– В каком звании вы вернулись сейчас?
– О чем ты все выспрашиваешь, не пойму?.. Я работал. Исполнял приказы руководства.
– Руководства?
– Руководства компании. Хватит, не спрашивай, – сурово сказал Кузьма.
– Хорошо. Ходили слухи, что вам неоднократно поступали предложения завершить вашу… карьеру, но вы неизменно оставались. Ни разу не покидали зону конфликта. Действительно ли существовали люди, которые считали ваше присутствие там затянувшимся, неуместным?
Кузьма улыбался, но в глазах его полыхнула злоба. Сам не заметил, как рука его потянулась к Борьке, стала бродить по шерсти. Пес покорно молчал под хозяйской ладонью.
– Там много было всякого и всяких. Политишонки ихние меня думали оттуда вытурить, но не вышло. Им, видите ли, притушить хотелось, чтобы все остановилось, чтобы все у них на привязи сидели и лаяли по команде. Они только о деньгах и власти думали, а у меня чертят полсотни… одно время было. Нет, я делал то, что считал правильным, и руководство было за меня. – Он нахмурился и смотрел хищно. Катя подалась немного назад, не в силах выдержать этот взгляд. – Отправили восвояси, когда уже окончательно плох стал, – добавил Кузьма и грустно улыбнулся. – По врачебным сужденьям. Так бы работал. Но они думают, развалюсь я, если еще по мне что попадет. Сказали: “Уезжай, Кузьма, поживи, повидай дочь, пока жив”. Я решил уехать, потому что отряда уже не было.
– То есть вас комиссовали по состоянию здоровья?
– Неважно, как это называть. Политишонки хотели меня выдавить, но не сумели. Вот это запиши. А остальное неважно. Сейчас я здесь.
– Похоже, вы не слишком рады снова быть дома? – удивилась Катя.
Кузьма думал долго. Он ерзал на неудобном пластиковом стуле и хотел пить. Становилось жарко, и хотя перед ним была зеленая девчонка, он чувствовал себя как на экзамене.
– Я рад, – сказал он, понимая, что молчит слишком долго.
– Какие чувства вы испытываете в мирной жизни после пережитого там? После сражения с неофашизмом?
– Ох, ну и вопросы ты ставишь. Непросто сказать. Понимаешь как, с одной стороны, мы – люди скромные. Вроде как мы пошли на дело, куда нас позвали, и вроде как сделали всё, что от нас зависело. Как говорится, сделал дело – гуляй смело, так? Тем более что нас не обидели, жить есть на что, и даже пенсию обещали потом платить. Но есть и другой такой момент…
Кузьма прочистил горло. Постепенно к нему возвращалось спокойствие, волнение перед красным диктофонным глазом отступало. Катя терпеливо ждала продолжения.
– И момент такой, – сделав глоток чая, продолжил Кузьма, – что нас тут так воспринимают, словно мы призраки, не настоящие. Я это понял не сразу, и то лишь потому, что пообщался с другими ребятами. Нас тут мало. Вот, например, Никитка, пацан с Геленджика, молодой, тебе ровесник! Что он в жизни видел? А теперь он кому нужен? Без руки остался. Да, купил себе протез дорогой, им чуть не подтереться можно, но тем не менее! Калека! А парню двадцати пяти нет. И что ты думаешь? Кто-то говорит ему “спасибо”? Кто-то хоть понимает, откуда он вернулся?! Мне за это очень обидно! Я-то что? Я взрослый мужик, у меня дочь, я свое пожил. Мое будет со мной и дальше. А вот таких, как он, жалко, и их немало!
Он остановился, но Катя молчала. Снова пришлось вспоминать про диктофон. Это не обычная беседа – тут будут его слушать. Кузьма воодушевился и продолжил.
– И конечно, есть такое чувство обиды из-за этого! Вот к ним ко всем. Они знают хоть, через что мы прошли? Кто-то поехал за деньгами. Но ведь много кто поехал по зову сердца. Большинство! Потому что им не все равно! Мы не могли не поехать, понимаешь? Такие, как я, или Никита, например. А кто тамошние? Они куда уедут? Там выбор: за них ты или за своих. Вот мои его и сделали: Егор, Паша… Петр. Его я, правда, пока плохо знаю.
Катя пометила что-то в блокноте.
– Ты лучше имена потом замени, – подумав, добавил Кузьма.
– Хорошо. Продолжайте.
– Так вот. Обидно нам, понимаешь? Мы на стороне России встали против зла, понимаешь? И все об этом знали. А пока война шла – забыли! Потому что стало меньше новостей. А гробов-то меньше не стало. Каждый друга похоронил. Вон, Стрельцов у меня был, вот такой снайпер, мог белке яйца отстрелить со ста метров. Чуть не поженился он там на своей… И что же? За месяц до дембеля девчонку взяли и запытали прямо в городе. А парню тридцати нет – ему бы жениться. А кто он тут теперь? Невидимка! Для всех мы невидимые. Молодым это особенно обидно. Ведь ты понимаешь – много мы рассказать не можем. Понимаешь, да? Есть документы всякие подписанные и так далее. “Не разглашать” там сказано. Поэтому не расскажешь. Но каково у них на сердце, понимаешь? Друзей нет, любимых нет. Выть охота. А всем плевать. И главное, государству тоже, и людям. А русскому человеку как – ему не похвала нужна, но понимание. Если он с драконом бьется, то может и умереть. Но как это, что нас забыли?!
– Ну, русский же человек привык к смирению, не так ли? От многих респондентов я слышала, что им не нужна ни награда, ни признание.
– Не нужны мне награды! – возмущенно воскликнул Кузьма. Борька всполошился и подскочил в поисках угрозы. Ветеран стал тщательно подбирать каждое слово. – Я говорю о том, что мы невидимые! Люди нас не видят, мы для них не существуем, потому что этой войны больше нет. Заморозили – и ладно! Можно молчать. А то, что в неволе, окруженная, стоит наша родная русская Одесса, им как будто забыли сказать!
– Я вас поняла. Какое самое яркое впечатление у вас оставила операция по деблокированию осады Одессы?
– Самое яркое? – Кузьма задумался, потом усмехнулся. – Можно вспомнить, да не обо всем можно рассказывать. Самое яркое, пожалуй, это первый день в Одессе. Мы туда наконец добрались, смотрим с порта, а полгорода горит. Не спрашивай, как оказались, запрещено говорить.
– Понимаю.
– В тот день укры пустили, получается, какой-то новый напалм. Солдат не задело, а гражданские многие погибли. И никто не знает, кто сделал. Какой-то из ихних батальонов… Больше такого не происходило. Но если бы сейчас опять случилось, я бы не удивился. Только никто во всем мире не напишет об этом. Журналистам темы все сменили, я так понимаю.
– У вас и, возможно, у некоторых ваших товарищей есть обида на журналистов? Расскажите об этом.
– Да нет никакой обиды. Я не знаю, в других боевых действиях я раньше не участвовал. Но ребята, кто ездил в разные точки, рассказывали, что нигде столько вранья нет, как там. Все врут. Особенно укры. Рассказывают про нас… А мы просто людей защищать пришли. От фашизма, понимаешь? От зла. А про нас говорят. А наши тоже не сильно лучше. Про что угодно будут напевать, только не про реальные проблемы. Я же смотрел ящик, газеты читал. С каждым годом все меньше и меньше нормальных новостей о нас. Приезжаешь – меня тут все знают. Все знают, где и почему я был, но им все равно. А я-то хожу и молчу – подписка! Да и противно навязываться, коли им дела нет!
– Вы все еще ассоциируете себя со своим отрядом и с армией осажденной Одессы?
– Конечно! Я до сих пор мысленно там. Мне сейчас не узнать точно, что там, но я примерно представляю.
– И какой ваш прогноз?
– Мы очистим Украину от фашистов до самой границы с Венгрией, вот увидите.
Отчеканив фразу, Кузьма вдруг испугался.
– Стой, это не публикуй. Это не надо. И вообще, знаешь, ох… все эти интервью. Я их там никогда не давал. Нельзя было, и сейчас вот думаю, тоже зря мы это затеяли.
– Хорошо, – Катя улыбнулась и остановила диктофон. – Я вижу, вы немного устали. Давайте сделаем паузу. Проводите меня в гостиницу?
Как ни странно, Кузьма теперь испытал разочарование.
– Я тут пробуду некоторое время, – сказала Катя вкрадчиво. Было видно, что она хочет понравиться. – Еще не раз побеседуем, хорошо? Я бы также хотела обсудить с вашими друзьями. Вы сказали, тут есть несколько?
– Ну да. Пашу ты могла видеть утром, он со мной был. Потом Егор еще, хороший мужик. Никитка вот, молодой который, безрукий, ну, и этот к нам приблудился недавно, но он вроде на сезон только, не местный. Петр, сказал, зовут.
– Ясно.
Девушка начала собираться, Кузьма снова стал замечать ее красоту, и ему снова сделалось неловко.
Вопросы журналистки заставили его задуматься, и теперь он возвращался к ним, проигрывал зачем-то варианты ответов. Он даже открыл было рот, чтобы спросить, можно ли что-то перезаписать, но потом подумал, что лучше скажет то, чего не успел, в следующих интервью. Они шагали к автовокзалу в молчании. К середине дня с моря пришли облака, и на поселок стала давить предгрозовая духота. Воздух стал пахнуть электричеством.
– Вы не волнуйтесь, это у всех так, – сказала Катя, когда пришли к камерам хранения.
– Как?
– Все переживают, что сказали лишнего или не так сказали. Вы потом сможете вычитать. Тем более это не для прессы, а для книги, там еще редактор что-нибудь поправит, так что все хорошо будет. – Она улыбалась.
– Да я не волнуюсь. Вообще давай на “ты”, у нас тут не особо в Краю принято выкать.
– А что у вас тут принято, какие традиции есть?
Вопрос привел Кузьму в замешательство, и он растерянно поглядел по сторонам. Они находились в обшарпанной маленькой комнате с низкими потолками. Сонная женщина, принимавшая и выдававшая вещи, вряд ли могла бы подсказать, да и у Кузьмы не пробуждались никакие воспоминания. Он забросил на плечо Катину дорожную сумку и покатил одной рукой маленький розовый чемоданчик с мордой какого-то котика и цветочком.
– Да какие тут традиции… – вздохнул он после минуты раздумий. – Туристов все обдирают с мая по сентябрь, потом ничего не делают. Я-то это… кафешку вон держал, комнату, бывало, приезжим сдавал – мое дело простое. Было. Теперь вот дед мне говорит: сдавать не будем, а Санек взял да кинул… Ладно, – он махнул рукой. Катя молча слушала. – Русские с чертями, бывает, в контрах, но это не потому, что мы такие плохие. Тут как: некоторые с давних веков жили. Вот те, которые древние, те нормальные. Живут в своей деревушке отдельной, баранов держат, людям не мешают. А новые – наглые, приехали не пойми откуда, и все с деньгами, вот это для нас особенно удивительно! Правда, – спохватился Кузьма, – меня тут давно не было. Может быть, что и поменялось.
Катя понимающе улыбнулась, но ничего не сказала. Наверное, подумал Кузьма, в Москве слишком привыкли к чертям и уже так не беспокоятся. Впрочем, он-то понимал, что о девчонке придется позаботиться.
– Вот что. Давай-ка я к тебе кого-то из ребят приставлю. Никитку, например, он молодой.
– Это зачем? – Катя даже остановилась. Впервые ее голос и лицо перестали источать нежность и приветливость.
– Ну как зачем? Для безопасности.
– Для какой еще безопасности? Тут разве полиции нет?
– Кого? Милиции, что ли? Есть, да толку с них? Ты это, не обижайся, слушай…
Они пошли дальше. Катя хмурилась. Борька озадаченно смотрел на людей.
– Я ж беспокоюсь, чтоб ничего не случилось, понимаешь?
– Понимаю. Но это уже как-то слишком. Я сама о себе позабочусь.
– Никита тебе и про себя расскажет. Он в специальных операциях был, больше видел.
Тут Кузьма спохватился, что молодой парень ради красивого словца или просто чтоб приударить за девушкой может разболтать лишнего – того, о чем с них брали расписку. Но было поздно: в Катиных глазах загорелось любопытство.
– Ну, тогда можно с ним познакомиться. Но ходить везде со мной не надо. Пусть приходит на интервью.
Они подошли к гостинице, которая довлела над пляжем и набережной угрюмой темно-серой глыбой. Иногда на солнце “Русалочке” даже удавалось выглядеть симпатично, но сейчас небо окончательно заволокли тучи, и здание походило на гнилой зуб.
Катя сразу отправилась узнавать про комнаты.
Кузьма закурил. Все было не к добру, чуял он, хотя толком не мог соединить происходящие события в одну картину. Даже испортившаяся погода встала в один ряд с предательством Санька, приездом симпатичной журналистки, интервью, кавказцами, заполучившими его бизнес… Кузьма сплюнул под ноги. Начался дождь.
– Всё, мне дали ключи, – радостно объявила Катя. – Спасибо вам огромное!
– Да не за что.
– Можно я запишу ваш телефон?
– Телефон? А у меня и нету, – ответил Кузьма.
– Как нету? Вы без телефона?
– Ну да. Потерял после того, как Галина умерла. Моя жена. Умерла, пока я там служил.
– Как же я вас найду?! – Катя растерялась.
– Давай я тебе адрес дам. Не люблю я телефоны просто, – признался Кузьма.
– Почему?
Он подумал немного, силясь вспомнить, почему действительно.
– Да знаешь, был там один… – сказал он медленно. – Когда котел херсонский только готовились порывать, познакомились. Никитка, кстати, тоже звали. Вроде не дурак. Но телефонистом, блин, оказался. Все ходил, хвастался, что нашел трубку в доме у кого-то, – мол, хорошую, айфон… Прямо влюбился в нее, как в девушку. И пялился вечно, а как-то ночью, когда они перелезли по-тихому и стали горло резать ребятам… – Кузьма посмотрел прямо Кате в глаза, – тоже вот пялился. А их резали. И его.
Он перестал говорить и посмотрел уже мимо Кати, на смерть, увиденную тогда впервые в ее чистой слепой мощи. Тишина переполнилась ужасом, но потом Катя выдохнула, чуть встряхнула головой:
– Я вспомнила. У меня, кажется, есть запасная трубочка. Простая, кнопочная. – Она хотела вновь улыбнуться, но не смогла. Полезла в сумку. – Ага, вот. Давайте вы ее возьмете? Только чтоб со мной быть на связи?
– Ну ладно, только забрать не забудь, когда домой поедешь, – опять сказал Кузьма обычным голосом.
– Хорошо! Включите и мне позвоните, когда зарядится, ладно? Там мой номер есть. Называется “Я работа-2”, хорошо? Или я сама вам позвоню. Главное зарядить.
– Заряжу… Иди, а то замерзнешь.
Он невольно опустил взгляд на ее упругую грудь, выпирающую под тонкой кофтой, и гладкий животик с сережкой в пупке, не прикрытый одеждой.
– Сейчас гроза будет, – добавил он, покраснев.
– Я поняла, – Катя чуть заметно улыбнулась. – Ладно. Позвоните тогда.
Они уже попрощались, но стоило Кузьме снова закурить, зайдя под козырек гостиничного подъезда, как Катя вернулась.
– Все-таки скажите, пожалуйста, свой адрес.
– Ну, называется улица Лазоревая, дом у меня на отшибе как бы, номер десять присвоен, самый ближний к морю. Но ты просто скажи любому таксисту в поселке, что дом Кузьмы нужен, и он довезет. Меня тут все знают. Только к черным не садись. Поищи лучше нашего, Петьку, он тут таксует.
– Хорошо, – Катя широко улыбнулась, – поищу Петьку.
– Петька тоже там был, не военный, просто водителем, – объяснил Кузьма. – Сюда уехал заново жизнь начать, ихний дом сгорел в Одессе.
На том они окончательно расстались, хотя он надеялся все время, пока пережидал грозу, что Катя еще раз выйдет. Когда дождь ослаб и гром ушел за Пшадский перевал, отделявший Край от остального мира, ветеран и пес зашагали вниз по улице, прочь от центра. В рыбацком домике уже сидели Никита и Павел. Увидев их, Кузьма приободрился и снова почувствовал себя в правильном месте.
– Привет! – сказал он бодро.
– Привет, Кузьма, а у нас крыша течет.
– Непорядок. Надо заделать.
– Это точно, – лениво отозвался Никита.
– Играешь всё. А я тебе, между прочим, невесту нашел.
– Да? – Никита отвлекся от телефона и посмотрел на него мутными глазами.
– Напился, что ли?
– А почему бы мне не напиться? Имею право, я на пенсии! – Никита помахал протезом.
– Я тебя в правах не ущемляю, но напиваться ты можешь и в другом месте. Полезным чем-нибудь пора заняться.
– Это чем? Что ты придумал? – спросил Павел.
– Пока не знаю, но уже чувствую. Оно здесь, – Кузьма ткнул себя пальцем в висок. – Постепенно оформляется. Так что там с Саньком?
– Вот, – Павел выложил на стол несколько пачек денег.
Никита присвистнул. Протезированными пальцами он выудил из кармана сигарету и закурил, едкий дым наполнил комнату, пока Кузьма пересчитывал тысячерублевые купюры. Сбившись несколько раз, он бросил купюры на место.