Он начал рыться в книжном шкафу.
– А это не твое! Это моя книга!
– Какая твоя?! Это моя! A-а, ты такая?! Я знал, что ты такая!..
Книги посыпались с книжной полки. Назревала безобразная сцена.
– Пошел отсюда вон!
– А куда я пойду? Я никуда не пойду! Я здесь живу! – и он попробовал пройти мимо нее к дивану.
– Никуда ты не пройдешь!
– Пройду!
– Не пройдешь! – она даже взметнула вверх сжатый кулак – «но пасаран»!
Но на Колю эта исполненная мужества картина не произвела никакого действия. Неудержимое земное притяжение повлекло его вперед и вниз, и он бы упал, если б не женщина, подобно монументу стоявшая у него на пути. От нее он оттолкнулся и удержался на ногах, а женщина полетела в угол, опрокидывая случившийся поблизости табурет.
– Пошла-а отсюда! – и, как бы придя к неожиданному выводу: – А ты всегда была пошла…
Это и стало последней каплей.
– Я?! Это я-то?! Ах ты, урод!
Поспешно обретая равновесие, она схватила табурет за ножку и запустила им в любимого мужчину. Любимый мужчина упал и так и остался лежать. А она пошла в ларек.
Глава 5
Бесприютные скитальцы
А трое путешественников между тем болтались на привязи у причала.
– Ну, чего будем делать? – спросил С.В.
И тут старший представитель местного населения снова появился на берегу.
– Эй! Город едем?
Сначала они не поняли.
– Город-то мы едем, да вот не доедем никак.
– Машина едем. Советский довезу.
Вы можете не поверить, подумаете, какой ненатуральный этот добрый дяденька, этакий «бог из машины». Его ведь еще и не просили ни о чем. А ничего ненатурального в нем, честное слово, нет. Это в больших городах никому ни до кого нет дела, а на небогатых и немноголюдных провинциальных окраинах, живущих по большей части натуральным хозяйством, такие одолжения незнакомым людям – дело нередкое, там еще не иссякли интерес и участие к окружающим.
Наши герои не были вполне готовы к такому великодушию. Хозяин лодки наотрез отказался бросить ее здесь и сказал, что пойдет потихоньку дальше, а на ночь снова сделает привал где-нибудь на берегу. Рыбку половит заодно. Остальным было неловко бросать его одного, но на следующее утро у гостя еще были в городе дела, а на вечер был уже куплен билет на поезд.
– Вы уж поезжайте, мне от вас все равно пользы никакой. Ты, Сань, проконтролируй это дело. Да нормально все, мужики. Мне не впервой.
Он мужественно остался на борту, а остальная команда, посомневавшись и попрепиравшись немного, все же высадилась на берег. Оставив капитану все сигареты, а также наилучшие пожелания, они отправились в путь уже посуху.
Машина оказалась газиком, выглядевшим так, как будто все детали его обшивки пришивались друг к другу нитками. Увы, он не только так выглядел, он так и ехал. С трудом и напрягом преодолев какой-то незначительный подъем, они оставили позади помятые металлические ворота, выводящие прямо в степь, – забора по обеим сторонам ворот не было. Но и дальше не стало легче. Это ведь только кажется, что степь ровная, как стол. На самом деле чувствительной машине ехать по степным дорогам так же тяжело, как и по всяким холмам и буеракам.
– Нич-го! Нич-го! – подпрыгивая на заднем сиденье, утешал гостя С.В.
Особенностью природы нашего края является мгновенный переход от опушенных прибрежной растительностью берегов к безлесным и безводным степным пространствам, ближе к низовьям перемежаемым многочисленными камышовыми заплатками. Вблизи города пейзаж дополняется разнообразными следами человеческой деятельности, и то, что в других местах остается скрытым, или уж во всяком случае, прикрытым за всякими перелесками и рощами, у нас на виду на многие километры окрест. И какие фантасмагорические картины открываются порой взгляду! – даже нашему, русскому, устойчиво привыкшему к разрушениям взгляду: промышленные развалины, похожие на жилища циклопов, посреди голой степи кажущиеся особенно чудовищными; огромные цеховые пролеты, издалека то просвечивающие насквозь, то пугающе черные за провалами ворот и оконными глазницами. Так и чудится, как вылетают по ночам из этих окон нетопыри, а унылые заводские призраки бродят по конторским помещениям, листают старые гроссбухи… Как-то очень странным казалось, что все эти мертвые сооружения, ничуть не менее мертвые, чем пресловутые пирамиды, и задуманы, и построены уже на памяти людей, совсем еще не старых, – но смысл их возведения навеки утрачен и позабыт. А чуть в стороне – торчащие посреди такой же голой степи жилые постройки и дачные домики, небольшими кучками и вовсе одинокие, – батюшки мои! Гость представил себя в таком вот домишке, ночью, у окна, выходящего в степь, – и куда уместнее показались ему костры, горящие между раскинутыми шатрами, и ржание пасущихся неподалеку лошадей… Динамичная кочевая жизнь была сродни этой степи, она вписывалась в нее вполне гармонично и не пугала гигантизмом заводских руин и беззащитностью дачных домишек. Странно, а ведь такая жизнь всегда казалась ему полной тягот и неудобств, и неоспоримой представлялась надежность земледельческих цивилизаций, – с чего бы взялась эта ностальгия по древним кочевникам? Может, из-за присутствия в кабине двух потомков этих коренных степняков? Может, это их чувства он уловил, подслушал каким-то образом?
Газик высадил их напротив старого татарского кладбища на бугре и умчался, дребезжа, в сторону, противоположную от царящей где-то вдалеке городской суеты. Его можно понять: неуютно бы он чувствовал себя рядом с пижонами-иномарками, царящими на центральных улицах.
– Так, – сказал Саня и задумчиво почесал нос. – Советский-то он конечно и есть, да вот не тот, куда нам было надо.
Дело в том, что в городе имелся как Советский район, так и поселок того же названия.* (*Прошу не искать аналогий с картой Астрахани и ее окрестностей – прим. авт.) Впрочем, по сравнению с тем причалом, они все-таки значительно продвинулись по направлению к цели, то есть к квартире одного и гостиничному номеру другого.
– Ладно, нормально. Все равно бы пришлось еще пилить, – успокоил С.В. спутника. – Будем голосовать за развитие автотранспорта, – цитату эту он вырвал из какой-то полузабытой книги.
И они приготовились голосовать, в нелепой надежде, что на этой пустынной, покинутой Богом и людьми дороге в этот закатный час может что-нибудь проехать. Ряд дохленьких заборов в стороне выглядел скудно и негостеприимно. Это были дачи, пустынные в этот будний вечер и не сулящие бездомному путнику никакой надежды.
А между тем где-то на севере небо темнело не по-вечернему тревожно. Широкие вертикальные полосы, чуть наклоненные в сторону, тянулись к земле от туч. Ветер, прилетевший оттуда, принес с собой острый и влажный запах близкого дождя.
– Стороной или заденет? – вслух думал С.В., глядя на приближающийся грозовой фронт. Мысль его активно работала. Район этот был ему не то чтобы неизвестен. В любом районе этого города, равно как в селах и поселках у него были знакомые. Советский в этом смысле был ничем не лучше и не хуже других.
– Ну что, прогуляемся перед сном? – нарочито бодро вопросил он смертельно уставшего гостя.
И они пошли вдоль кладбищенской ограды, подсвечиваемые закатным солнцем, куда-то в сторону, откуда к городу неумолимо приближалась гроза.
Глава 6
Гроза начинается
Саломея заваривала чай. Ее гости сидели в гостиной, и в такую погоду их не могло быть много. Во время дождя лучше всего вести неторопливую беседу по кругу, и у каждого должно быть вдоволь времени рассказать свою историю, и еще должно быть достаточно коротких и необременительных ни для кого пауз для вопросов и замечаний. Даже четверо за одним столом рано или поздно разделятся на пары, голоса будут перебивать друг друга, и вся атмосфера приобретет оттенок суеты и торопливости. Но двоим еще тяжелее вести неспешную беседу: если они недостаточно знают друг друга, слишком много будет неловких пауз, а если знают слишком хорошо, таких пауз будет еще больше, разве что они уже не будут неловкими. Нет-нет, дождь и беседа не должны ни заглушать друг друга, ни оставлять друг друга в одиночестве.
Дождь не начался еще, но его упругое влажное дыхание врывалось уже в окна. Это ожиданье заставляло всех замолкать на полуслове и вглядываться в неодолимо чернеющее небо. Да, беседа начнется, когда пролетят уже
авангардные секущие наотмашь порывы и ливень польет сплошной стеной, мерный, однообразно шумящий. Запах зеленого чая плыл уже по комнатам. Гости то вставали и подходили к окну, то снова садились, неловко вертя в пальцах сигареты. Саломея принесла хрустальную пепельницу и поставила на подоконник.
– Который час?
– Половина седьмого.
– Да нет же, эти часы стоят уже много лет, – Саломея махнула рукой в сторону уснувшего маятника.
– Много лет? Откуда Вы можете знать? – один из гостей улыбнулся, готовый сказать комплимент. Он подошел к часам и начал подтягивать гирьку.
Другой курил, стоя у окна.
– Зачем бы Вам это надо? Время и без нас знает свое дело. Совсем необязательно подчеркивать его течение.
– Философствуете?
Первые порывы ветра влетели в комнату и взвихрили пепел в хрустальной пепельнице. Саломея закрыла окно и пригласила гостей к столу. В комнате совсем стемнело, зажегся оранжевый абажур, чайный запах ароматным парком поднялся над тоненькими китайскими чашками. Потянулась беседа, и что-то невнятно волнующее было в ней, хотя и говорилось о самых обычных вещах…
Нет, все-таки наблюдать приближение грозы надо именно в распахнутом на все четыре стороны месте. В степи небо не только сверху, оно окружает тебя отовсюду, ты будто один на один с ним, и кажется, мрачные тучи ползут прямо по земле, и скоро этот клубящийся мрак настигнет тебя, облепит со всех сторон. И земля тебе не в помощь, земля как будто наблюдает невозмутимо, и даже с усмешкой: что, мол, ты, человек, будешь делать теперь? Куда денешься, царь природы? А если обернуться к грозовому фронту спиной, трудно поверить в грядущие вскоре перемены, там небо еще совершенно чисто, и солнце спокойно садится, покой и благодать. Звуки грома кажутся шумовыми театральными эффектами, никак не связанными с погодой. А повернешься обратно – всё уже черным-черно, и нитки молний прошивают пространство, словно тонкие огненные деревца вырастают, и хотя паузы между вспышками и раскатами грома вполне предсказуемы, от этого ожидания вздрагиваешь еще сильнее, – точно так же больнее чувствуется ожидаемый укол в поликлинике, чем если ты, к примеру, случайно наступил на гвоздь. Или, скажем, на мидию.
– Погодка начинается, мама моя! – С.В. огляделся, прикрывая глаза от летевших навстречу капель.
Они появились в узком, усыпанном опилками проулке практически одновременно с шедшим им навстречу ливнем. Маленький домик стоял в конце улицы, грустно светясь двумя окошками.
– Здесь, – сказал Саня – Это здесь. И хозяева дома.
– А вы уверены, что нас…
– Да брось ты… Нормально. Это мои старые знакомые. Давненько, правда, я здесь не был, ну, да и что?
Калитка была заперта, и некоторое время оба прикидывали, как бы постучать в нее так, чтобы их услышали внутри дома. Однако и стучать не пришлось. За дверями раздался дружный коллективный лай.
– Ничего себе, – сказал С.В. – Сколько их там?
– Его спутник обреченно ждал, прислонившись к забору.
– Хозяева! Родные! – С.В. погремел калиткой. Это возымело действие, и на крыльцо легла полоса света из-за приоткрывшейся двери.
– Кого вам? – перекрывая собачий лай, крикнул женский голос.
– Позовите Оксану, пожалуйста.
– Я Оксана, – хозяйка вышла на крыльцо.
– Какая же вы Оксана? – удивился С.В.
– Как – какая? – удивилась в ответ хозяйка.
Собаки – не меньше трех – выскочив во двор, метались у калитки, оглушительно лая. А ливень шел уже сплошной стеной, и все уже были совершенно мокры и совершенно не слышали друг друга…
Глава 7
Мыльная опера
А та самая – другая – Оксана, в тот день стояла в своей комнате у окна. Судя по часам, день близился к вечеру, но неба за окном видно не было. Не было видно и деревьев, кустов, газонов – вообще ничего живого, только бесконечно простиравшаяся во все стороны стена, со множеством безликих окон, и залитый асфальтом двор. Время от времени из-за стены доносились звуки прибывавших и отбывавших поездов – за стеною был вокзал.
На самом деле Оксана была не совсем Оксаной, была она Ксенией, а украинская форма этого имени возникла в ее жизни в связи с фамильными корнями, уходившими куда-то в сторону Юзовки (теперешний Донецк) и Полтавы. В юности она очень носилась с этими корнями и всячески подчеркивала свое иноземное происхождение.
Так вот, Ксения стояла у окна и смотрела на стену напротив. Стена изгибалась и справа, и слева, старательно ограждая, замыкая пространство двора. Со своего третьего этажа Ксения, как ни старалась, как ни крутила головой, не могла увидеть ни цвета неба над городом, ни формы облаков, ни высоты солнца над горизонтом. О ветре она тоже ничего не могла знать, поскольку не было деревьев, которые бы качали ветвями в такт его порывам, и не было открытых балконов, на которых развевалось бы от ветра белье – только застекленные лоджии. Вечерами двор освещался фарами въезжавших и выезжавших машин, время от времени зажигались или гасли окна в какой-нибудь квартире. Еще иногда в каком-то окне двигались чьи-то тени, но даже они не казались живыми и напоминали, скорей, давным-давно зафиксированные движущиеся картинки, включавшиеся и выключавшиеся по расписанию. И все-таки это было движение, это были перемены. А днем стена оставалось безучастно серой, и мутные стекла окон и лоджий тупо смотрели на такую же серую стену напротив.
Разнообразием отличались только оконные рамы, Ксения изучала их подолгу, определяя по ним вкус и достаток хозяев, но ни характеров, ни судеб этих людей понять не могла – казалось, за этой вечной стеной не могло быть ничего такого, о чем стоило бы мечтать или сожалеть. А ведь наверняка люди, жившие там, гордились и радовались своему жилью – престижный район, квартиры улучшенной планировки. Они обустраивали его, как могли, предполагая завещать впоследствии своим детям и внукам, – и Ксения с ужасом думала, что за поколения могут вырасти из детей, которым предстоит всю жизнь видеть из своих окон эту кошмарную стену. Утром и вечером, зимой и летом – стена. Иногда она видела этих детей, скитавшихся без дела по пустынному двору, игравших в «резиночки» или «классики». Их было поразительно мало для такого многоквартирного дома, скорей всего, большая часть их сидела дома за компьютерами и телевизорами, не понимая, что бывает и другое детство – с тропинками, проложенными мимо влажных, клонящихся от росы стеблей, с высокими кронами деревьев, сквозь которые солнце рассыпается по земле пестрыми веснушками, с журчащей в водогоне водой, по которой можно пускать кораблики, сделанные из щепок…
Но что толку, что в ее детстве все это было? Разве не стоит она сейчас в этой самой комнате, не смотрит в это самое окно?
Телевизор за стеной испускал томительные, слезомойные звуки. Maman смотрела свои сериалы. Ксения морщилась от них, болела от них, и все же помалкивала, стараясь понять пожилую женщину, которой только и осталось радости, что спасительная иллюзия красивой жизни, с роковыми влюбленностями, потерянными памятями и вновь обретенными детьми.
Зазвонил телефон.
– Але! Але, я слушаю!
– Окся?
– Да, да! Слушаю я!
Пауза.
– Да слушаю же я, говорите!
– Легко сказать – говорите!
Голос был наигранно бодр и слегка отдавал алкоголем. «О, витязь, то была Наина…» – успела подумать Ксения, а Наина, в просторечии – Нинок, так же бодро продолжала:
– Мне недавно сон приснился: выхожу я замуж, а свадебное платье цвета камуфляж… Нет, не так – в цветах камуфляжа. В цветах камуфляжа! Ха-ха! Представляешь, камуфляж – и весь в цветах!..
Наину Ксения любила. За цельность натуры. Та умела жить в гармонии с двумя мирами – внутренним и внешним. Впрочем, наличие гармонии отнюдь не определяло упорядоченности и распределенности каждого прожитого дня. И сейчас в бодрости телефонного голоса Ксения почувствовала очевидный надрыв.