Что-то гусь троится. Как-то странно. К засидке сидит хвостом, слева – в профиль, а справа – с расправленными крыльями. Да ведь два уже сели. Молчком. Ну и осторожные! Сели на самый дальний край проталины и смотрят на засидку. Может, успокоятся, ближе приковыляют? Куда там! Застыли изваяниями и глаз с засидки не сводят. Если что-то не понравится, в долю секунды будут вне выстрела. А будь что будет! Ружье к плечу и мушку в центр правой фигуры, передний курок, щелк, осечка. Сидят. Перелом, верхний патрон вылетает, а гусь слева расправляет крылья. Щелчок стволами – и в правого навскидку. Есть! Заряд накрывает его на взлете, он даже не успевает оторваться от земли и распластывается на камнях. Второй сделает круг и через несколько секунд будет здесь. Из засидки быстрей, ружье перезарядить, предохранитель вперед. Крик все ближе. Идет низко, над самыми кустами и вылетает метрах в двадцати, изогнув дугой шею. И выносить некогда, навскидку в голову. И вот он, долгожданный красивый выстрел. Полет сломался, крылья безжизненно согнулись, и тяжелая птица переходит в пике. И глухой удар о землю. Ох, хорошо. Поле боя выглядит великолепно. Вот они, три гусака. На сегодня хватит. Остальные пусть множатся, лето у них тяжелое, и на каждом шагу ждет смерть только за одну провинность – изумительно вкусное мясо.
Кстати о птичках, пора обедать.
Вездеход затарахтел ближе к ужину. Гусей через плечо, сверху кукуль, рюкзак и ружье за спину. Илья Иванович ждет со снисходительной усмешкой:
– Ну что, охотничек, где твои гуси?
– А вот они!
Перед ним ложится кукуль, а сверху тяжело шлепаются три птицы.
Задав вопрос для юмора, он тут же его потерял и впился взглядом в гусей.
– Где ты их взял?
– Тут магазинчик за углом, троячок штучка.
– Везучий ты парень! С полем!
– Может, останемся на денек? Место хорошее!
Он сомневается только секунду.
– Нет, поехали. На обратном пути.
На обратном пути они нас будут ждать?
К переходу Апукваяма приезжаем вечером 13 мая. Из второго табуна приехали на побывку в поселок сам бригадир Аляко с женой
Ариной и два пастуха. До поселка восемь километров и сто метров ледяного моста, который зимой проходили на третьей передаче за несколько секунд.
Сегодня это серьезное препятствие, может быть, и непреодолимое. К ночи подморозило. Лом не пробивает лед с первого удара, и впечатление такое, что под ногами монолит. Но одно дело ноги, другое – три с половиной тонны металла плюс груз.
– Ну, рискнем.
Люди, конечно, идут пешочком. Илья Иванович благословил и показал три пальца, стало быть, третья передача. Ровно пробежав треть опасного пути, вездеход наклоняется влево, теряет скорость, выравнивается и уходит правой «гусянкой» в лед. Лодка вездехода лед не проломила, но пробовать дальше желания нет.
– Давай бревно, поехали на мамычку.
Груз дружно перетаскиваем на правый берег. По льду он сам катится. Завтра придет из поселка трактор и перевезет его домой.
Гусей отправляем своим половинам.
– Миша, двух гусей отдашь Любови Георгиевне, одного – моей.
– Ни в коем случае, Юра. Только одного. Я еще убью. – Илья Иванович не может согласиться с таким распределением трофеев.
– Юра!
– Ладно, – бурчит Юра, – разберемся.
Прорваться в поселок не получилось. Остается переправиться через Ачайваям и оставить машину на левом берегу Апуки напротив поселка. Через час мы на мамычке. Воду не сливаем, уже не прихватит ее морозом, все-таки середина мая. В пять утра по самому морозцу Илья Иванович, развернув вездеход, включает заднюю передачу.
– С богом!
Расчет верный. Перед тяжелее. Если и провалится, то мордой вперед не зароется, а пока будет скрестись, можно выпрыгнуть из кабины. Машина ревет на пределе, оставляя за собой полоски из крошева льда и воды. Останавливаться уже нельзя. Выскакивать и бросать вездеход еще рано. Так он и ползет. Передние катки наполовину погружены в лед. У водителя выражение лица камикадзе на неразорвавшейся бомбе. Если движок хоть раз чихнет… Или соскочит «гусянка»… Или поведет в сторону… Не заглох, не соскочила, не повело. Проревев метров сто, «газончик» выровнялся и легко побежал по прибережному льду.
Все. Теперь можно никуда не спешить. До места напротив поселка двадцать пять километров и ни одной речушки. Есть пара куюльчиков, но есть и бревно. Да и куюл – не река. Не ухнет в бурлящую водоверть под лед. В худшем случае – прогулка пешком.
А весной с ружьем и патронами – это удовольствие.
Костер, чай и завтрак. Вельгоша работает на равных, не используя ни возрастного, ни социального преимущества. Таскает дрова, варит суп, достает рюкзаки. Всегда ровный голос. Все продумывает и по два раза не повторяет. Общение с ним – одно удовольствие. – Конечно, как не убить на таком месте. Весь гусь будет тут.
– Был три дня назад. Сегодня проталин на реке тьма и тундра на треть открылась. Но может и налететь.
– Там он будет.
– Ни пуха!
– К черту!
Вдвоем в одной засидке делать нечего. Выстрелы спорные, болтовни много, и два ружья рядом небезопасно. Слишком часто ружья стреляют сами. Один тундру лучше чувствуешь, и никаких споров: упало – твое, полетело дальше – значит, промазал, сам виноват.
Старшой переходит ручеек, отделяющий его от засидки. Три дня назад не было и намека на его существование.
Ружье проверено, заряжено и на предохранителе. Патроны с гусиной дробью в левом кармане, две пули в правом. На всякий случай.
Куда б пойти, куда податься, кого б найти? С последним ясно – гуся. А вот с первым похуже. Снега еще много, хотя есть и чистые участки. Но ходить еще тяжело. Можно попытать счастья на лисьей полянке. Следов нигде не видно. Отказалась от охоты или гуси здесь больше не садятся? Поляна обширная и вся усеяна брусникой. Ягода из-под снега не матовая и твердая, какой обычно бывает осенью, а прозрачная, налитая, в тоненькой оболочке. Только прикоснешься, сразу лопается, окрашивая пальцы и губы в кровавый цвет. Теперь понятно, зачем сюда гуси садились. Весной всегда кислоты не хватает организму. Ух, хорошо, аж челюсть сводит. Ладно, хватит, можно и поохотиться. Лиса сидела на северном склоне, и ветер с севера, непонятно. А-а, ясно, с юга кусты кедрача не такие густые, подхода нет. А здесь и притаиться, и поляна как на ладони и простреливается от и до.
Этой ночью спали только четыре часа, и предыдущие дни были напряженные. Струится над поляной марево, кружит голову. Жаворонок завис прямо над головой; шелестит, разговаривает под напором свежего северняка кедрач. Гамма весеннего дня убаюкивает, закрывает глаза. Бесполезно сопротивляться, можно и поспать. Гусь разбудит, когда надумает попастись. Редко он садится беззвучно – такая уж у него натура. А если тихо? А ладно…
Сколько проспал? Два часа. Гусей не было и, скорее всего, не будет. Лиса не зря ушла. Сидеть надоело без движения. Что это? Илья Иванович выстрелил. Стреляет он неплохо, значит, с полем. Снег осел, стал плотный. Там, на засидке, как он умещается? Надо ноги размять и места посмотреть. Может, что и налетит, всякое бывает.
– Га-га-гак!
Крик воспринимается не только слухом, но и всей кожей. Даже мурашки. Ну и труба. Головой некогда вертеть, он все равно первый увидит. В ближайший куст – упасть и затаиться.
– Га-га-гак!
Не заметил, сюда идет. Трубит и трубит. Шел бы себе молчком. Зачем так орать? Зовет кого? О весне трубит? Просто жизни радуется или поет? Непонятно, но для охотника ориентир. Пора, это дистанция кратчайшая. Следующий крик будет за пределами выстрела.
Четыре гуськом с интервалом в корпус метрах в сорока.
На человека не среагировали – как махали, так и машут.
– Га-га-гак!
Нота не тревожная, скорее, повествовательная, ровная и сильная. Вынос в корпус первого, выстрел. Еще корпус прибавить, и еще выстрел. Четвертый расслабил крылья, согнул, ударился о землю, перевернулся и застыл в мертвой, неестественной позе. А трое ушли, никак не среагировав на выстрел и не сделав прощального круга. Ничего не понятно. Почему упал последний? Стрелял-то в первого. Почему круга не сделали после потери товарища? Ясно только одно: в двадцати шагах лежит гусь, четвертый за весну.
Теперь поровну: два – соохотнику, два – мне. А что у него? Он несколько раз стрелял. Пора и к вездеходу, желудок уже требует.
Он уже колдует у костра. В сторонке лежит кучка уток. Раз, два, три, четыре. Гуся нет, не кулик, не спрячешь. Утки серые, хорошие, но по весу все только на гуся потянут.
– Не налетел?
– Налетел один, высоко. Попал, но упал на той стороне, далеко. Речка пошла, не перейдешь. Протоку-то эту еле прошел, утром в колено была.
Точно. Ходит он в вездеходных галошах. Мокрые портянки, сапоги висят на кустах, и брюки мокрые. Река под тем берегом бурлит и пенится, и непонятно, есть лед внизу или нет. И выяснять не хочется. Тот гусь хищникам в подарок. Жалко, но что поделаешь.
– А что у тебя?
«Охотничек» он уже не добавляет.
– Есть один.
– Покажи!
Из рюкзака вываливается гусак.
– Здоровый.
Голос у компаньона совсем упал.
– Попробуй, Илья Иванович, посадить его как профиль на открытом месте, а сам в кустах.
Старшой молчит, занятый помешиванием в кастрюльке. После обеда берет гуся под мышку и направляется с ружьем вверх по склону.
Возвращается уже в сумерки.
– Даже не налетел?
– Сел метрах в сороках.
– Не успел выстрелить? Осечка?
– С обоих стволов и прицелился не спеша.
– И ушел?
– Как ни в чем не бывало.
– Это просто невезуха. Может, завтра с утра… – Завтра с утра едем домой.
До конечной точки путешествия – рыбалки Хину – доезжаем к вечеру без приключений. Апуку, уже очистившуюся ото льда, преодолеваем на резинке.
Любовь Георгиевна выбежала навстречу мужу.
– Илья, какой ты молодец, двух гусей убил!
В ее глазах сияние от радости встречи. Значит, Юра все сделал правильно, двух отдал ей.
– Это не я, – мрачно ответствовал неудачливый охотник, – это он.
– Илья Иванович, мог бы и промолчать.
– Не мог.
Его супругу это признание нисколько не расстроило, судя по ее взгляду, ей эти гуси до фени, главное, что любимый вернулся.
– А мы их съели, – повернулась она ко мне, – у нас холодильника нет, держать их негде.
– На здоровье, для того их и убили.
На этом мы и расстались до летовки.
Белый медведь
К событиям этого года можно отнести появление в поселке белой медведицы с медвежонком. Бурые медведи гуляют по селу регулярно, но белый – это единственный раз за всю историю существования села, судя по рассказам старожилов. Скорей всего, медведицу принесло на льдах и прибило к берегу южнее поселка, и она пошла на север, решив пообщаться по дороге с людьми.
Прошла она по центральной улице в сопровождении своры собак, которые являются хозяевами Ачайваяма, свободно разгуливающими, где им вздумается, за исключением особо свирепых, сидящих на привязи.
На собак она не обратила внимания, люди ее не тронули, и все обошлось бы без приключений, если бы медвежонок не захотел познакомиться поближе с одной мамушкой, прыгающей на костылях после того, как поломала себе ногу. Возможно, его удивил способ ее передвижения, трудно сказать, что мишутку привлекло в этой особе, тем не менее он к ней подошел. Какова была его цель, сейчас выяснить трудно, но мамушке его приближение не пришлось по душе. Не узрев в нем зверя и решив, что это собака, она замахнулась костылем, что для собаки всегда более чем достаточно. Но после того как костыль хрупнул в пасти зверя и разлетелся на куски, женщина поняла, с кем имеет дело, и, бросив костыль, резво ретировалась в дом, успев захлопнуть за собой дверь. Белый гость не стал выламывать дверь, дабы познакомиться поближе, и последовал за мамашей, тем более что собаки доставили ему немало хлопот своим бестактным поведением. Пройдя все село, мишки проследовали далее в сторону милого севера, и дальнейшая судьба их неизвестна.
Июль 1975 г.
Летовка
Летовкой называют отгон табуна к морю. Возможно, цель его – напоить оленей морской водой, или освободить их от гнуса, или перемена пастбищ. Скорей всего, и то, и другое, и третье, и еще десяток причин, которые знают опытные оленеводы. Как бы то ни было, это путешествие обязательно каждый год, а зря пастухи ничего не делают.
Второй табун, к которому тяготеет главный зоотехник, должен пройти по Тамани до бухты Шлюпочная. На день выезда, 16 июля, он находится недалеко от озера Анана, вниз по Таманваяму.
Провожает новый директор, Плетнёв Михаил Иванович. Высокий, даже здоровый, толстый, обрюзгший. Нос большой, мясистый, глаза маленькие, глубоко посаженные. Лет сорока. Взгляд стеклянный, через человека. Типичный руководитель. Со всеми прощается за руку. Рука мягкая, пухлая, ладонь огромная. По слухам, закончил академию, вроде сельскохозяйственную. Вельгоше он понравился.
– По-моему, то, что нужно для нашего совхоза. Человек сильный, властный. Направлен от управления.
– Не понравился мне его взгляд. А на сильные личности у меня аллергия.
– Время покажет.
Конечно, покажет. А пока впереди долгожданная тундра с приключениями, охотой и рыбалкой. После двух месяцев мехпарка это радость.
До полчетвертого переправка, заправка, укладка. Обед уже на свежем воздухе. И наконец-то долгожданное урчание мотора. Вездеход загружен и перегружен. Бензин, посылки, продукты, спальники, кимитаны, мешки, ящики. Ничего лишнего, но повернуться негде. При норме загрузки – тонна, перегруз как минимум двойной. Торсионы смягчают удар, но упорам на кочке достается. Лязг гусениц, грохот ударов, рев движка – обычная музыка вездеходных путешествий.
Проводником Федя Вельхихей. Волосы густые, прямые, черные, жесткие, как проволока. Это, не смотря, можно сказать про любого чукчу, за исключением разве что стриженых. Скуластый, глаза печальные, серьезный. Неулыбчив, что для человека этой национальности редкость.
Человек шесть учеников лет по четырнадцать-шестнадцать. Одному даже двенадцать. Его зовут Артур, он сын бригадира.
Десять километров дорога идет по левому берегу Апукваяма до сопочки Горелой. От нее поворачивает вправо, петляет пять-шесть километров между сопками по долине, извилистой и узкой. На выходе из нее довольно большое озеро, там всегда гнездятся лебеди. Дальше пошли болота, вперемешку с сопками и твердой тундрой, несколько куюльчиков. По пойме реки деревья: ольха красная и белая, тополь, ива – все невысокие, корявые. На куюлах кустарник – ольхач, карликовая береза. На склонах сопок – кедровый стланник. На твердых тундрах – лишайники, на заболоченных – травы. Видовое разнообразие огромно.
Сопки, сопочки, горочки, куюльчики, кустики, кочки, озерца, болота и болотца. Местность сверхпересеченная. Ровная твердая тундра – радость для вездеходчика редкостная. Обычно вторая передача, средняя скорость – десять километров в час. Иногда на третьей, а иногда на первой, да на бревне.
На дороге есть два куюла, очень неприятные. Один – на повороте с Горелой, другой – на выходе из долины. Неширокие, метра три. Берега травянистые. Стоишь – качается. На дне тина, палки уходят. Где твердое дно? И есть ли оно? Их пройти – самая морока.
Первый куюл Илья Иванович проходит удачно.
На середине долины машину чувствительно встряхнуло.
– Этот камень надо отбросить, он мне каждый раз нервы портит.
Он даже не пожалел время на остановку. Надо монтировку прихватить, руками-то не очень. Вельгоша уже пробует раскачивать, уцепившись пальцами за выемку у земли. Монтировка глухо звякает чуть ниже края. Тот же звук ниже и еще пониже.
– Скальный выход!
Снаружи только маленькое серое пятнышко, а трясет через все пять катков. Справа куюл, слева склон, даже меж гусениц не пустишь. Туда считай правую сторону, оттуда – левую.
– Последнее слово за природой, поехали.
На втором куюле пришлось поработать, пару раз бревно перецепили. Болотина, куюл с обрывистыми берегами, дорога по берегу Виллейкина, ровное твердое плато, на котором дорога теряется, но в конце его ориентир – орлиное гнездо. У него дорога вновь вырисовывается и ведет к культбазе на Миргепиле – притоке Ачайваяма.