– Алло, Алиса? Это ваша, кхм-кхм… тетя. Анна, – говорившая на том конце провода была смущена и, казалось, подавлена, – сегодня ночью мой муж… ваш дядя… Он… умер.
Рыдания заглушили тишину вокруг меня и телефона.
– Анна, да-да, я вас узнала. Что случилось?
– Он болел. Приходите послезавтра. Прощание состоится у нас дома.
Она снова заплакала и положила трубку.
Тяжелый и липкий сон все еще держал меня в своих оковах. Кажется, я еще не проснулась до конца. В голове гудит, все тело ломит. На часах половина шестого вечера – я проспала целый день. Что-то много смертей в последнее время. Как бы и меня не зацепило. Хотя, чем моя жизнь отличается от смерти? Практически ничем, существую в своем маленьком мире, полном тоски. Ни любви, ни радости. Так, одни грустные мысли. У меня нет даже парня, в которого я могла бы влюбиться, пусть бы он меня потом и бросил, но я хотя бы что-то чувствовала – любовь, грусть, злость. Хоть что-то кроме одиночества.
В день похорон я чувствовала себя будто пожеванная жвачка. Помятая и больная, хорошо хотя бы жар прошел. Хотелось отсидеться дома, но нельзя. Дядя был моим последним родственником по материнской линии.
Нехотя собираясь, я бродила по комнатам, то и дело, забывая что-то.
В очередной раз возвращаясь в спальню за косметичкой и проходя мимо зеркала, я вдруг увидела в отражении позади себя силуэт. Он исчез в ту же секунду, но этого было достаточно, чтобы я чуть не закричала от страха. Мне показалось, что в зеркале позади меня будто была еще одна я, только какая-то другая.
Сердце бешено колотилось и норовило выскочить из груди. Я быстро оделась в соседней комнате, стараясь не смотреть в зеркало, и вылетела из дома, не дожидаясь звонка от службы такси о прибытии машины.
Дом дяди – огромный особняк молча распахнул двери для мрачной процессии. Атмосфера стояла настолько траурная, что казалось, будто сами стены прощаются со своим хозяином. Дом молчал. Люди молчали. Мужчины и женщины, все в черных деловых костюмах и платьях. У всех на лице застывшее серьезно-грустное выражение лица. Все тихо перешептываются и по очереди подходят к гробу, чтобы сказать последние слова покойнику, а заодно и его так рано овдовевшей жене.
Анна – третья жена моего дяди и была на двадцать лет младше его. К слову, сейчас ей двадцать три. Даже я старше нее. В прошлом году она родила дяде сына. Я расспросила теперь Анну, о том, что произошло. Оказывается, дядя болел достаточно серьезно, просто это не разглашали. Врачи не могли поставить ему диагноз, так много различных симптомов у него было. Он мучился, в последнее время практически не спал, боль не давала ему уснуть. И вот позавчера он, наконец заснул, но уже навсегда.
Немного помявшись в холле и не увидев ни одного знакомого лица, я прошла в зал, где стоял гроб. Дядя выглядел очень хорошо, кажется, даже лучше чем при жизни. Дорогой костюм, накрахмаленный воротничок, ровно уложенные волосы и грим, который скрыл все следы усталости и болезни. Я поцеловала его в лоб, пожелала царствия небесного.
До похорон был еще примерно час, количество людей в доме все увеличивалось. Я заняла удобное место в углу зала и стала ждать, когда начнется процессия. Чтобы скоротать время я наблюдала за гостями. Сразу было видно, что мой дядя тщательно выбирал круг общения. Все пришедшие проводить его в последний путь с легкостью могли оказаться на страницах журнала «Forbes», если бы у него был провинциальный аналог.
Здесь присутствовали владельцы крупных торговых центров города, местный застройщик, парочка мелких чиновников, директор банка – всех их я знала по передовицам газеты, в которой работала год назад и по рассказам наших журналистов. Кроме «элиты» были и просто бизнесмены, кто-то один, кто-то в компании помощницы, чье внимание было полностью устремлено в телефон или супруги, разодетой в дорогие вещи, считающиеся писком моды, но никак не элегантного стиля. Все эти люди тихо переговаривались, выражали соболезнования и искоса косились друг на друга. Некоторые даже пользовались моментом, чтобы подойти познакомиться с чиновником или другим бизнесменом. Так похороны превратились в светское мероприятие, пусть и весьма мрачное.
Я наблюдала за всеми из своего укрытия. Дождь продолжал барабанить в окна. Дядя по-прежнему лежал в гробу, сверкая белоснежным воротничком и лаковыми ботинками. Тут и там были слышны фразы о его скоропостижной кончине, о том, что этот человек должен был прожить еще долго и том, каким для всех это стало потрясением.
На мой взгляд, похороны – то еще сомнительное мероприятие. На них приходят люди, которые общались с покойным достаточно редко, возможно потому, что считали его плохим человеком, завидовали ему или им просто было лень поддерживать с ним связь. Но в траурный день все дальние родственники и знакомые считают своим долгом проститься и собираются в зале с гробом, обсуждая то, каким милым, добрым, трудолюбивым, внимательным и хорошим был ушедший из этого мира человек. При жизни он абсолютно не был им интересен, их не волновали события, происходящие с ним и его самочувствие. Сейчас же все с нахмуренными бровями и грустным взглядом обсуждали болезнь покойного, кто-то говорил о каком-то новом способе постановки диагноза, кто-то о том, что дядя совсем не берег себя, работая круглые сутки.
Почему они говорят об этом сейчас? Почему они не позвонили ему, например, месяц назад и не сказали: «Приятель, я слышал, ты плохо себя чувствуешь. А попробуй ка ты вот это, вдруг поможет». Но никто и пальцем не пошевелил, никто не нарушил течения свих привычных будней, потому что людям на самом деле нет дела до других людей. Мы обращаем внимание на чужую жизнь только в том случае, если она прекращается или в ней появляется что-то из ряда вон выходящее, например рак или выигрыш в лотерею. Тогда мы можем сказать «Надо же, как неожиданно!» или прошипеть сквозь зубы, что так ему и надо или молча пытаться подавить свою зависть или злобу.
По сути, настоящую боль утраты и сожаление испытывают только самые близкие родственники и друзья, которые были рядом в самые последние дни и сложные минуты. Все остальные лишь соответствуют нормам приличия, которые на самом деле никто не оценит.
Если бы я сегодня осталась дома никто бы этого и не заметил. Если бы не пришел директор банка или тот мелкий чиновник всем было бы все равно. Если бы тот бизнесмен с дорогими часами не взял с собой свою супругу, которая судя по ее отстраненному взгляду, даже не знала моего родственника, покойный дядя даже не расстроился бы.
Вдоволь насмотревшись, я решила пройтись по дому и рассмотреть его. Иногда полезнее побыть одной, чем в окружении людей.
Надо сказать, что дом дядюшка отстроил себе просто шикарный. Двухэтажный с балконами, окружающими его по периметру, огромным залом, столовой, кабинетом, пятью спальнями, джакузи, бассейном и летней верандой. Я обошла оба этажа и задержалась в
кабинете – здесь была огромная библиотека и я не смогла пройти мимо. Изучая коллекцию многотомников, которые красовались на бесчисленных полках своими красивыми переплетами, я невольно стала свидетельницей разговора двух женщин. Они, так же как и я, любовались интерьерами дома и обсуждали семью дяди:
– Да уж, хорошее наследство достанется этой вертихвостке.
– У нее такой возраст, – со вздохом и сожалением вторила ей вторая, – в этом возрасте нужно учиться в университете и вовсю наслаждаться молодостью, а у нее уже ребенок и теперь такое наследство свалилось ей на голову.
– Да разбазарит она это наследство, ты думаешь в двадцать три она сможет управлять бизнесом мужа? Я вот что-то очень сомневаюсь.
– Может быть и разбазарит, я как раз об этом и говорю, что доля ей досталась совсем не по возрасту.
Я немного выглянула из комнаты, что бы увидеть говорящих. Женщина, которая утверждала, что молодая вдова пустит все по ветру, выглядела немного вульгарно. Она была в красных туфлях, которые сразу же бросались в глаза и при этом невыгодно подчеркивали ее толстые щиколотки и икры. Черное платье, совсем не дешевое, выдавало полный живот и большую грудь, которая и покоилась на нем. Поверх платья ее плечи украшала черная норковая пелерина, завязанная тонкой шелковой лентой. Весь вид ее говорил, что она пришла выразить соболезнования и заодно показать свой статус, а также то, что у нее есть деньги, а вкуса и умения одеваться по случаю – нет. Говорила она довольно противным и громким голосом. По ее тону и манере держать себя было понятно, что это живое воплощение Шапокляк и Фрекен Бок в одном флаконе – она всегда права и знает за других как им жить и что делать.
Ее собеседница выглядела немного скромнее, но тоже не бедно. Серый строгий костюм, идеально сидевший по фигуре, лаковые туфли, полное отсутствие макияжа и волосы с проседью затянутые в идеально гладкий пучок. Голос у нее был приятный и даже ласковый, взгляд мягкий, хотя она и казалась женщиной довольно строгой и уверенной в себе.
– Да и мужа она выбрала совсем не по возрасту! – раздражаясь ответила Шапокляк-Фрекен Бок, – или ты думаешь такого будущего я хотела для своей дочери?! Старика годящегося ей в отцы и одинокую молодость с ребенком на руках?!
Подумать только, это теща моего дяди! Мать той бедной девушки, которая сейчас принимала соболезнования с самым потухшим взглядом, который я когда-либо видела.
– Ну-ну не кипятись, зато ее одинокая молодость очень хорошо обеспечена, а ты как мудрая мать поможешь ей управиться с наследством и сыном. А потом, как Бог даст, может быть, она и выйдет замуж через год-другой. А здесь присутствует еще кто-то из родственников? Я плохо знакома с вашей семьей? – приятная женщина явно хотела перевести тему, чтобы Шапокляк перестала возмущаться моим дядей так громко.
– Пришла. Племянница.
– Племянница, значит, у него все-таки есть родня?
– Родня была. Только, что толку, если все разгильдяи и бездельники. Его сестра – мать этой племянницы алкоголичка. Спилась. Про остальных не знаю. Боюсь, что и племянница, как ее там зовут, не помню, не далека от примера матушки, навряд ли из таких семей выходят порядочные люди.
Мне захотелось выйти из своего укрытия и высказать ей в лицо все, что я думаю про таких вот умудренных опытом особ, которых больше всего заботит общественное мнение. Да, моя мама не была образцом для подражания. Да, женский алкоголизм – это проблема, но это не значит, что он передается по наследству и что я стану такой же. Я, между прочим, до недавнего времени работала в страховой компании, очень престижной и известной и еще могу оплачивать себе жилье и покупать строгие платья, в которых можно прийти на деловой прием. Но собственно, больше мне особо гордиться и не чем, но человек то я порядочный.
Женщины ушли дальше и продолжили свой разговор, наверное, так и обсуждали меня и мою семью, а я осталась стоять в кабинете, рядом с нетленной классикой Толстого и Достоевского и чувствовала себя маленькой девочкой, которая вся чем-то перемазалась и которую никогда не будут воспринимать как серьезного и взрослого человека.
Вдруг мой покой был нарушен – в кабинет буквально ворвался молодой человек, говорящий по телефону. Видимо, ему нужно было место, где можно обсудить что-то серьезное без лишних ушей и глаз и он думал, что он его нашел. Он не заметил меня и прошел от двери к окну внимательно слушая, что ему говорят. Потом он немного нервно и нарочито замедленно начал объяснять человеку на том конце, что нужно делать:
– Послушай! Сей-час ты вой-дешь ту-да и ска-жешь, чтоо сделка от-ме-ня-ет-ся. Отменяется! Понятно! У нас нет главного партнера! Он умер! Так им и передай! Да! Скажи им, что я свяжусь с ними после того, как все утрясется.
Он положил трубку, повернулся и увидел меня. Я стояла немного испуганная таким резким и грубым тоном, снова стала свидетельницей чужого разговора, хоть он мне и никак не был интересен. Лоб молодого человека немного напрягся и густые красивые брови сдвинулись ближе друг к другу.
– Вы все время здесь были? – его голос был уже не такой резкий, как во время телефонного разговора.
– Да… – испуганно ответила я, – но я не хотела…
– Нет-нет, извините – его брови расслабились и красивые зеленые глаза смотрели уже не так строго, – это я виноват, что невольно втянул вас в этот разговор, да еще и так грубо сказал, что партнер умер… Вам, наверное, и так плохо. Это же ваш отец?
– Отец? Кто? О! Нет, что вы! Это мой дядя. Мне, конечно грустно, но не так, чтобы совсем плохо. Мы практически не общались и я…. – во мне затараторила та маленькая, чумазая девчонка, которую вот-вот отругают.
– Ну, тогда мне легче, но вы все равно извините. Здесь такая напряженная обстановка, а на работе еще хуже, дела не останавливает никакая смерть, – он подошел ко мне ближе и протянул руку – Марк, партнер вашего дяди.
– Алиса, – я протянула руку в ответ и ощутила приятное мягкое прикосновение его ладони. Он улыбался красивой улыбкой. Ну, что за молодец у меня дядя, какой отбор окружения, вы только посмотрите. Я незаметно бросила взгляд на правый безымянный палец Марка – не женат, отлично, вдруг эти похороны не пройдут для меня впустую.
Мы улыбались друг другу, не зная, что сказать, как всех позвали в зал, чтобы начать процессию. Людей стало заметно больше. Многие гости приехали на своих машинах, а тех, кто пришел пешком, как я, например, подсаживали к тем, что с транспортом. Я очень надеялась, что меня возьмет с собой Марк, но он постоянно говорил по телефону, а потом сел в джип и уехал один. Возможно, его не будет на кладбище. Мне досталось место у одной престарелой пары, как выяснилось потом, это были мои очень дальние родственники, настолько дальние, что я ни разу о них не слышала.
Всю дорогу до кладбища они расспрашивали меня о маме, потом обо мне.
Есть у меня такое определение «ложная забота». Я сама его придумала и отношу к тем случаям, когда малознакомые люди начинают выспрашивать о моей жизни, например, вышла ли я замуж, почему до сих пор не родила детей, почему работаю там-то, а не там-то. Они задают очень личные вопросы, которые касаются только меня. Расспрашивают о личных планах, которые я кропотливо выстраиваю перед сном, а потом, узнав все, бьют по самому больному, пытаясь подстроить тебя под шаблон своей жизни.
Они говорят тебе: не нашла мужа до двадцати пяти – уже будет сложнее; чем ближе ты к тридцати, тем тяжелее рожать, с этим могут быть проблемы; в таком возрасте у девушки должна быть приличная работа и т.д. И таких ложнозаботливых людей очень много и все они хотят ткнуть побольнее, как будто если ты не родила к двадцати пяти троих детей, как например эта старая леди, и не выглядишь к пятидесяти как потертая калоша, то ты очень сильно нарушаешь все жизненные законы и их привычный уклад. И самое ужасное, что таким людям важно просто дать совет, они думают, что делают это для твоего же блага, но не осознают, что их забота никому не нужна.
На кладбище я приехала злая, мне так надоела нотация этих родственников, что хотелось похоронить их рядом с дядюшкой. Погода стояла скверная, дождь лил, не переставая, вокруг были лужи и грязь. Вороны летали над крестами и памятниками и громко каркали. Наша нескромная процессия медленно шла между могилами, то и дело, останавливаясь, когда кто-нибудь не мог преодолеть лужу. Я старалась держать подальше от своих дальних родственников и очень сильно хотела увидеть Марка.
Дядю похоронили быстро. Анна рыдала в голос. Шапокляк-Фрекен Бок даже не подошла, чтобы успокоить свою дочь. Никто не подошел, но решила подойти я. Пусть все думают про нее, что хотят, а мне жаль видеть девушку в таком прекрасном возрасте оставшуюся одну. Я решила ее поддержать. Она подняла на меня свои огромные глаза, полные слез и увидев, что никому кроме меня нет до нее дела разрыдалась еще сильнее.
После кладбища мы поехали в ресторан на поминальный обед. Поминальные обеды – это то, что я ненавижу больше всего на свете. Это еще страннее, чем сами похороны. Тебе нужно есть, но при этом все вокруг рыдают и говорят трогательные слова и кусок в горло не лезет.
Я выбрала место подальше от своей престарелой пары и оказалась рядом с какими-то мужчинами в костюмах. Они практически не разговаривали и не жаждали познакомиться со мной, поэтому я уже надеялась спокойно и плотно отобедать.
В середине трапезы начала говорить тост молодая девушка, кажется это моя двоюродная сестра, мы с ней не виделись с самого детства, когда папа ушел от мамы и она начала спиваться. Уже тогда я стала плохой компанией для родни. Лицо у сестры было заплаканным и говорить ей было очень тяжело. Но, тем не менее, все мы услышали следующее: