– Норкин Александр Маратович. Давно хотел с вами, Инна Андреевна, познакомиться лично, так сказать, как давний почитатель. Ваши острота, энергия, я бы даже сказал, запал на справедливость… В общем… запал… – легким смехом в тональности айфона он предложил оценить свой каламбур.
Журден, то есть Георгий Денисович, с готовностью поддержал его хорошо подставленным вторым голосом. И Инне снова не оставалось ничего, кроме как эфирно улыбнуться в ответ.
Про Норкина, курировавшего в Кремле телевидение, она, конечно, слышала, говорили, что раньше он носил фамилию отца – Шварцкопф, но в самом начале политической карьеры прочел, что один из любимых фильмов президента «Щит и меч», и на всякий случай взял фамилию матери.
– Но ведь журналистика, – назидательным тоном продолжил Норкин, – особенно на нашем переломном этапе, Инна Андреевна, должна работать на консолидацию общества, на конструктивное сотрудничество, на модернизацию, на престиж державы, на единство России. А вы все на олигархов нападаете, на чиновников. Донкихотство это, борьба с ветряными мельницами. Красиво, но не рационально. Вашу бы энергию, как говорится, да в мирных целях…
Ну какие такие, с позволения сказать, олигархи? Беляковский, что ли, рассчитывающий перекроить всю Россию под свою сутулую фигурку, причем на расстоянии, методом телекинеза? Или Худаковский, натянувший на себя полосатую власяницу мученика приватизации?.. Как говорится, иных уж нет, а те далече. Помилуйте, какая опасность может исходить, например, от человека, чья фамилия означает лишь гору векселей? Они нам золотые яйца несут… И заметьте, ведь вовсе не власть, а, так сказать, благодарные дети Поволжья и Севера их во все возможные палаты и советы выдвигают.
Инне вспомнился ее одноклассник Олег Архипов, начисто изменивший оттренированную в армии личную подпись. Нынешняя выглядела действительно эффектнее – «ОлегАрх…». Причем неуместная для всякого грамотного человека буква «е» в данном случае должна была вызывать особое ощущение подлинности.
– Вот вы сами, Инна Андреевна, помнится, снимали забавнейший материал, – продолжал меж тем Норкин, – как соседний президент раздал каждому успешному предпринимателю по отстающему колхозу. Да мы целые регионы, полуострова нашим миллиардерам даем. И полуостровов, и островов у нас пока еще больше, чем их в списке «Форбс». Ну, скажите, что еще надо человеку, которому дают полуостров?
– Может быть, ему не достает Ла-Манша?
Собеседник, видимо, привычный к тому, что все произносимые им вопросы исключительно риторические и категорически не требуют чужого мнения, запнулся было, но, надо отдать должное, быстро нашелся.
– Я вижу, вы в хорошей форме. Это радует. Давайте перейдем от теории к практике. Как говорят медики, от дискуссии к перкуссии.
При этих словах он снова включил сигнал внутреннего айфончика, воссоединил розовые подушечки пальчиков обеих рук, а ухоженные ноготки прицелил точно в природную мишень на правой щеке. «Эску-лапченки!» – ответно промелькнуло в голове Инны.
– Как вы, Инна Андреевна, смотрите на то, чтобы поучаствовать в ежегодном телеинтервью президента? Инна Иволгина!.. Красиво звучит! И лирично – «Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло, только мне не плачется, на душе светло…». Я было грешным делом подумал, что это у вас псевдоним такой. И к телевидению подходит. Здесь ведь что ни обозреватель, что ни шоумен, то птица – Сорокина, Дроздов, Соловьев, Галкин…
«И многие вынуждены быть перелетными», – чуть было не отреагировала Инна, но смолчала.
– Так вот. Интервью с Сергеем Сергеевичем. Вы и еще два известных тележурналиста от других компаний. Ну как? И не волнуйтесь, мы вам во всем поможем, в том числе и в разработке вопросов. Да и не только мы. Вся страна ему вопросы присылать будет!
Перед тем как согласиться, Инна инстинктивно перевела взгляд на шефа. Хотя было ясно, что на лице сурового эфирного ветерана в такой момент ничего, кроме плакатно-торжественного «родина-отец зовет», отыскать невозможно.
Войдя в лифт, уже неделю по случаю ремонта задрапированный изнутри кусками упаковочного картона, она вдруг поймала себя на мысли, будто ее купили и везут теперь куда-то в этой картонной упаковке, хотя ранее считалось, что ее характер ну вовсе не подарок.
Глава 3
Руководство государственной телекомпании, конечно, схитрило, направив своим представителем на беседу с президентом именно ее, двадцативосьмилетнюю симпатичную женщину, без году неделя переведенную из репортеров в комментаторы и даже не аккредитованную в Кремле. Лицо, еще не воспринимающееся заставкой между рекламными роликами, само по себе должно быть приятно и зрителям, и президенту. Эффектный ход! Особенно на фоне непременных участников – собаку съевшего в этом деле и будто сохранившего в лице ее послевкусие патриарха отечественного эфира Позднева или вечного дилетанта Евнукидзе, тщательно избегающего всяческой глубины, по слухам, вследствие перенесенной в детстве кессонной болезни. С тех пор коммунисты всех стран и народов бессрочно отвечают перед ним за единственного члена своей партии – бабушку, не удержавшую его головку во время купания.
А какие еще варианты? Юноша бледный со взором горящим, которого словно подопечного братьев Запашных выпускают на экран ровно на полчаса, поспешно захлопывая дверь студии снаружи?
Тот самый ведущий «22.22.», написавший уже и книги под смешными названиями «Евангелие от меню» и «А пока сепсис»? Знавшие его ближе говорили, что еще уместнее было обозначить жанр – «Адамгелие» ввиду полного осознания автором своего исторического первенства. А еще более близкие свидетельствовали, что эта мания первенства вовсе преобразила его рублевские владения – вся средняя растительность средней полосы была заменена исключительно пальмами и лаврами. Правда, карликовыми, но таковы условия, такова среда – «а, впрочем, для здоровия полезны холода», как пелось в романсе из «Двенадцати стульев».
Нет уж среди обозревателей ни того телеакадемика, что еженедельно разглаживал холеные усы в эфире, ни того, что, сдвинув набекрень брови, недоуменно ласкал ладошкой аллергию от недавно сбритых пушкинских бакенбардов.
Выбор-то и впрямь был не столь уж велик. За полтора десятка лет и на телевидении, и на радио сменилось уже три поколения – пеной с губ рожденные, крикливые пустобаи начала девяностых нахрапом вытеснили строгих профессионалов прежней школы, а потом время сполоснуло с экрана уже их самих, отдав и вовсе предпочтение формам, а не содержанию – инфотеймент! Седеющие дикторы и режиссеры молчаливо смотрели на извивающихся под чью-то дудку, как коброобразный доллар, телеведущих глазами булгаковского профессора Преображенского и лишь в разговоре друг с другом позволяли переводить свои эмоции в общепринятые «у… е…».
Аборигены здесь делились, по сути, на две категории. «Кочевники», опустошительно двигавшиеся по каналам, программам и титрам в поисках свежей зелени, с хорошо развитыми ноздрями, локтями и ногтями. И «хуторяне», с фигурами и манерами «ваньки-встаньки», отлично развитым и максимально приземленным центром тяжести, давно и прочно обжившиеся в Останкино целыми семьями, качающие жизненные блага, как «Газпром» из скважины, из одной и той же передачи, а нередко и из самого «Газпрома».
Печатной прессе, наверное, повезло все-таки больше. В силу специфики. Как своей собственной, так и самих вольноопределяющихся демократических медиапризывников. Им ведь сразу хотелось славы, денег, узнавания, почитателей и лобызателей, шале и дефиле.
А это все дает только «ящик». Текстами и собственными именами запомниться куда сложнее, чем псевдонимным мельканием на экране, где важно не что и как, а – сколько и с кем. Чтобы сделать серьезное имя, требуются работа и годы, чтобы явить нужное лицо – пять минут и визажист. Да и читать себя любимого бывает тяжелее, чем лицезреть. Кстати, чем газеты и были все-таки обязаны телебуму, так это явлением портретиков рядом с публикациями, этаких фотопроб «претендентов на большее». Успех подобных ведущих уверенно определялся критерием интернета – числом пользователей.
На записи интервью Инна, впервые оказавшись в такой близости от президента, поставила себе задачу скрупулезно фиксировать манеры, мимику, жесты, выражение глаз этого человека. Но, будто разгадавший ее замысел господин президент, отвечая не только на ее собственные, но и на вопросы ее коллег, часто смотрел прямо в глаза Инны, уверенно и несокрушимо, заставляя ее без всякой необходимости опускать взор к запискам на столе, теребить пальцами авторучку.
Была ли это защитная реакция или нарочитое внимание опытного политика к молодому поколению, но в результате этой визуально-таранной тактики Инна четко запомнила лишь, как он вошел – нарочито уверенно, пружинисто и энергично перекидывая тяжесть тела с одной ноги на другую, покачивая плечами, чуть исподлобья, неприметно, но цепко схватывая округу. Почему-то подумалось, что так ходят парни, провожающие поздним вечером девушку в чужой район.
Запечатлелась в памяти и старательная глубокая морщинка над переносицей, которая сопровождала текст как компьютерный значок важности послания. И акцентированная артикуляция – так на родном языке говорят с детьми и глухонемыми или с иностранцами, но уже на их собственном. Седовато-облачные голубые глаза, слишком усталые для этого еще достаточно молодого, подтянутого, энергичного лица. Взгляд, который он переводил на нее, был временами почти откровенно скучающим, протокольно обязательным, какой бывает у человека, предвидящего течение мысли собеседников и обреченно выжидающего ее окончательного словесного оформления.
Лишь изредка этот взгляд исподлобья менялся, менялся мгновенно, в глазах пробегала искорка интереса, даже задора, едва скрываемая прищуром. Перед тем как ответить на неудобный вопрос, он слегка откидывался в сторону, будто боксер в замедленном рапиде пропуская над плечом прямой выпад противника, опирался на стол левым или правым локтем, бросал короткий взгляд на собеседника, как бы привычно определяя расстояние до него, и затем, причем уже не глядя, уверенно и твердо начинал говорить.
О чем? Инна по-настоящему сумела оценить смысл его ответов только в монтажной, прокручивая туда и обратно исходник. На самой встрече катастрофически мешала разница между тем, что было нужно и возможно, и тем, что хотелось спросить на самом деле. Впрочем, это было неважно. Анкетное, заранее отобранное и просеянное интервью, как ни старайся, как ни демонстрируй свой профессиональный класс, для опытного зрителя все же остается осетриной второй свежести.
Видимо, это внутреннее смятение было достаточно заметно, раз сразу после традиционного «спасибо всем» президент, уже встав с кресла, улыбнулся Инне и вдруг спросил:
– Вы чем-то расстроены?
– Тем, что так и не смогла с вами поговорить! – со всей накопившейся прямотой выдала Инна.
– Ну, это поправимо. Прилетайте ко мне на юг, в горы! Там времени будет побольше, волнения поменьше. Помните, как называется одна из глав «Гулливера»? «Дышите глубже, вы взволнованы». Так вот вместе со Свифтом разрешите прописать вам сеанс горного воздуха. Здесь только начинается весна, а там уже и лето, и горные лыжи. Прилетайте, прилетайте! – И уже почти вполоборота вдруг с лукавым прищуром обронил: – Кстати, это поможет вам избавиться от необходимости носить очки без необходимости. Ведь со зрением-то у вас все в порядке, не так ли?
И, не дожидаясь ответа, он попрощался.
Эффект был рассчитан точно. Знак внимания – это вежливость, а знак внимательности – это уже чуткость. Очки у Инны были действительно без диоптрий, в строгой, нарочито нефирменной, но тонкой и даже изящной оправе. Она стала надевать их несколько лет назад, для солидности и серьезности, а главное – избавления от имиджа «милашки», столь популярного на нынешнем экране. Надо признать, что они еще и шли ей, чуть прикрывая легенькие врожденные складки под глазами, будто ретушью подчеркивая утонченность и даже определенную изысканность, присущую чертам ее красивого лица. Косметику Инна не жаловала, избегая всякой яркости, резкости, ограничиваясь неизбежным аккуратным макияжем для эфира.
Трюк с очками подсказал отец. Когда она поделилась своими опасениями по поводу имиджа, он рассказал, как в семьдесят втором, в начале второго курса, их группу журфака МГУ отправили на практику в химкинскую районную газету под названием «Вперед», которую, как говорилось, никто не берет. Он быстренько написал зачетный фельетон о том, как на последние этажи тогдашних девятиэтажных небоскребов не поступает горячая вода. Но помимо этого краем уха услышал, что местный комбинат древесностружечных плит и деталей регулярно на какие-то сумасшедшие проценты перевыполняет план. Писать еще один материал в районку? Это роскошь! О передовиках, как, впрочем, и о второкурснике МГУ должна знать вся страна. Куда писать, куда писать… Только в «Правду»! Наиглавнейшую и славнейшую!
Хотя даже крайне беглый взгляд в зеркало свидетельствовал о некотором несоответствии в весовых категориях. Дефицит солидности, как ему подумалось, могла успешно компенсировать только… шляпа, фетровая, с полями и шелковой лентой, с лихо смятым под три пальца верхом. Именно такие регулярно по праздникам печатала «Правда» на первой полосе на панорамном фото постояльцев Мавзолея.
Войдя в кабинет директора, он отрепетированным жестом определил ее на стол рядом с блокнотом. И все же в глазах собеседника во время беседы играла добродушно-ироничная, покровительственная улыбка этакого мецената, будто он снисходительно оценил и принял некие условия игры, щедро отдал свое драгоценное время в жертву юному дарованию.
Это было начало октября. Студент отнес свое творение в редакцию. А через две недели в «Правде», на первой полосе, рядом с очередной телеграммой любвеобильного Брежнева появилась стострочная заметка. А ведь это же накануне ноябрьских праздников! А первая страница «Правды» – это не журналистика, это руководство к действию. Предприятие получило к годовщине Октябрьской революции целый ворох переходящих красных знамен – отраслевых, областных, республиканских, союзных, а директор одно, но зато не преходящее – с лентой, на лацкан. «Сначала было дело, но дело было в шляпе!» – запомнила Инна заключительную фразу отцовского рассказа.
Очки, как и та шляпа, по сути, едва ли серьезно меняли облик. Скорее нужны были лишь самому обладателю для нейтрализации навязчивого возрастного комплекса, для творческого уюта. В позапрошлых веках это, кстати, были веера, лорнеты, монокли… А начинающим телеведущим всегда советовали в прямом эфире теребить в руках некое снимающее напряжение пишущее приспособление.
«Прилетайте, прилетайте!.. Дышите глубже, вы взволнованы…»… Какой предмет теперь поможет ей быть в своей тарелке?
Глава 4
Их съемочную группу встретили прямо на летном поле. Джип с офицером охраны подкатил к самолету и затем через шлагбаум в стороне от аэровокзала выехал на трассу.
Инна хотела было по привычке профессионально наладить контакт с сопровождающим. Но молодое мускулистое лицо секьюрити столь явно выражало полную готовность предельно скупо ответить на любой вопрос, что уже первое предпринятое гостями уточнение пути до резиденции, скорее всего, выбрало весь лимит его откровенности.
А через десять минут желание поговорить пропало уже у самой Инны. По городу, по шоссе дерзкая скорость передвижения даже радовала, но когда начался горный серпантин!.. Сидевшая справа от водителя Инна не раз инстинктивно прикидывала и глубину ущелий, и сантиметры, отделявшие колеса от обрыва. А ноги ее неустанно искали педали, стремясь исправить неугомонную лихость водителя.
Как выяснилось, они снова попали к обеду, соблазнительному своей шведской естественностью и кавказской насыщенностью, особенно после целлофанового угощенья стюардесс.
Затем их проводили в небольшой, но уютный двухэтажный коттедж, предупредив, что президент освободится к шести. У них еще три часа. Можно отдохнуть, поиграть на бильярде на втором этаже, сходить в бассейн, в тренажерный зал или на корт, познакомиться с оранжереей. Оператор и звукорежиссер с удовольствием стали гонять шары, отдавая должное качеству стола, луз и киев, а Инна, приняв душ, вышла на лоджию, опоясывающую почти весь второй этаж.