Впрочем, неизменное единство прошлого и настоящего надежно подчеркивал спящий в соседнем кресле оператор. Да и Инна борьбу с дремотой смогла с переменным успехом продолжать лишь до прихода подкрепления из пищевого резерва «Аэрофлота». Поглощенная еда мгновенно перешла на сторону противника, непомерно отяготив веки.
Инне за последние годы полетать пришлось немало – как срифмовал тот же неизменный оператор, «от Байкала до Ямала». Просторы России нынче бороздят десятки авиакомпаний с яркой, как у команчей, вставших на тропу войны, раскраской на борту. По возможности их услугами лучше не пользоваться, они действительно приняли рынок как боевой вызов, где задача естественна и проста – «держаться до последнего самолета, до последней капли горючего, до последнего пассажира».
Лет шесть назад Инна наблюдала незабываемую картину полностью бодрствующего рейса. Она делала репортаж о российских днях культуры в Казахстане и возвращалась в Москву вместе со всей делегацией на самолете казахских авиалиний. Народные артисты даже в гриме не бывали столь бледными, балерины делали арабески глазами, скрипач, как ребенка, прижимал к себе люльку с малюткой-страдивари. Поданный обед был лишь, что называется, пораспакован и нервно надкушен. Разговоры не ладились даже у конферансье. Особенно растерянным выглядел старичок-органист, до сего дня абсолютно уверенный, что такого богатства звуков добиться от самолета не проще, чем заставить орган летать. Лайнер стонал, выл, ныл, скрипел, свистел, постукивал и потрескивал, как престарелый дон-жуан, стремящийся на ощупь вспомнить забавы молодости.
Но ведь это был не просто самолет! Это был «боинг»! Но по виду, пожалуй, имеющий право не уступать место в метро той самой скрипке Страдивари. А его инговое окончание наводило на мысль о бое в континиусе, о вечном бое, в котором покой не может даже присниться.
Нынешний представитель металлокрылых такого опасения не вызывал, и потому сон, это причудливое и небывалое сочетание бывалых впечатлений, постепенно все же овладел вяло сопротивляющимся сознанием Инны.
Глава 6
Писатель прошлого века, как сам Андрей Васильевич Иволгин любил рекомендоваться последнее время, подошел к стенному шкафу, отодвинул створку, пробежался взглядом по двум дюжинам костюмов и пиджаков.
Палитра воодушевляла – белый, черный, коричневый, синий, светло-серый, лимонный, вишневый, нежно-зеленый, приглушенно-сиреневый, полоска, клетка, точечки и черточки… Часть пуговиц на их бортах, увы, постепенно стали исполнять уже исключительно декоративные функции. Хотя Андрей Сергеевич и старался следить за своей фигурой, последнее время эта слежка носила скорее конспиративный характер.
Кроме того, чтобы не промахнуться с размером, желательно было не надеть тот, в котором сравнительно недавно уже был примерно в аналогичной компании. Впрочем, подобное маловероятно, ибо календарь у телефона педантично хранил информацию не только о будущем, но и о прошлом. Сначала рядом с датой появлялась скупая, напоминающая кардиограмму скоропись «что, где, когда», а затем, уже в назначенный день, неторопливая каллиграфия «в чем». Сегодня вот предстояло открытие выставки в Доме художника. Предыдущее живописное мероприятие три недели назад было снабжено пометкой «шок. пид. беж. жил., ч. руб. и ч. бр.». Что выбрать нынче, учитывая, что на улице несусветная жара, выводящая любой «пид» и «жил» за пределы конкурса?
Обычно процедура эта была нарочито неспешной, почти ритуальной, ибо вовсе не обложки собственных книг, колумбарием замершие за стеклом книжных полок, а именно содержимое гардероба являло ныне для него реальную связь времен, было, так сказать, его «между прошлым и будущим». Кстати, кто-то из великих коллег сказал, что воспоминания – это волшебные одежды, которые от употребления не изнашиваются. Его одежда как раз и была хранительницей воспоминаний. Вы скажете, что это просто пыль на том вон лимонном пиджаке, и он не будет спорить, но как поразительно напоминает она сладкий осадок речей коллег и почитателей на некогда шумных и многолюдных авторских вечерах? Хм, а вот вишневый рукав, кажется, несколько подгулял прошлый раз, заметно урвав шампанского из фужера зазевавшегося хозяина или его случайного соседа. Глянуть, что ли, ради интереса, где это было. А впрочем, какая разница?
С шампанским он был осторожен еще с тех незапамятных времен, когда в ранней молодости года полтора после «Московского комсомольца» проработал в газете «Советская торговля». В одной из командировок, от которых у корреспондентов этого издания традиционно распухали лица и чемоданы, сразу по приезде местный министр пригласил столичного журналиста на узкий банкет по случаю вручения отрасли чего-то красного, республиканского, переходящего.
И первая же бутылка шампанского, нарочито неуклюже открытая взволнованной рукой опытного зама, мгновенно лишила чешский костюм дорогого гостя половины достоинств социалистической кооперации.
Ну, тут, конечно же – всплески рук, молнии глаз, покаянно упавшая на брови седая прядь, сетования на необычайную коварность пятен от шампанского, уверения, что здешняя химчистка перед сей страшной жидкостью, увы, бессильна… «Вот разве что…» И уже через пять минут атмосферу всеобщего сопереживания оживила шикарная финская тройка, цветом и блеском напоминавшая высоколегированную сталь, а значащейся на ярлычке ценой спецовку череповецкого производителя этой стали.
Да, конечно, ты не веришь в эту нелепую цифру, и ты прав, но куда ты денешься? И сколько еще столичных гостей до и после испытали эту отточенную неловкость хозяев? Откупоривалась ведь не бутылка, а истинные намерения приезжего. Расчет на безысходность и здравый смысл был безупречен. Альтернатива отсидеться в гостинице, пробираться темными огородами к поезду, не выполнив задание редакции, а на Казанском прикинуться помощником носильщика едва ли кого-то могла устроить.
Деятели советской торговли, проникавшиеся мгновенным нежным чувством к любому гостю из центра, владели арсеналом фирменного привораживания, даже не снившимся нынешним «потомственно-рекламным Клеопатрам Тиграновнам». И нечаянно-неосторожное обращение с легко выливающимися жидкостями было не из самых сложных в их репертуаре.
Один директор крупного харьковского универсама, армянин, неизменный «санчо-пенсо» областного начальства по поездкам в Москву, как-то, потчуя юного Иволгина коньячком у себя в кабинете, предавался добродушной философии, к которой эта нация независимо от профессии и образования имеет природную склонность. Говорил он приблизительно так: «Вот вы, журналисты, часто говорите – со-вэсть, со-вэсть… А со-вэсть в торговле – понятие спэцифическое. Со-вэсть в торговле, – значительно, будто рекордный вес, поднимая брови и отрывая указательный палец от бокала, – совэсть в торговле – это чувство мэры!» И затем доверительно и просто пояснял: «Вот у мэнэ дэвочка там, в конце зала, соками таргуэт. Знаю, грамм дэсэть всэгда нэ доливаэт. Знаю и молчу. Потому что зарплата у нээ малэнькая. Потому что дэсять грамм больше или мэньше – погоды для пьющэго не дэлают, он нэ замэчаэт. Но вот эсли она разбавлять начнэт, эсли наш совэтский чэловэк дрянь пить будэт, я ее сам под обэхээс подвэду».
«Чувство мэры»… Этого армянина Андрей Сергеевич не раз вспоминал, взирая на сегодняшнюю Москву, где мерилом всего стало уже «чувство мэра», человека по-своему хозяйственного, работящего, инициативного и напористого, хорошего товарища, спортсмена и особенно семьянина. Пожалуй, будь он мэром каких-нибудь прославленных Чеховым Воловьих Лужков, поселение это в кратчайший срок стало бы крупнейшим культурным и деловым центром. Но судьба распорядилась иначе. И нет теперь той Москвы – в которой гулялось ночами в тихом одиночестве или гитарной компанией, в которой все узнавалось и все будто принимало в родные объятья, в которой из сладкого векового радушия порой вернуться домой можно было лишь верхом на фонтане, ибо, кроме поливальной машины, никакой другой транспорт безденежного студента выручить уже не мог. Сегодняшнее высотное иллюминированное гетто чиновников, торговцев, бандитов и их охранников уже не пригодно ни для восхищения, ни для уюта. Во всяком случае, тем, кто до сих пор продолжает говорить «булошная» и помнить, где была собачья площадка с большой буквы.
Город – ежедневно с утра до вечера тебя обшаривающий и оглядывающий, беспрестанно подозревающий в чем-то глазами бесчисленных разномастных секьюрити у банков, офисов, в поликлиниках и магазинах, на парковках и в метро, в переходах и подъездах. Город – глубоко презирающий и в конечном итоге выкидывающий своих провинившихся безденежьем аборигенов за пределы чертаново-куличиков, бесконечно плодящий бомжей двуногих и четырехлапых, застраивающий последние скверики, спортивные, детские и собачьи площадки. Так называемая точечная застройка давно исказила оспой мудрое лицо славного города. Москвоточие было бы вернее. Тем более что недавно объявившаяся из провинции длинноногая падчерица Новая Москва окончательно размыла это понятие.
Когда-то неосторожно приглашенный в одну из дискуссий на столичном телеканале Иволгин сказал, что наше время дало одно безупречное доказательство известной теории «Москва – Третий Рим» – жена цезаря вне подозрений. Долго его на этот канал не приглашали. Во всяком случае, пока мэр не сменился, и московские чиновники не махнули надоевшие кепки на укороченные кожаные куртки а-ля новый шеф. К тому времени Иволгин обнаружил еще один явный признак «римской судьбы» – нашествие (л)гуннов.
Но вернемся к гардеробу. Стальная финская тройка три года спустя помогла молодому литератору Андрею Иволгину быть навеки замеченным руководителем столичной писательской организации, во время важного мероприятия разместившим свой депутатский флажок на лацкане точно такого же изделия братского финского народа. Так они и отличались целых четыре часа средь более темного людского моря лишь значком да размером. Сегодня, увы, как раз тот начальственный размер был бы для Андрея Васильевича предпочтительнее. Его тройка давно покоится в чехле, как знамя части, славной части его жизни.
Части эти были, как ни странно, пожалуй, более цельными, чем полная жизнь. Потому что цели там присутствовали явственнее. Они задавали ориентиры, наполняли энергией, задором, динамикой и гармонией, возвышали, толкали на безрассудство, добавляли яркость, смысл и вкус всему происходившему, приносили удачу и рождали новый азарт.
Парень из областного города писал стихи, да и как было не писать с такой фамилией, постоянно принимаемой за псевдоним. В старших классах начал печататься в местной молодежке. После школы собрался поступать в Литинститут. Приехал. Суровый вахтер, глянув на мальчишку, спросил: «Ты к кому?» А он в ответ почему-то выпалил: «У меня отец здесь работает» – и рванулся на лестницу, на всякий случай сразу на третий этаж и в первую попавшуюся дверь. Человек, сидевший там за столом, показался знакомым. Он добродушно объяснил, что в литературный институт сразу после школы не принимают, только со стажем. Считается, что надо сначала жизнь повидать. И посоветовал Московский университет, на филологический или факультет журналистики. Когда Андрей оказался в коридоре, увидел на двери табличку «Доцент Кассиль».
Совет оценил. И поступил на журфак. С первого раза. При конкурсе семнадцать человек на место. Везение? Возможно. Он и сейчас прекрасно помнит, как в громадном зале писали сочинение. Уже полчаса все писали, открывая немыслимые глубины словесности в складках и деталях своей одежды. А он все никак не мог выбрать тему. Мог и ту, и другую, и третью. Хотя ясно же было, что, как всегда, выберет свободную – «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан». А потом лихорадочно писал. В полном цейтноте проверял написанное. И совершенно отчаялся, когда буквально на секунду поравнявшийся с его столом аспирант в дымчатых очках молча возложил указательный перст свой на место отсутствовавшей запятой. Это был перст судьбы. Больше ошибок там не оказалось, а сочинение признали одним из лучших. Сейчас иногда задумывался, почему люди, встреченные в первой половине жизни, были лучше тех, с кем судьба сводила потом. О tempora, o mores?
«Поэтом можешь ты не быть… но корпорацию любить обязан» и делать то, что прикажут, независимо от собственных понятий о чести и совести. Спустя тридцать лет он услышал приблизительно такую интерпретацию прежнего тезиса от человека с писарской фамилией Копиев, бывшего секретаря горкома комсомола, а ныне, как водится, круглолицего приказчика одного из олигархов, и ответил на нее мгновенным экспромтом – заявлением по собственному желанию. Впрочем, обязанности быть гражданином по-прежнему с настойчивостью и регулярностью муэдзина учат нас с экрана то тот, то другой из «круглолицых», высшую власть и, соответственно, остальное имущих и имеющих. Даже молодые муниципальные чиновники стали почти все как один похожи на «смайлики» из соцсетей.
Быстрым пружинистым шагом спустившись с четвертого этажа (лифт он отрицал с тех пор, как прочел в одной из газет, что ежедневное хождение по лестнице вполне компенсирует зарядку – а русскому человеку всегда приятно что-нибудь компенсировать походя), Андрей Васильевич энергично распахнул дверь подъезда, ненароком перепугав попавшуюся навстречу соседку.
«О господи!», – только и воскликнула она.
«Вы мне льстите, Марья Петровна!» – мгновенно ответствовал Иволгин и обычной, слегка танцующей быстрой походкой двинулся к выглядящему заметно моложе своих лет черному «Санта Фе».
Глава 7
Езда по нынешней Москве может доставить удовольствие только маячковому чиновнику, садящемуся в спорткар с головой «шум-а-хер» мажору, отъявленному мозахисту или даме, не успевшей сделать макияж и вдоволь поговорить по телефону с подругой. Городские дороги – простейший и точнейший показатель уровня цивилизации и культуры. Что в обычной жизни на уме, то здесь «на колесе».
На дороге хорошо видно, как люди вообще привыкли достигать любые жизненные цели. Один, кайфуя, подрезает всех без оглядки. Другой на светофоре объезжает тебя, у черты стоящего, и располагается впереди, мешая пешеходам. Третий, не желая ждать своей очереди в общей колонне на шоссе, пылит по обочине, а то и тротуару, чтобы затем нагло втиснуться в ряд перед робким водителем. Кто-то, привыкнув присасываться к госбюджету, и здесь норовит пристроиться в хвост «скорой помощи» или полиции. А сколько тех, кто выбирает резервную, а то и встречную полосу, врубает «аварийку» или демонстрирует движение задом!.. Если судить по лобовым стеклам внедорожников, у нас в стране живут самые счастливые инвалиды. Они соревнуются с самыми скромными владельцами «мерседесов», стыдливо прикрывающими часть своего блатного номера особым фиговым листочком.
Здесь они самоутверждаются. Их мировоззрение предельно одноклеточно: «Все вокруг – лохи и лузеры!» Миром у них правит рейтинг, в данном случае цена автомобиля – «Если ты такой умный, почему не на «Лексусе» или «Кайене»?» Кстати, «крутые» внедорожники, похоже, прибывают в Россию, не доукомплектованные «поворотниками». Смотря по настроению, Андрей иногда «учил» их, нарочито сокращая дистанцию перед очередным поворотом. И тогда они нехотя все же давали знать о своих высоких намерениях остальным смертным.
Своего восьмилетнего брюнета «Санта Фе» Андрей любил, как собственного воспитанника, который не просто понимал мельчайшее его движение, стремление и пожелание, но даже покорно подчинялся минутному настроению, будто подспудно участвовал в принятии решений, абсолютно сливаясь с владельцем в отношении к окружающему, к дороге и жизни. Когда Иволгину говорили о том, что пора бы уже поменять транспортное средство, он убежденно отвечал, что подержанный автомобиль лучше любого психоаналитика примиряет водителя с собственными возрастными изменениями. Да, он уже не тот на старте. Да, больше расход топлива и масла. Да, почаще к нему надо прислушиваться, почаще нужна профилактика. Потускнела внешность, сработались кое-какие детали, появляются несвойственные молодости звуки. Он просто требует большего внимания. Он его заслужил.
Есть, что с ним вспомнить. И за что поблагодарить. Он никогда еще его не подводил. Ни в грибных дебрях, ни в рыбацких захолустьях. Ни одной аварии. Хотя кузов с лестной надписью «классик» все же хранит небольшие следы чужих оплошностей. Однажды, лет шесть назад, не успев вовремя пройти техосмотр, он с ним дерзко и успешно ушел от погони гаишника, раза три-четыре уходил и от недовольных неуступчивостью быкующих джипов. Силы-то у всех лошадиные, а мозги?.. Один из них с надоедливостью осенней мухи преследовал его аж четыре километра в попытках остановить и разобраться «по понятиям». Но Иволгин старался оберегать себя от таких носителей заразы. Сам он на нелепую езду неумелых соседей по дороге реагировал лишь добродушным ироничным комментарием, а то и просто улыбкой.