Эпизод №6. Блюз Цветика
Если бы мне еще неделю назад такое кто сказал, на месте бы в щепки ему харю разнес. Хотя, погодите секундочку. Неделю назад, друзья мои, думается, уже бы не стал разносить. Но вот за пару недель до того – точняк, ко всем херам бы расхерачил, бля, в кровавые сопли! Но, судя по всему, в нынешнем моем положении не следует винить никого, кроме госпожи Судьбы и ее верного посыльного Случая. Гребаный ебучий случай! Сука, как же у меня чесались руки раскроить это кукольное личико! Но, порядок таков, что если ты ему не следуешь, он все равно поглотит и упорядочит тебя по собственному разумению и классификатору. Не так ли, друзья мои? Все мы живем в тесной взаимосвязи с окружением, по праву или нет, но часто проникающим сквозь все слои нашей защитной оболочки, которую нам свойственно мнить девственно целой и непреступной. Совсем недавно я тоже думал, что быстрота реакции, сила, разумная осторожность в словах и поведении обеспечивают полный контроль ситуации, а, стало быть, хранят непорочность моего существа от всего того, что я полагал за отвратительную грязь и мерзость, несовместимую с жизнью. Как же, ебать меня сраным дуршлагом, я ошибался! Блядь! Блядь!! Блядь!!! Простите. Я постараюсь рассказать все по порядку. И, смею надеяться, вы не сочтете горькую иронию приключившегося со мной за пошлость. Впрочем, даже если и сочтете – ваше право. Это сейчас я склоняюсь в пользу ярлыка «горькая ирония». А если честно, это было самой нахуй блядь настоящей ебаной опизденевшей трагедией! Но, обо всем по порядку.
Натаха всегда была своим парнем. Чего уж там, из нас, пацанов, при ней никто ни матюгнуться не стеснялся, ни пернуть, ни поссать. Вместе мы «Гражданку» и «Секторуху» под гитару орали, вместе чертей уебищных в переходах крошили, одной машинкой черепа себе подводили. Бухали, конечно, говно всякое – тоже вместе. Но к Натахе не лез никто, потому что, как я уже упомянул, была она в нашей компании свойским пацаном. Когда Витька в офис-хуефис устроился, мы поняли, что пропал человек, скурвился. Отпиздить его хотели так, чтобы в родном офисе не узнали, так Натаха отговорила. Он, говорит, говно, а вы, если его тронете, еще большее говно – пидорское. Потом ничего так с Витькой, наладилось, приходить к нам стал по пятницам с бухлом говенным, но не совсем говном. Я как-то дремал в подвале нашем, услыхал – Витька Натахе что-то про бонусы свои годовые, про турции и египты толкает, зовет в светлый капитализм – с ним, значится, со шлюхой продавшейся. Я как с полки приподнялся, сразу Витьку за кадык и на улицу. Охуел совсем, говорю, падаль. Мы с голой жопой честно и без стыда, а ты к Натахе с манагерством своим? Думаешь, нужно ей все это дерьмо твое да втихаря? Убью, сука, нахуй! Виктор побледнел, но в глаза мне смотрел, не отворачивался, я его тогда чуть обратно не зауважал. «Это ты и компания твоя дерьмо», – твердо сказал Виктор. – «А Наташу я…» Чего он там дальше бредить собирался не суть, я его уже убивать гриндерами по харе начал. Натаха меня остановила, говном пидорским обозвала. Ну, получила в морду, разумеется. Раньше я никогда не видел ее плачущей. Она отвернулась и ушла, не убежала. А я стоял и пялился ей вслед, напрочь забыв про Витьку. Сейчас я могу сказать, что за секунду до моего подлого и предательского по своей сути удара, она смотрела на меня таким родным и знакомым взглядом, будто бы она Вивьен Ли, а я Кларк Гейбл. Блядь Хуейбл.
Витька исчез, как испарился – ни слуху, ни духу. Натаху я тоже долго не видел, хотя специально ее в подъезде караулил. Уж начал думать, что она и вправду с этим слизнем в Турцию умотала, когда случайно ее на улице встретил. Натаха все больше молчала, на расспросы мои как-то через отъебись отвечала. Возле ее подъезда предложил закурить. Стоим, дымим. Тут она вдруг прямо на сигарету мою во рту еблищем бросилась – поцеловала. Щеку обожгла, я блядь охуел, и убежала, ничего не сказав. Вряд ли меня кто-нибудь когда либо мог заподозрить в проницательности, но, кажется, тогда я все понял. То есть, идиотом при любых трактовках обстоятельств остаюсь я, даже если Виктор не князь Иволгин, а Наталья вовсе не Настасья Филипповна.
Я стал звонить Натахе каждый день, мы долго болтали по телефону о всякой хуйне. Иногда встречались, катались на тролле по Садовому, круг за кругом, шлялись по Арбату и Тверику. Натаха перстала быть своим пацаном в нашей компании, потому что стала моей чувихой. Я сам пришел и рассказал об этом пацанам. Даже не пикнул, когда они меня на снегу ногами месили – по-честному Натаха того стоила. Получая пизды от друзей, я, кажется, впервые испытал чувство гордости и причастности к великому круговороту жизни. Первый раз меня били за что-то действительно прекрасное, настоящее и ненапрасное.
Натаха устроилась официанткой в забегаловке возле метро. Я тоже подкалымливал на Курском вокзале, разгружал ночами неведомую хуйню, за неведомость которой приплачивали. Витька, дай я ему по яйцам в тот день, когда он начал клеить Натаху, вполне мог стать Абеляром, но его идеи, как оказалось, вдохновили девку. Натаха мечтала вслух о турциях и египтах, но я был не против, так как мне в ее мечтах отводилось далеко не последнее место. Когда она говорила о странах – совсем-совсем других странах, настолько других, что и представить себе невозможно – ее глаза загорались, будто бы она уже там, видит искрящиеся моря, пальмы, пляжи и всю прочую хуйню. Каждый месяц мы стали откладывать по половине нашего невеликого заработка, чтобы хоть на недельку съебаться к этим ее землям обетованным. Стремление Наташи было таким заразительным, что я боялся дать волю собственным фантазиям – что, если мы очутимся там вдвоем. Смогу ли я соответствовать ее представлению о заслуженном и выстраданном, но все же конечном, рае? Удастся ли мне самому выдержать это счастье? Пьянящее и одновременно пугающее предвкушение познания чего-то большего, чем все то, на что я мог надеяться. Разочароваться в себе или во всем, кроме себя, – не одно ли это и то же?
За год мы наскребли бабла на недельку жизни вблизи моря. Натаха затыкалась, давая капельку отдохнуть от ее восторгов, лишь чтобы присосаться ко мне очередным поцелуем. Ебите меня ментавром, если когда-нибудь я был более счастливым мудаком! Пока тролль тащил нас до Шаболовки, где мы собирались купить путевки, я заметил, что какой-то хуй, сидящий с краю, постоянно на нас с Натахой пялится, но стоит взглянуть на него прямо – глаза отводит. Я, счастливый и благодушный, как папаша Дюма, пропивающий гонорар за «Двадцать лет спустя», наклонился к любопытствующему и сказал: «Чувак, да, мы трахаемся. И это супер. Тебе, судя по твоему рабочему ротику и пидорской стрижечке, жоподавалка, должно быть это не в кайф, но, блядь, извини. И если еще раз, голубососик, чмоту свою в нашу сторону вскинешь – не обижайся, уебу на месте». Чувак на меня вытаращился так, что чуть зенки не потерял. Дернулся, чихнул, кашлянул и выскочил из тролля на первой же остановке. После я жалел, что дал ему так просто уйти. Сейчас же я думаю, что он и сам подхватил заразу так же, как я. Слишком уж он напрягся на оскорбления «жоподавалка» и «голубососик» – словно, впервые такое в свой адрес услышал.
Одно апчхи, две недели, и вуаля. Практически, пост мортем. Не знаю, страдал ли я раньше депрессией. Скорее всего, нет, так как не знал, что это такое. Что ни меняется – к лучшему. Так, кажется, шутили первые оседлые поселенцы Восточно-европейской равнины. В отчаянии я думал о самоубийстве, горько усмехаясь каламбуру: «Что НЕ меняется – то к лучшему». Я изменился – я чувствую это каждой клеточкой тела, вижу это в зеркале, хоть никто ничего не замечает, разве что Наташа. Я никогда не думал, что в жизни бывает всякое, потому что практически никогда не думал вообще ни о чем. Теперь же изменилось все. Наташа говорит, что ей нравится то, каким я стал в процессе развития наших с ней отношений. Бедная дурочка! Я обращался к врачам – они признали свое полное бессилие. Гомосексуализм, переданный воздушно-капельным путем, говорят они, не лечится. И добавляют: «По-хорошему, нам бы следовало вас изолировать, но Международная Ассоциация по защите прав Сексуальных Меньшинств сильна, как никогда. Они докажут, что с рождения вы были голубее, чем вертолет волшебника». Так-то вот!
Лично я думаю, что это новое биологическое оружие – опылил им континент-другой, и через пятьдесят лет или раньше, если ему помочь, враг вымрет. Ах, говорит Наташа, я обожаю тебя, когда ты такой. Да я, черт меня побери, сам уже обожаю себя, когда я такой! Но Наташа! Завтра мы улетаем в проклятый отпуск. Боже мой, как мне быть и что делать? Какая горькая ирония, в результате я не могу заставить (заставить? О, нет, я даже ПРЕДСТАВИТЬ себе этого не могу) хотеть того, что было моим главным желанием и смыслом жизни. Что я ей скажу? «Знаешь, Наташа, я гей, прости, я тебя очень люблю, больше жизни, больше себя самого и всего, что только есть, но…» – я не знаю, что дальше. И это правда. Что будет за вскрытием этой правды? Стыдливое признание в том, что мне приглянулся смуглый юноша на ресепшне нашего отеля?
Комментарий №7
Артист театра юного зрителя Павел Евгеньевич Дофилюк, из публикации в социальной сети «Однокашники»:
«Своевременное и правильное сексуальное воспитание мальчиков крайне важно не только для мальчиков, но также для девочек, родителей мальчиков и родителей девочек. Когда мальчик начинает испытывать сексуальное влечение, необходимо подробно и внятно объяснить ему, что с ним происходит и почему это происходит. Жизненно важно донести до подростка, что он проходит вполне естественный процесс взросления, что это нормально и ни в коем случае не постыдно. Разъяснительные беседы должны быть ежедневными и максимально продолжительными, чтобы у мальчика, осознавшего свою сексуальность и почувствовавшего «зов» естества, не оставалось времени и сил на рискованные и зачастую дурно оканчивающиеся попытки получить реальный сексуальный опыт».
Эпизод №7. Подвал
Когда я был совсем еще мелким, мы с пацанами просто тащились от подвалов. То есть наоборот, это нас в подвалы тащило мега-ядреной силой – больше, чем куда-нибудь еще. У каждой уважающей себя компании имелся собственный облюбованный подвал, с которого они сбили замок дворника и повесили свой. Ну, понятное дело, подвал захватывали, чтобы устроить в нем все по-своему – обклеить стены плакатами с обнаженкой, безбоязненно пить водку, курить, плевать на пол и все такое – типа ты на СВОЕЙ территории. Ведь за пределами подвала ничего своего у нас просто не было. По слухам, некоторые особенно крутые парни устраивали в подвалах дискотеки со светомузыкой и зеркальными шарами, спортзалы с самодельными тренажерами и даже кое-что покруче. Что такое «кое-что покруче»? Понятия не имею. Если ты не был в команде, то путь в подвал тебе был заказан. Лишь до ушей долетало, что в прошлую пятницу в пещере у тех-то и тех-то «было кое-что покруче дискотеки».
Разумеется, я в команде не был – со своими-то проклятьями музыкальной школы и мамочки, целиком отдающейся ужасу, если в телеке «Спокойной ночи, малыши», а меня нет дома. Точнее, я был в команде таких же домашних мальчиков-зайчиков, чье имя легион. Как один из них, могу сказать – бойтесь таких мальчиков. Резервуары их терпения и благости кажутся безграничными, но это не так. Время последней капли неизменно наступает, и тогда… Да что о грустном. Сами, небось, знаете. Соседи говорят «такой вежливый был, здоровался всегда, в подъезде пропускал вперед себя», а в квартире горы трупов, на балконе тушенка из человечины, в гараже жертвенный сатанинский алтарь, а на даче мама – огурцы с помидорами поливает. И звонит каждый день, как по телеку «Спокойной ночи» начинается. Стоп! Не будем о грустном. Своя команда у меня все-таки была. Воха – школьный отличник, больной на всю голову, гениальный кларнетист, склонный к пиромании и всяческому уродованию своей и без того блевотной внешности прической и одежным тряпьем. Даня – обычно осторожный, как сапер на прицеле у снайпера, извращенец, но способный одинаково быстро загрузить невиновного человека и сыграть «Полет шмеля» на домре. Юрик – классический хоббит, пухлый и обожающий кексы, а также играющий во все, попадающие в короткопалые лапы, игрушки, включая аккордеон, до победного уничтожения кольца всевластия. А я… да что я? С такой компанией и так все ясно. Скажи мне, кто твои друзья, и я скажу «сильвупля». Не имея шанса подмазаться ни к одной команде, владеющей подвалом, мы решили обзавестись своим – если уж не для «чего-нибудь покруче», то чтобы было где отсиживаться во время уроков физкультуры, которые нами прогуливались с неизменными усердием и регулярностью.
Идея, конечно, принадлежала извращенцу Дане. Это он приметил разрушенную пятиэтажку, но с уцелевшим подвалом и поблескивающим массивной дужкой амбарным замком на его двери. Силенок, чтобы сбить замок, не было ни у кого из нас, зато металлическая дужка живо напомнила Юрику пресловутое кольцо. Безо всяких сожалений Даня выдрал басовую струну из жалобно скрипнувшей домры и вручил ее Юрику. Ковырнув концом струны в личинке замка до щелчка, хоббит вытащил дужку из петель, и дверь распахнулась. Первым в сырую мглу, которая должна была стать нашим персональным клубом, ринулся Воха, освещая свой путь зажигалкой, коих при нем всегда было в достатке.
– У всех парней в подвалах электричество есть, – заметил Юрик, не спеша идти за Вохой.
– Потому что сверху их подвалов дома с электричеством стоят, – предположил я. – А тут руины. В подвалах Карфагена, наверное, тоже с электроснабжением плохо.
– Да ну! В темноте прикольнее! – с придыханием и сглатыванием слюны отозвался Даня, заставив меня задуматься над острой проблематикой вопроса «какого черта я здесь вообще делаю».
– Вау! – послышался приглушенный голос Вохи. – Парни, идите сюда! Тут такое!
– Дебил, – вздохнул Юрик, и крикнул вглубь подвала: – Как мы в темноте спустимся-то?!
– Ща! – через пару секунд сияющий лоснящимися волосами и сочными прыщами Воха возник на пороге, сжимая в побелевших пальцах горящую зажигалку. Недолго думая, Даня поднес домру к язычку пламени. Лакированное дерево загорелось быстро и охотно, отчего Даня и Воха одновременно выдали по омерзительно-сладострастному стону.
– Ну-ка, дай сюда, – Юрик вырвал импровизированный факел из рук продолжавшего закатывать глаза Дани и двинулся вниз по лестнице. Даня пошел следом за домрой, Воха – за огнем, а я за ними всеми.
– Правда, круто? – спросил Воха, когда свет факела выхватил из темноты стол с лежащей на нем неподвижной гигантской фигурой. Ему никто не ответил, даже Даня. Мы разглядывали лицо, которое, казалось, гримасничало в отблесках пламени, дрожащих вместе с рукой Юрика.
– Это к-к-к… – заговорил Даня – заикаясь, чего раньше за ним не наблюдалось.
– Спрашиваешь, кто это? – подсказал я.
– Не, – отмахнулся Даня. – Это к-к-круто!
– Да, кто это? – хоббиту фигура явно ничего не напоминала.
– Женщина, голая. Наверное, мертвая, – ничего, кроме того, что и так было очевидным, я не сказал. Темноволосая, с белоснежной кожей и красивыми чертами лица. Пропорции тела казались нормальными, но сами размеры явно превосходили норму.
– Мертвая ца-царевна! – выдохнул Даня.
– Сожжем ее, раз все равно мертвая? – с надеждой спросил Воха.
– Нет! – неожиданно пронзительно взвизгнул Даня.
– Да она сутки гореть будет, даже если ее в жерло вулкана сбросить, – поежился Юрик. – Я рядом с ней себя коротышкой чувствую. Гномом каким-то.
– И вообще, может она и не мертвая вовсе, а спит, – подытожил я. В затхлом воздухе повисла тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающей домры.
– У тебя борода загорелась! – внезапный восторженный крик Вохи вывел нас из ступора. Но на свой счет информацию не принял никто, потому что бороды ни у кого из нас не было и быть не могло.
– А-а-а!!! – завопил Юрик, раньше, чем мы успели переспросить Воху, что он имеет в виду. Выронив обуглившийся инструмент, хоббит бросился к выходу, но промахнулся и со всего размаху налетел на бетонную стену. Взяв Юрика под руки, мы с Даней потащили его выходу – дорогу нам освещали тлеющие и чадящие волоски невесть откуда взявшейся у хоббита бороды.