Он покачал головой, свёл брови и впал в сиденье машины в ожидании приезда домой.
С тех прошёл уже год, и Евгений ни разу не заходил в подобные места.
Выйдя из спальни, он первым делом проскользил в ванную комнату. Посмотрел в зеркало, в котором отражалось овальное лицо с широким лбом, редкой щетиной, ровный нос-треугольник и любезно уложенные сном волосы, похожие то ли на стайку змей, то ли на помятую траву. Умывшись, причесавшись, Евгений понял, что ему пора собираться, ведь Причина не ждёт.
А на улице тем временем вовсю серым светом сиял октябрь! Как же он наслаждался каждым наступлением осени.
– Осень так романтична! – твердил он себе, только-только заметив падение температуры. Благо, сегодня наступил этот день. 12 октября – наконец-то! Теперь можно выйти на улицу и встать в ряд с чёрно одетыми людьми, можно оправданно погрузиться в тоску и апатию, ведь улыбчивое солнце сказало грустное «до свидания».
Евгений открыл шкаф, надел джинсы, тёмно-синюю рубашку и любимое пальто, схватил со стола Причину и вышел на улицу.
Она тем временем жужжала и гудела, примерно каждые 20–30 минут. Затем на ней загорелось «Мама», и он нежно улыбнулся. Ему было чертовски приятно получить именно этот звонок, ведь, ответив, а затем повесив трубку, на его задумчивом лице на несколько секунд зажглась улыбка.
Спустя несколько минут он был на улице. Там внутри него будто появился кислород; он стал словно лёгкие курильщика, которые перестали отравлять смолами. Или, наоборот, он наконец отравил себя этими смолами, дарившими ему настоящую осеннюю радость. Засунув руки в карманы, а наушники в уши, Евгений поднял голову вверх, увидел затянутое тучами небо, размял шею и, почувствовав бессознательную улыбку на лице, пошёл вдоль улицы.
Ему было в тысячу раз спокойнее слышать хруст золотых листьев под ногами во время одинокой прогулки, нежели скрип дверного замка или звонок на мобильном. Выходя на улицу под меланхолично ласкающую музыку, играющую в ушах, его воображение превращало тусклую, грязную улочку, вдоль которой повисли тонкие, напоминающие тысячу человеческих рук, кусты, в загадочный сквер, что таился среди имперских садов. Он более всего обожал смотреть на умирающую природу. И пусть звучит это странно, но ему виделось в этом что-то магическое; что-то загадочное. Осенние прогулки – его любимая и в то же время ненавистная часть дня. Погружаясь в атмосферу минорной осени, его разум и сердце охватывала тонкая печаль; она была не из тех, из-за которых люди не спят по ночам и горюют днями; печаль, имеющая лёгкий налёт романтики, являлась для него частью этого осеннего пейзажа, ведущим образом которого был его омрачённый портрет.
Стоило только выйти из дома и пройти сто метров, Евгений попался на глаза низкому молодому человеку. Это был его сосед из дома напротив – Гена. Всегда при виде него возникал вопрос: откуда в двадцать первом веке берутся люди с такими именами? Гена улыбчиво протянул руку.
– Привет, брат, как дела?
Евгений же пожал руку и скучно ответил: «Нормально». После этого он немедля двинулся дальше.
Об этом человеке складывалось ярко-негативное впечатление. Евгений знал его со времён школы, где они даже и не общались толком. Иногда были в одной компании в столовой – не более того. И спустя пять лет со дня прощания Гены со школой они виделись всего раз десять.
«Тогда почему ему интересно, как у меня дела? Пустая формальность или фальшь? Зачем интересоваться самочувствием человека, который тебе безразличен? Которому ты не пишешь, не звонишь, с которым не видишься вообще?»
У него сложилось обособленное отношение к, казалось бы, простому понятию «друг». Он понимал, что последнее время слова теряют своё сакральное значение. Сегодня сказать «ты мой друг», «брат», «люблю» так же просто и бессмысленно, как «привет». Это его раздражало, и не мог позволить себе он находиться среди лицемеров, опустошающих сакральные смыслы. Было ли дело в том, что он обожал слова, считал их отражением чувств, или в том, что начитался умных антиобщественных цитат, – не важно, важен лишь итог, напечатанный в книге-голове.
Гена был, что называется, дворовый парень, откуда, вероятно, и начались его «пацанские» выражения, мировоззрения, музыкальные предпочтения. Ещё с раннего периода становления личности он пропадал во дворах с соответствующим дворам контингентом. Отсюда пошли и словесная привычка называть всех «братьями», и гиперболизированное желание отстаивать свою правоту, и, конечно же, желание большинство споров решать рукоприкладством.
Конец ознакомительного фрагмента.