Юлия молчала в растерянности.
— Только переговоры с Временным правительством могут спасти нас, — продолжал Косицын. — Оно пойдет на уступки. И это — единственный путь, иначе нас ждет гибель — неизбежная, неминуемая.
Косицын вдруг нервически вытянулся, вся его маленькая фигура напряглась, и какое-то ястребиное выражение пробилось во взгляде.
У лестницы показался человек в шляпе и мятой белой манишке. Косицын метнулся к нему, сразу забыв о Юлии.
Вернувшись в машинное бюро, Юлия начала было расшифровку сделанной записи, но глухое волнение мешало ей. Оно росло с каждой минутой, подступило к самому горлу и будто душило. Она вспомнила грозное гудение съезда, раскаты артиллерии вдалеке за окнами. Ей на минуту представилось: Сергей уже смят толпой, тысячи ног мнут и топчут его и проносятся мимо.
— Здорова ли ты? — спросила Наталья Алексеевна, когда Юлия вернулась в зал, чтобы сменить ее за работой. — У тебя так лихорадочно блестят глаза. Может быть, позвать Авернину? Она пишет хуже, но ей кто-нибудь поможет.
— Нет, нет, — горячо запротестовала Юлия. — Я буду здесь, я должна.
Она уселась за столик с подчеркнуто деловым видом.
Наталья Алексеевна внимательно посмотрела на нее и вышла.
Должно быть, дискуссия о переговорах с Временным правительством все еще продолжалась.
Минуты летели стремительно. Юлия в каком-то оцепенении вела записи, спешила на расшифровку и возвращалась снова, чтобы сменить Наталью Алексеевну. Она чувствовала себя сбитой с толку, беспомощной и каждую минуту мучительно ждала развязки. Она то смутно надеялась на что-то, то в отчаянии крепко, до боли сжимала ладонями виски.
И вот, это было уже в третьем часу утра, возвращаясь в зал из машинного бюро, она услышала крики, бурные и торжествующие, в значении которых нельзя было ошибиться.
Юлия вошла в зал и, не в силах дойти до своего места, остановилась, прислонившись к высокой мраморной колонне.
— Временное правительство арестовано. Зимний в руках восставшего народа! — сообщил председатель и стал читать список арестованных министров. Зал встречал каждую фамилию шквалом рукоплесканий и криков.
— Наша победа была почти бескровной. Число жертв очень невелико, — донеслось до Юлии.
Не помня себя, она выбежала в коридор. Отчаянно и радостно стучало сердце. Она вдруг подумала, что оно может разорваться.
Навстречу быстро шла Авернина, размахивая тетрадью.
— Говорят, победа! — Она обняла Юлию за плечи и поцеловала. — Ты горячая и еле стоишь на ногах. Отдохни. Мы справимся сами.
— Да, да. Спасибо, — проговорила Юлия.
Она, шатаясь, дошла до рабочей комнаты, стянула с вешалки свое пальто и спустилась вниз к выходу. Пушка, обращенная жерлом в ночь, стояла под узкой аркой на верхней площадке наружной лестницы.
Юлия припала лбом к холодному стволу и закрыла глаза. «Неужели я так сильно люблю его? — мелькнуло в уме. — Как же это случилось со мной?»
Она выпрямилась и стала спускаться по лестнице, ощущая, как в лицо ей повеяло чистой, чуть влажной свежестью ночи. Отсветы от окоп освещали мокрый булыжник и черные ветви деревьев у ограды; тянуло дым-ком тлеющих костров. Город настороженно таился в темноте, должно быть не зная, как и она сама, что ждет его впереди: новое отчаяние или одно только сияющее необозримое счастье.
У подъезда стоял грузовик, и вокруг него толпились какие-то люди с винтовками, с красными повязками на рукавах.
Юлия подошла ближе и увидела высокого человека в шляпе и в широком пальто. Он протягивал шоферу конверт, говоря:
— Так вот, слушайте меня внимательно: передадите это товарищу Чудновскому — его назначили комиссаром Зимнего. Он там, во дворце. Добавьте на словах, что я просил немедленно установить охрану в Эрмитаже на случай возможных эксцессов со стороны несознательных элементов.
Он обернулся, и Юлия узнала Луначарского.
— Вы тоже в Зимний? — нетерпеливо спросил он. — Найдите обязательно Чудновского. Было бы позорным для революции не уберечь художественные ценности дворца.
— Хорошо, — сказала Юлия. — Я еду.
Шофер распахнул перед ней дверцу кабины.
— Сюда, барышня, — сказал он. — А то не просквозило бы на ветру.
Ярославцев стоял у решетки дворца среди арестованных защитников Зимнего. Он был бледен и с тайным ужасом ждал расправы, смерти.
После того как его товарищи, бросив оружие, сдались восставшим, прошло уже более часа. Он слышал, как бушевала площадь, когда вывели из дворца министров Временного правительства.
Но скоро все стихло: министров отправили в Петропавловскую крепость.
— А этих желторотых куда, товарищ комиссар? — спросил молодой красногвардеец, охранявший юнкеров.
Человек в кожанке, с усталым, серым от бессонных ночей лицом, внимательно посмотрел на притихших защитников дворца. Легкая усмешка мелькнула в уголках его губ.
— Офицеры тут есть? — спросил он.
— Офицеров мы отсортировали, — отозвался красногвардеец. — А с этими что будем делать?
Комиссар, казалось, задумался.
— Товарищ Чудновский! — окликнули его от ворот. — Вас разыскивают.
Комиссар обернулся. К нему спешила девушка в распахнутом пальто. Волосы ее выбились из-под панамки, и лицо пылало свежим, горячим румянцем.
— Пакет из Смольного, — сказала она, с трудом переводя дыхание и протягивая конверт. — Товарищ Луначарский просил вас позаботиться об охране художественных ценностей дворца.
Комиссар надорвал пакет и стал читать.
В это время тревожный взгляд девушки скользнул по толпе юнкеров. Лицо ее выразило мучительную боль, взгляд напрягся, отыскивая кого-то.
Ярославцев вздрогнул и опустил глаза. Он увидел Юлию, и сознание своей беспомощности, позора, стыда еще сильнее охватило его в эту минуту.
— Сережа, Сергей! — Едва не сбив с ног красногвардейца, Юлия бросилась к Ярославцеву, прижалась к жесткой шинели мокрым от слез лицом. Сердце ее отчаянно стучало. — Жив, жив! — твердила она. — Жив!
Все вокруг будто замерли в молчании, невольно тронутые этим бурно прорвавшимся чувством.
Ярославцев оставался неподвижен. Взгляд его блуждал растерянно. Давно уже, с тех пор как умерла мать, никто на свете не тревожился так о его судьбе. И он стоял, готовый разрыдаться, обессиленный жалостью к самому себе.
Чудновский сунул прочитанную бумагу в карман.
— Ну, что ж… — обратился он к толпе стоявших перед ним юнкеров. — Кто еще раз осмелится поднять оружие против народа, пусть знает: пощады больше не будет!
Он резко повернулся и махнул рукой.
— Пусть все отправляются по домам!
— Так неужто еще теперь возиться будем с желторотыми? — солидно отозвался молодой красногвардеец.
Юнкера оторопело задвигались, затоптались на месте, затем один за другим, выворачивая карманы, стали проталкиваться к проходу между двумя вооруженными красногвардейцами, и, как подстегнутые, исчезали в темноте.
Ярославцев все еще находился в каком-то оцепенении. Казалось, он не отдавал себе отчета в том, что произошло.
— Иди же, иди! Вас отпускают! — услышал он задыхающийся шепот Юлии. Ее сияющие глаза в пушистых ресницах были устремлены на него. — Иди же, иди! — повторяла она и всем своим тоном и улыбкой и этим коротким «ты» как бы возвращала его к жизни, стараясь вывести из оцепенения. — Ты свободен, понял?
Он очнулся наконец и, поддерживаемый ею, сделал первый самый трудный шаг прочь от унижения, страха, стыда, которые испытывал все это время. Он пробормотал свое «даю слово» двум красногвардейцам и, как все другие юнкера, прошел мимо, пряча пристыженный взгляд и все еще боясь поверить случившемуся.
Только спустя час, стоя вместе с Юлией на набережной Невы за Летним садом, слушая тихий рокот струящейся сильной реки, Ярославцев по-настоящему понял, что остался жив. На губах его мелькнула кривая, будто пьяная усмешка, он провел ладонью по своему разгоряченному лбу и крепко сжал руку своей спутницы. Милые глаза ее светились перед ним в полутьме.
— Ты ведь действовал по приказу своего начальства. И все это понимают, и никто не хочет тебе зла, — горячо убеждала и успокаивала его Юлия.
Она была искренне уверена тогда, что ни один человек не может сознательно идти против революции, против свободы, равенства и справедливости. И всего менее может сделать это такой славный юноша с грустным и нежным лицом. Она мало знала Ярославцева, так же как и он мало знал ее, по она уже любила его и не могла да и не хотела думать иначе…
Ночь была на исходе, когда юнкер Ярославцев подошел к подъезду дома на Фурштадской, где жили Берги.
Ему открыла испуганная и заспанная горничная Глафира.
Он хотел подняться в комнату сестры, по Глафира сказала, что там не отапливается, и посоветовала пойти в кабинет Берга, где есть камин. Но Ярославцев недолюбливал мужа сестры. Олег Леонидович Берг всегда казался ему человеком заносчивым и надменным. И теперь Ярославцеву не хотелось идти в его кабинет. Постояв немного в нерешительности, он отворил дверь в детскую, где когда-то любил возиться с маленькими детьми Ксении. Тут еще стоял у стены игрушечный конь с нарисованным на спине седлом и под этажеркой валялась сломанная кукла-голыш. Юнкер опустился на канапе. Никогда еще он не был так близок к смерти, как в эту ночь, и никогда еще не испытывал такого счастья нежности и любви. Некоторое время он сидел неподвижно, все еще вспоминая о Юлии, затем внезапная усталость тяжело овладела им. Он лег, прикрылся шинелью и тотчас уснул.
Когда он проснулся, в комнате было сумрачно. Ярославцев догадался, что проспал целый день. Внизу, у входных дверей, напряженно и настойчиво трещал электрический звонок. Ярославцев поднялся и вышел в коридор. Звонок продолжал дребезжать. Кто-то, потеряв терпение, яростно бил каблуком в наружную дверь.
— Сейчас! — закричал Ярославцев.
Он спустился вниз, долго и неумело отодвигал какие-то засовы и распахнул дверь. Перед ним стоял высокий узкоплечий монах с длинным, странно знакомым лицом. Юнкер невольно попятился:
— Вам кого?
Монах раздраженно прошел мимо, на ходу расстегивая подрясник:
— Вы что тут, заснули?
Ярославцев с изумлением узнал мужа сестры.
— Олег Леонидович… — пробормотал он. — Откуда вы?
— У нас кто-нибудь есть из посторонних? — перебил Берг, снимая подрясник, под которым обнаружился его офицерский китель.
— Никого, как будто.
— Где же Глафира? Сбежала?
— Была здесь.
Берг подозрительно оглядел его:
— Ты спал, что ли?
— Да, спал.
— Почему не в училище?
— Надеюсь, вам известно, что произошло в городе? — в свою очередь спросил юнкер, с трудом собираясь с мыслями. — Я думал, вы в Могилеве, в ставке, — добавил он.
— Я только что оттуда. — Берг с привычным достоинством оправил китель.
В дверях появилась Глафира с кошелкой в руках, заохала, запричитала.
— Никому ни звука о том, что я здесь, — предупредил Олег Леонидович.
Он направился в свой кабинет, жестом пригласив Ярославцева следовать за собой.
В камине были уложены дрова. Берг открыл заслонку и сам стал разжигать огонь.
— Рассказывай, — приказал он.
Ярославцев, сбиваясь, стал рассказывать. Красноватые языки пламени лизали запотевший кирпичный свод топки. Берг подвинул кресло и сел, протягивая руки к огню.
— Ты стрелял в них? — спросил он вдруг, и голос его прозвучал неожиданно резко.
— Признаться, нет. Только несколько человек из наших успели выстрелить, и то наугад, через поленницы.
— А потом?
— Потом? Потом нас смяли. Это произошло очень быстро.
— И отпустили?
— Как видите.
— Они не считают вас за серьезных противников. — Он стал тереть свои худые руки и продолжал мрачно: — Да, наша так называемая русская интеллигенция, почитающая себя руководительницей наций, проглядела рождение во глубинах народных новой социальной силы. Сила эта — большевики. И теперь только мы, военные, призваны справиться с ними. Задали нам работу, что и говорить!..
Маленьким кулаком, сжатым так, что побелели костяшки, он стал бить по острому своему колену.
Юнкер молчал. Берг всегда действовал на него подавляюще, и теперь Ярославцев тоже испытывал чувство вины, точно сам он был виноват во всем том, что происходило в городе.
Глафира внесла завтрак на мельхиоровом подносе. Она успела надеть свеженакрахмаленный передник и всем своим видом, как бы говорила: «Что бы там ни происходило вокруг, а у нас в доме заведенный порядок соблюдается».
Ярославцев чувствовал голод и ел с аппетитом. Берг же быстро встал и заходил по комнате.
— Вот что: сегодня в восемь часов ты узнаешь, зачем я здесь. — Он достал из брючного кармана часы на тонкой золотой цепочке, поднес к уху, посмотрел и завел. — Через полчаса выйдешь к подъезду. Это на всякий случай. Ко мне должны прийти вызванные мною для дела.
— Понял, — сказал Ярославцев, хотя и не понимал толком, в чем тут дело.
— Тогда иди.
Юнкер покорно направился к выходу.
— Подожди. Оружие у тебя есть?
— Нет.
Берг открыл ящик письменного стола и достал маленький смит-весон.
— Вот, возьми.
Ярославцев взял револьвер и вышел.
Уже совсем стемнело. Улица казалась безлюдной и тихой. Ему вдруг вспомнилась Юлия. Где она теперь?
Какие-то два солдата показались под фонарем; один длинный, другой совсем плюгавенький, в мятой шинелишке. Ярославцев на всякий случай нащупал в кармане смит-весон.
— Ого, это ты, Серж! — сказал маленький, останавливаясь, и засмеялся.
— Косицын? — обрадовался Ярославцев. — Вот не ожидал.
— Он самый. Но что же ты не здороваешься? — Косицын указал глазами на своего спутника, и Ярославцев только теперь понял, что перед ним начальник училища капитан Войтецкий. Он по привычке вытянулся, но капитан махнул рукой.
— Отставить! Вы на дежурстве тут, Ярославцев?
— Так точно.
— Тогда показывайте, куда идти.
Ярославцев повел их под арку. Отсюда вела узенькая дверь в небольшую домовую церковь. Через нее-то и надо было проводить в дом участников собрания.
— Меня взяли связным на всякий случай, — шепнул Ярославцеву Косицын.
С улицы послышался цокот копыт по булыжнику. У подъезда остановилась черная лакированная карета на пухлых резиновых колесах. Из нее вышел человек в котелке и с тросточкой. Карета, не задерживаясь, поехала дальше. Где-то за углом прогудел автомобиль, и некоторое время спустя к подъезду подошел плотный мужчина в драповом пальто с поднятым воротником. Следом шли еще двое.
Всего прибывших оказалось четырнадцать человек. Затем наступило полное затишье. Прохожих не было. Улица казалась вымершей. Ярославцев продрог, но не решался покинуть свой пост. Наконец появилась Глафира и сказала, что Олег Леонидович просит его к себе.
Когда Ярославцев вошел в кабинет Берга, там уже было сильно накурено. В креслах, на подоконниках и на диване сидели военные. На маленьком столике в углу стояло несколько начатых бутылок с коньяком. Все были заметно возбуждены, только Берг, склонив над столом бледное сухое лицо, деловито и трезво подсчитывал что-то на бумажном листке и ставил знаки на полях развернутого во весь стол плана Петербурга. К удивлению Ярославцева, Косицын тут, в кабинете, чувствовал себя как дома. Он рассказывал сидевшим на диване офицерам, как он проник при помощи какого-то «покровителя» в Смольный и якобы видел там самого Ленина, и это в то время, когда остальные юнкера оказались в таком жалком положении во дворце.
Рядом с Бергом сидел офицер с властным, полным, немного одутловатым лицом. Вероятно, это именно он приехал в автомобиле. Судя по общему вниманию и по тому, как предупредительно обращался к нему Олег Леонидович, этот офицер был здесь главной фигурой.
— Господа, к делу! — предложил он, медленно поворачивая свое плотное тело и приглаживая ладонью расчесанные на пробор волосы.
В полной тишине заговорил Берг.