредоточив внимание на одном, на ожидавшем меня деле — ведь не только не приходилось самому оперировать на селезенке, но и не доводилось ни разу даже присутствовать на подобной операции.
Кириченко, очевидно, тоже сразу понял и мое состояние, и то, какая предстоит работа. Он тихо произнес:
— Спокойно, Миша, соберись. Ты все знаешь, ты сумеешь.
Приступив к операции, известной мне лишь в теоретическом плане, я подумал о том, что общий наркоз все-таки необходим. Вслух высказал свое мнение. Помог Мялковский. Он разыскал эфир и приготовил примитивную маску. С ее помощью удалось усыпить пациента.
Не стану описывать все тонкости и подробности операции. Пришлось выполнить огромное количество всевозможных действий — осушить полость живота, осмотреть селезенку и, перевязав кровоточащие сосуды, удалить ее, предпринять другие меры. Я был собран до предела, находился в полном напряжении, но словно бы и не чувствовал этого.
Наконец наложил последний шов и распорядился:
— Необходимо сделать переливание крови.
— Два донора ждут в предоперационной, — сказал Кириченко. — Доставлена и консервированная кровь.
— Хорошо, — заключил я, — но все-таки лучше прямое переливание.
С этим могли справиться фельдшер и медсестра. Я же, сняв халат, шапочку и перчатки, вышел из операционной. В коридоре ждали командир батальона капитан Степан Жихарев и комиссар старший политрук Николай Коробочкин.
— Ну что? — почти одновременно воскликнули они.
— Будет жить! — коротко ответил я и впервые испытал удивительное состояние — это и сознание исполненного долга, и радость от того, что справился с нелегким делом, а главное, счастье, ибо может быть по-настоящему счастлив человек, спасший жизнь другому человеку.
Сержанта мы оставили в больнице, поскольку он был нетранспортабелен. Дежурить возле него поручил Мялковскому. Всем остальным пора было возвращаться в бригаду, где ждали неотложные дела.
Ехали молча, все были потрясены случившимся, ведь, кроме Коробочкина, никто из нас еще не был в боях, не испытал горечи потерь товарищей.
Наш 2-й батальон 1-й воздушно-десантной бригады 1-го воздушно-десантного корпуса располагался на окраине небольшого приволжского городка. Получив пополнение, мы готовились к грядущим боям.
Корпус с первых дней войны сражался с врагом на Юго-Западном фронте, а затем по приказу командования с конца августа 1941 года находился в резерве. В начале сентября его снова ввели в бой в составе 5-й общевойсковой армии, которая оборонялась на южном берегу Десны. В сентябрьских ожесточенных схватках с гитлеровцами корпус понес значительные потери и был выведен на доукомплектование в глубокий тыл.
В тот период, когда соединение участвовало в боях, я еще пребывал на студенческой скамье. Война застала нас, слушателей военного факультета 2-го Московского медицинского института, в летних лагерях под Ржевом. Надолго остались в памяти та короткая летняя ночь и тревога, прозвучавшая под утро, после которой отбоя уже не было. 22 июня наш курс вернулся в Москву. Приехали мы поздним вечером и без малейшего промедления, буквально на следующий день, приступили к занятиям по специально разработанной программе. Последний курс завершили в несколько месяцев и уже 25 сентября 1941 года получили дипломы. После выпускных экзаменов нас собрали в Центральном Доме Красной Армии имени М. В. Фрунзе. В торжественной обстановке зачитали приказ о присвоении звания военврача 3 ранга, а уже 28 сентября состоялось распределение.