Может быть, неделя с тех пор прошла, а может, две – я не помню. Но скоро Зарема снова поймала меня в школьном дворе. Стоя под яблоневым деревом, усыпанным розовыми цветами, я дышала тонким ароматом будущих яблок, и у меня кружилась голова от мыслей о Расуле. Мы с отцом только вернулись из Хасавюрта, где заказали известной на весь район портнихе выпускное платье. Она взяла наш заказ без очереди – из уважения к отцу. А так к ней очередь занимали еще с сентября. После первой примерки я убедила себя: Расул обязательно будет танцевать со мной на выпускном. Такую самонадеянность мне внушила портниха; зажав булавки в зубах, она смотрела на меня снизу вверх и, не забывая сцеженно поплевывать, говорила: «Машалла, какая красавица! Как все ж таки одежда меняет человека. Машалла, цьпу-цьпу-цьпу». Я поверила ей, как верила бабушке. Вынув булавки изо рта, портниха сказала моему отцу: «Клянуся, в следующем году придете ко мне свадебное платье шить. У меня глаз на такие вещи наметанный, глаз-алмаз. Я в таких вещах ни грамма не ошибаюсь, вот увидите».
Знать бы мне тогда, что последний звонок никогда не станет для меня последним. Что звон колокольчика я буду слушать на протяжении всей жизни, стоя у доски в роли учительницы. Мои одноклассники будут жениться, давать жизнь детям, и наконец настанет тот день, когда они приведут своих детей ко мне в класс и будут заискивающе заглядывать мне в глаза, чтобы я сделала тех своими любимчиками. А я так и буду стоять у доски, одинокая и бездетная, с пригоршней камней, принесенных с речки, там, где сердце.
Зарема прервала мои мечты о Расуле. Приставив ладонь козырьком к глазам, она смотрела мне в лицо и ухмылялась. В руке у нее снова было ведро.
– Ай, Джамиля, ай, девочка! – Зарема покачала головой. – Не знала я, что ты способна такие вещи делать!
– Какие вещи? – смутилась я.
– Ты и сама знаешь, что натворила. А с виду такая тихая. – Зарема вытерла ладонью рот, как будто только что произнесенные слова испачкали его.
– Я ничего не понимаю, – пролепетала я.
– Если ты не понимаешь, то кто поймет? – Она подхватила ведро и выплеснула его мне под ноги.
Мутный грязный ручей ушел в землю. Войдя в школу, я узнала, что у нас будет новый директор – Садикуллах Магомедович, бывший учитель химии.
На втором этаже по коридору еще носились ученики. Увидев меня, Мехмет и Закир юркнули в классную дверь. На первом этаже задребезжал колокольчик, врываясь в открытые двери, и одновременно с его звоном я вошла в класс. Ученики поднялись, отодвигая стулья. Я заняла привычное место у доски.
После первого урока у меня было окно до третьего. Я задержалась ненадолго в классе, разглядывая опустевшие парты. Железную печку в углу. Старые оконные рамы, спаянные между собой. Что я ни делала, никак не смогла их разделить, и между ними копилась пыль десятилетий, а иногда маленький паук плел паутину. Неужели и этот год пройдет, не принеся в мою жизнь изменений? Ученики перейдут в пятый класс. Для них время идет медленно. А мое время спешит, бегом бежит с горки, и я не успеваю оглянуться, как проходит год. Слишком быстро начал вертеться земной шар. Или Земля стала круглей.
Я вышла в коридор. Из-за закрытых дверей доносились громкие голоса учителей, ведущих урок. Деревянный пол скрипел под ногами. Все стены покрашены голубой краской. Возле моего класса на стене висит табличка с надписью: «Книги – это корабли мысли, странствующие по волнам времени и бережно несущие свой драгоценный груз от поколения к поколению. Ф.Бэкон». Она висит тут с незапамятных времен, как и другие высказывания, преимущественно дагестанских мыслителей. Я привыкла проходить мимо этих слов, не замечая их. Но, видимо, надо слишком много времени провести на одном месте, чтобы наконец увидеть привычное как в первый раз. А когда я все-таки прочла эти слова как в первый раз, их смысл зашел глубоко в меня. Только слово «книги» мои глаза заменили на «школа». Школа – это корабль.
Скрипнув дверью, я вошла в учительскую. Учительница рисования Саният Халиловна и учительница географии Барият Абдулаевна шептались за столом, во главе которого на привычном месте возле электрического чайника восседала Зарема. Слава Аллаху, хотя бы свое ведро она оставляла за дверью. Отдуваясь, Зарема пила горячий чай вприкуску с карамельной конфетой. Я сдержанно поздоровалась. Кумушки примолкли.
Присев с другого края стола, я разложила на нем тетради учеников и свои конспекты. Иной раз мне кажется, хаба́р[6] – сам по себе живой. Прервешь человека на полуслове, и хабар будет вертеться в нем будто джинн. Лопнет человек от натуги, если не выпустит хабар. Саният с Барияткой еле сдерживали своих джиннов. Не выдержав, кумушки продолжили разводить хабар, не имеющий отношения к учебному процессу. Зарема причмокивала языком, высасывая из конфеты повидло.
– Клянусь, вот как волю этим лесным дали, они нам вот весь мир перевернули, – прошептала Бариятка.
До чего глупая женщина. Думает, если она будет шептать, как через ржавую терку, я не услышу ее слов.
– Еще черный надела, хоть бы зеленый тогда или синий выбрала. – Саният положила в рот новый кусочек сахара и запила чаем.
– Сами закроются, а сами с посторонними мужчинами гуляют. Таких в Махачкале полно. – Пышной грудью Бариятка надавила на стол, потянувшись к вазочке с засахарившимися финиками.
– Нцуй! – Зарема причмокнула. – Кто тебе такое наговорил про Марьям?
– А ты знаешь, чем она в Махачкале занималась? – вопросом ответила Саният, поправив высокий начес на макушке.
– Повышением квалификации, вай, – важно отозвалась Зарема. – Давайте чего нет, того не будем говорить.
Саният закатила глаза к потолку. Ее лицо было сверх меры напудрено и разрисовано румянами. Всем своим видом она говорила: спорить не буду, но сами посмотрите.
– У меня в десятом вот классе уже мальчики бороду отпускают. Еще ничего у них там не растет, чуть-чуть волосинки пробиваются. Торчат, как козлиные волоски. Противно смотреть.
– Ух-х! – закатилась хохотом Зарема.
– А ты приди ко мне на урок в девятый, – засмеялась Бариятка. Качнулись ее массивные золотые серьги. – Сама посмотришь. Все мальчики на общипанных козлов похожи.
– А-ха-ха! – Зарема ухватилась за рыхлые бока.
– Еще ничего не растет, – продолжала Бариятка, – а они все равно отращивают. Все теперь хотят на этих походить. – Она качнула головой в сторону леса, тихо брякнули ее серьги.
За окном виднелась скала. С другой стороны подступала еще одна – лысая гора. Всегда на ее верхушке сидел белый комок тумана, и в ненастные дни он сползал, почти ложился на крышу, отчего казалось, что школа горит. Не туда кивает Барият. Лес с другого края села.
– У них же теперь других героев вот нет, кроме Расула Бороды, – добавила Барият.
Вся тройка посмотрела на меня. А я тут при чем? Послушала бы Марьям, как эти кумушки глодают ее сахарные кости, тогда бы не мне замечания делала, нахалка такая. Над Барияткой даже ученики смеются – почти к каждому слову лепит свое «вот». Точно как наши бабушки раньше лепили лепешки навоза к стенам сушиться. И разговоры Барият – пахучие, как кизяк.
Я отвела взгляд в сторону. Над сейфом, покрашенным голубым, висел портрет президента. Раньше на этом месте всегда висел портрет Ленина.
– Теперь посмотрим, чем закончит Марьям. – Саниятка пригладила бордовое платье на коленях. – Сегодня черная тряпка на голове. А завтра что?
– Пф! – фыркнула Барият. – Я тебя умоляю! – Голос перекатился в ее горле маслянистым комком. – Думаешь, она за одну ночь стала такая верующая и эту тряпку надела? Пф! Еще в пятницу на ней была юбка с вот таким разрезом. – Бариятка отмерила руками полметра. – И за одну ночь ей Аллах в голову другие мозги положил? Не поверю никогда. Это она, чтобы Расулу Бороде угодить, хиджаб надела.
– Зачем Марьям Расул Борода? – недовольно поморщилась Зарема.
– Как зачем? – засмеялась Саният. – Зачем женщине мужчина?
– Что вы мне тут говорите? Пах! – возмутилась Зарема. – Что, у Расула жены нету?
– Какая ты отсталая, Зарема. – Саният снисходительно погладила Зарему по спине. – Жена – уже давно не проблема. Проблема – только деньги. Деньги будут, можно и двух, и трех жен содержать.
– Расул – не такой человек, – отрезала Зарема.
– Все они такие, – ответила Барият. – Все мужчины – свиньи.
– Фатима тебе тысячу раз подтвердит, – вставила Саният. – Вчера она тут сидела рыдала: уй-вуй, какой Султан свинья.
– Султан – сморчок! – Зарема брызнула сладкой слюной. – Он Фатимы не достоин, не знаю, зачем она вышла за него. Как ему теперь не стыдно?
Неужели Расул приходил к Шарипу-учителю прошлой ночью? Видела же я, как Ильяс под вечер отправился в сторону леса! Значит, Расул прошел прямо под моим домом, спускаясь к ним. И не стукнул в дверь, не дал о себе знать. Хоть одним глазком увидеть бы мне его. Хоть его тень. Мне и тени хватит, чтобы дальше растворяться в мечтах, как кусочек рафинада в теплом чае.
– Не знаю, куда Шарип-учитель смотрит, – делано вздохнула Барият.
– Куда-куда? – повела плечами Саният. – Понятно куда – в сторону леса.
– Вуй-й-я! – подскочила Зарема, она оттолкнула свой стакан с чаем на середину стола. – Таких учителей, как он, еще поискать! Его ученики в университеты, в институты поступали! – возмущенно трещала Зарема. – Как вам не стыдно своими языками закусываться на святое?
Саниятка с Барият расхохотались. В окно ворвалась громкая ругань. Кумушки бросились к окну, и я, не утерпев, последовала за ними. Во дворе прямо под окном физрук Заурбек хватал за грудки тщедушного учителя истории Кази. Растрепанная Рукият стояла позади них. Одетая в спортивный костюм, она вытирала глаза концом хиджаба, который держала в руках. Под деревьями толпились запыхавшиеся от стометровки, хватающиеся за печенку ученики.
– Я на части тебя порву! – Заурбек занес над Кази руку и распустил пальцы. – Ты, может быть, из этих, гха?
Кази локтем пихнул физрука в живот:
– Из каких?
– Из таких!
– Может, ты сам из таких?
– Из каких я? Имена произнеси – из каких?
– Сам сначала произнеси.
– Будь мужчиной, отвечай за слова. Хайван! – Он толкнул Кази.
Учитель истории отлетел, упал спиной на землю. Бариятка подпрыгнула, задев меня выпуклым задом. Кази поднялся и, расставив руки, пошел на физрука. Заурбек дунул в свисток, висящий на шее.
– Ты мне тут не свисти! – Кази прыгнул на него, выставив вперед острое плечо. – Соловей-разбойник тоже мне!
– Ты сейчас за соловья и за разбойника ответишь, хайван! – Заурбек выплюнул изо рта свисток. – Ты сейчас на коленях пощады будешь просить, когда я начну твою душу топтать!
Нахохлившийся Кази еще раз прыгнул плечом на Заурбека и сам от удара упал на землю. Физрук остался стоять, поводя бычьей шеей. Кази поднялся. Физрук прыгнул на него и повалил. Они покатились по траве к забору.
Из школы выбежала Зарема. Подскочив к дерущимся, она тряхнула колокольчиком.
– Хватит! Хватит! – кричала Зарема, перекрикивая настойчивый звон.
Физрук отпустил Кази и поднялся, поправляя красную спортивную куртку с вышитой на спине головой быка. Зарема мягко ударила его ладонью в грудь, уводя подальше от Кази. Кази поднялся. Наклонившись, он чистил колени, испачканные в траве.
– Заурбек, что с тобой? – увещевала Зарема, удерживая физрука, который сжимал кулаки, качался на выставленной вперед ноге, будто в ней была пружина, и делал вид, что хочет вырваться. – Ты смотри, какой ты здоровый! – подбирала Зарема льстивые слова. – А он какой? Худой он. Убьешь его, нехорошо получится. В тюрьму тебя посадят.
За школьной оградой остановилась старая «лада» Садикуллаха Магомедовича. Он вошел во двор, неся пухлую папку под мышкой.
– Что тут, а? – спросил он, увидев собравшихся учителей и учеников.
– Садикуллах Магомедович! – Физрук вырвался из рук Заремы. – Вы же сказали, чтобы ученицы больше в хиджабе на уроки не приходили. А эта, – он показал на все еще плачущую Рукият, – пришла, на спортивный костюм свою тряпку сверху надела. Мы же тут за школой стометровку бежали. Я ей говорю: «Сними». Она говорит: «Отец меня убьет, если сниму». Я говорю: «Слушай, а меня директор убьет, если не снимешь. А директора райотдел убьет». Потом этот вмешался. – Физрук показал на Кази. – Подонком меня назвал. Я тоже не могу же это терпеть. Говорит: «Оставь ее в покое. Крайним ребенка не делай». Тогда пусть бежит стометровку в тряпке, что ли?
Садикуллах Магомедович, прижимая локтем к боку папку, поднял руку и шлепнул себя ладонью по краснеющему лбу.
– Что вы тут цирк устроили? – гаркнул он, вращая глазами. – Не стыдно? Вся округа смотрит! Ко мне в кабинет заходите теперь!
Размахивая свободной рукой, будто отталкивая от себя что-то, липнущее сзади, он быстрым шагом направился к входу.
Зарема, подслеповато прищурившись, посмотрела на часы, провела по циферблату пальцем, будто подгоняя стрелку, пожевала губами и поспешно встряхнула рукой.
– И так меня таскают по райотделам! – доносились крики из-за двери директора. Ее створки прилегали друг к другу неплотно. Зарема, вынув любопытное ухо из платка, стояла под дверью, приложив согнутую ладонь к щели. – К министру образования только что в Махачкалу вызвали! Одни нервотрепки! И вы мне еще тут! – Раздался хлопок. Наверное, директор ударил папкой по столу.
Зарема на секунду отпрянула.
Учителя собрались в коридоре. Дверь сотрясали крики, которым не удалось просочиться сквозь щель. Словно два огромных джинна боролись за дверью. Переворачивались, обхватив друг друга руками, задевали мускулистыми спинами потолок, и обжигающий пар схватки мог сорвать створки с петель. Я посторонилась.
– У меня тоже терпения больше ни грамма не осталось! – захлебывался директор. – Несколько лет они тряпки свои в школу носили, я закрывал на это глаза! Теперь указ пришел сверху – Министерство образования Российской Федерации определило свои требования к форме одежды учащихся! Внешний вид школьников должен соответствовать принятым нормам, – отстукивал он каждое слово ладонью по столу, – и носить светский характер! А-а? Вы чего от меня хотите?! Чтобы меня уволили вы хотите, да? Меня уволят, за это тоже не переживайте! – Голос директора сорвался. – Придет другой, назначенный министерством, он не позволит вам фокусы устраивать тут! Это я вас распустил!.. Теперь пожмите друг другу руки и идите на свои уроки, хватит мне тут цирка, – примирительно произнес он, на секунду замолчав. – С отцом ученицы я сам поговорю.
Зарема прилипла к щели. Потом она уверяла, будто собственными глазами видела, как Кази и Заурбек через не хочу, из-под палки директора пожали друг другу руки. Директор мог бы чувствовать себя удовлетворенным, если бы, выйдя в коридор, ему не пришлось узнать – завуч его школы тоже закрылась. Марьям подошла к директорскому кабинету в тот самый момент, когда оттуда выскочил красный, как индюк, Заурбек и устремился по коридору направо, а следом бледный Кази – и устремился налево. Переступив одной ногой порог, Садикуллах Магомедович нос к носу столкнулся с Марьям. Она стояла и смотрела на него из-под черного хиджаба. Директор схватился за косяк двери, словно на голове Марьям лежало не черное покрывало, а кишел и шипел клубок змей. Директор пошатнулся, отпрянув назад. Может быть, в этот самый момент Садикуллах Магомедович уже предвидел свое будущее. Как и то, куда может поплыть наш корабль-школа и куда он понесет его самого, а может быть, и всех нас на бурных волнах новой действительности, которая разрушит все старое, все то, что камень за камнем закладывалось нашими предками и казалось незыблемым, нерушимым. Наверное, директору захотелось спрятаться в недрах своего кабинета – туда, где жили его собственные советские джинны, неподвластные ни новому времени, ни новой религии. А Марьям все стояла и смотрела на него.