Впервые выйдя на берег, я с удивлением увидела, что в море очень людно: по колено в воде туда-сюда разгуливают тайцы. Я заметила, как прямо на горизонте две собачки играют в «догонялки», – аки посуху, мистика какая-то! Потом соображаю – там проходит узенькая песчаная коса, обнажившаяся при отливе, и это по ней бегут собачки, а одна женщина даже катит к солнцу колясочку с ребенком. Да, такой вот замечательный «закатный» аттракцион в На-Тоне!
«Эх, Сашу бы сюда…» – мечтаю я. Но пока никак.
Полюбоваться на закат каждый вечер выползают все более-менее ходячие больные.
Берег обсажен вековыми соснами, которые дают тень людям и приют мелким птичкам вроде колибри. У деревьев длиннющие хвощеобразные иголки, очень мягкие и слабые, – не такие, как на наших соснах. Зато запах хвои и порыжевший игольчатый коврик между корнями – как у нас.
На нижние ветви этих самых деревьев пациенты навешивают свои капельницы, а сами преспокойно курят на скамейках и любуются горизонтом. Многочисленные посетители едят рис в пластиковых контейнерах, принесенных с собой, и тоже глядят на закат. Некоторые остаются ночевать на раскатанных циновках, наиболее предприимчивые раскидывают на берегу палатки. Никто их не выгоняет, даже наоборот, здесь считается, что больной человек не должен сидеть в одиночестве, и необходимо его навестить. Даже если вы не виделись пятнадцать лет и едва с ним знакомы.
Заболевание – это же такой прекрасный повод для встречи!
Навестить больного
С трогательной тайской традицией посещения больных я столкнулась буквально на следующий же день моего приезда на остров. Похоже, я оказалась к ней не готова, – ведь наши советские больницы всегда были полурежимными учреждениями типа «Никого не пущать!». А здесь…
Палата, в которой лежит Саша, разгорожена на четыре части – раздвижными ширмами. На каждого больного приходится примерно по шесть квадратных метров. На этом пространстве помещается большая кровать, а также софа для ухаживающего, прикроватная тумбочка и маленький столик на колесах.
В палатах принято ходить босиком (тем, кто вообще в состоянии ходить), поэтому перед дверьми обычно лежит кучка сланцев. По количеству пар можно сосчитать, сколько человек находится в палате. Обычно три-четыре.
Как раз выписался наш сосед, молодой парнишка с дыркой в груди. Его пожилая мамаша, отдав нам неиспользованные бутылочки с питьевой водой, пожелала здоровья по-тайски, после чего оба в приподнятом настроении покинули палату.
Зато после обеда санитары завезли на каталке нового больного – дряхлого тайского дедушку. За каталкой следовали его старенькая супруга со скатанной циновкой под мышкой, взрослая дочь с орущим грудным ребенком, а за ними еще человек тридцать – мужчины, женщины, дети, старики. Все были радостно возбуждены и горланили, что есть мочи.
Дедушку водрузили на кровать. На голове у него синела большая шишка, а ступня была перевязана. Вид он имел слегка придурковатый, но, кажется, это не было связано с текущим заболеванием, просто от старости. Он сидел с открытым ртом и дико озирался, а люди вокруг что-то оживленно обсуждали, не обращая на него ни малейшего внимания. Поскольку толпа явно не помещалась на своей законной территории, они запрудили весь проход, стоя плечом к плечу.
Как на грех, мне приспичило вынести горшок, и кое-как я отдернула нашу занавеску. Толпа слегка расступилась, все ласково улыбнулись мне, хором поприветствовали «Соведика-а», а ближайшие с интересом заглянули в злополучное судно.
Когда я занесла свою облегченную ношу из туалета обратно в палату, я увидела, что куча сланцев на пороге выросла еще больше… Народ все шел и шел. Протиснуться к Сашиной кровати стало прямо-таки непросто.
Весь день галдеж стоял такой, что мы с ним едва слышали друг друга. Странно, что медсестры, которые то и дело пробирались к больным, чтобы выдать таблетки или померить температуру, преодолевали все препятствия с улыбкой и вообще ничем не выказывали своего неудовольствия. Я поняла, что они не видят во всем этом ничего экстраординарного. Может, здесь так надо?
К ночи поток соболезнующих слегка уменьшился.
Но выяснилось, что прямые родственники вовсе не собираются домой: бабушка расстелила циновку около больничной койки супруга, разложила на полу рис с курицей и каким-то пахучим чесночным соусом, а дочка с малышом, так и не переставшим плакать, улеглись на кушетке. Кажется, еще был пацан какой-то.
Выдалась дивная ночь: ребенок орал, у дедушки беспрестанно звонил телефон. Тот громко отвечал своему бандиту-собеседнику, но, видимо, сам не слышал ничего – по причине глухоты и детского плача, поэтому переспрашивал, все повышая и повышая голос.
Саша негромко матерился.
В конце концов я резко отдернула соседскую ширму и воплощенной укоризной предстала пред их тайские очи. Бабуля успокаивающе закивала и замахала руками – дескать, все-все, молчим, а дед сильно озадачился, да так и не понял, в чем проблема. Коммуникация осложнялась тем, что ни я, ни они не знали английского.
Все-таки после этого целых семь минут было тихо.
***
С раннего утра паломничество возобновилось. Люди шли сплоченными рядами, несли большие корзины с едой, которую рассчитывали съесть прямо в нашей палате.
И они сделали это, несмотря ни на что.
– Да он кто такой – председатель колхоза, что ли? Со всех окрестных деревень ходоки приперлись! Слезли со своих пальм – и прямо сюда! – возмущался Саша.
Непрерывный гомон и невыносимые ароматы несвежей тайской еды довели его до того, что часов через шесть он взмолился:
– Чтоб он сдох, этот старикашка!
– Ты что, Саша, нельзя так! – испугалась я.
– Господи, тогда пошли этому человеку выздоровление, да поскорее! – поменял Саша. – Пусть у него все будет так хорошо, что он окажется у себя дома, и все эти «добрые люди» – тоже!
Каково же было мое удивление, когда отлучившись на полчасика и снова вернувшись в палату, я застала напротив Сашиной кровати всего двух санитарок, убиравших соседское койко-место!
– А где все? – ошеломленно спросила я Сашу.
– Не поверишь: его выписали, и весь этот базар-вокзал убрался отсюда! – Саша сам все еще не верил своим глазам. – Я так и не понял, чем он болел.
– Вот так помолился! – восхитилась я. – Как это у тебя хорошо получается! Теперь давай так же – за свое здоровье!
Что у нас сегодня на обед
В первый раз еду для больных развозят в семь утра. Как правило, это тайская каша без соли и сахара. Но специально для Саши – поскольку он все-таки «Мистер Алексантр» – на столик ставят поднос с кофе и гренками, к которым прилагается масло и джем, запаянные, как в самолете. Иногда рядом с «европейским» завтраком мы обнаруживаем ту же тайскую кашу.
Сначала мы всерьез гадали, чем вызваны такие изменения в диете, а потом поняли, что все гораздо проще: когда остается лишняя каша, ее тоже суют Саше, – не выбрасывать же.
Здесь нет обеда и ужина в нашем, российском понимании. Ланч в одиннадцать, а обед в четыре. Между ними полдник – булочка с соком (свежевыжатым арбузным или компотом из тропических фруктов). Зато ужина вообще нет.
Обед и ланч были такими обильными, что мы оба наедались досыта. На подносе умещались большая миска с рисом и несколько маленьких тарелочек с традиционными тайскими блюдами – морепродуктами, мясом, рыбой, курицей, карри, местными тушеными или сырыми овощами. Как правило, давали какой-то свежий фрукт – ананас, арбуз, банан или что-то незнакомое: похоже на яблоко, но не яблоко, похоже на грушу, но не груша.
В первые дни моего пребывания в госпитале я вообще потеряла вкус к жизни, а пищу принимала механически и через силу. Ужасно похудела. А потом обвыклась, и ко мне вернулся аппетит. Еды перестало хватать.
Как-то санитарка увидела в окно, как мы с Сашей едим с одного подноса. Она постучала, чтобы я открыла окно, и просунула ко мне второй поднос. В нем был другой диетический набор блюд, и тоже вкусный. С тех пор так и повелось: бирманские санитарки постоянно подсовывали нам ничейный обед.
А потом поспели мини-манго (здесь их называют «кум-кат»), и к традиционному меню добавился неплохой десерт.
…На территории госпиталя много старых высоких деревьев. Под одним таким я заметила маленькие продолговатые плоды аппетитно-желтого цвета, похожие на абрикосы.
«Не может быть, чтобы они были несъедобные», – подумала я и куснула один.
Плод оказался сочным и ароматным, как всякая дичка. Я шустро собрала падалицу. С тех пор повадилась в сумерках ходить сюда.
Почему-то мне было неловко подбирать манго на глазах у почтеннейшей публики, и я старалась делать это как можно незаметнее. Но тайцы мало того, что любопытные, так еще и наблюдательные.
Крадучись подхожу к манговому дереву, заглядываю под него, как вдруг из служебного корпуса выскакивает тайский дядечка в спецодежде, показывает на меня пальцем с криком «Манго, манго!», затем лезет на дерево, интересуясь по ходу дела, есть ли у меня «баг», и принимается что есть силы трясти крону. Оказавшись под градом плодов, я быстро наполняю свой мешочек.
Другое плодовитое дерево росло при въезде в госпиталь, рядом с полицейским постом. На асфальте постоянно валялись раздавленные плоды манго, потому что ветви дерева свешивались над дорогой, по которой туда-сюда ездили машины. Даже если манго валялись еще целые, не слишком-то удобно было при всех их поднимать. Я шифровалась то так, то эдак. Подойду то рано утром, то поздно вечером. Лишь бы дворник не успел смести.
Однажды подхожу к манго и вижу, – дворник уже все подмел, на асфальте чисто, ни одного манго. Но на развилке ветвей лежит какая-то кучка плодов…
Я вдруг понимаю, что кто-то специально собрал их для меня… Кто-то снова наблюдал за мной и смекнул, что я охочусь за фруктами, поэтому сохранил их в кучке, чтобы дворник не смел!
Кто бы это мог быть? Оказалось, полицейский!
Старый разбойник
Я уже так привыкла к тайским дежурным улыбкам, что отсутствие у тайца улыбки я воспринимаю как нарушение привычного порядка вещей.
Так вот, этот старик в фиолетовой юбке не улыбался. Я вам скажу больше: когда я вышла из палаты в холл, он замахнулся на меня шваброй.
Я еле увернулась. Тогда он швырнул эту швабру через перила со второго этажа и пошел в подсобку за веником. Пока он методично выкидывал разные полезные вещи, медсестры испуганно прятались в укрытии медицинского поста. Неотступно следовавшие за дедом мужчина и женщина тихонько уговаривали его с двух сторон. Но, что удивительно, никто даже не попытался применить силу.
Через час мне понадобилось выйти из отделения, но под дверью прямо на полу расселся тот самый зверский дед, а рядом с ним примостились его несчастные дети и все так же безуспешно продолжали его увещевать. Дочь сделала мне знак, чтобы я исчезла от греха подальше, и мне пришлось выйти через вторую дверь.
…Ночью я проснулась от звона разбитого стекла. Кто-то злой крушил окна в соседней палате. Я вспомнила, что на общем длинном балконе сушится мое белье, и выскочила, чтобы убрать одежду, пока ее не выбросили со второго этажа. Сквозь разбитое стекло в пустой соседней палате я увидела разбушевавшегося деда, размахивавшего костылем. В отдалении стояла стайка полицейских, которые отчаянно махали мне рукой – дескать, уйди в туман!
В это время из моей палаты выглянула соседка и резко втянула меня за руку на место и захлопнула дверь, да еще заперла на задвижку.
А сумасшедший дед продолжил громить госпиталь, невзирая на вопли собственных детей.
Странно, но по-прежнему никто не вмешивался, даже полицейские.
«Видимо, тайцы до того не приемлют агрессии, что даже не знают, как поступить», – предположила я.
Старый хулиган куражился довольно долго, пока какой-то смельчак все-таки не прекратил его бесчинств.
Наутро я снова его увидела: он лежал у окна соседней палаты, спеленатый, как младенец, даже голова была привязана к подушке. Его дети скорбно сидели у кровати с почтительными выражениями на лицах.
«Какое непоколебимое уважение к старшим», – это была вторая вещь, которая меня поразила.
А третья – что Саша в эту ночь так и не проснулся!
Леха
– Привет, Леха! – радуется Саша, отвечая на звонок по телефону. – Вот, лежу себе. Приходи-приходи!
Вместе они «ныряли» на Ко Тао, путешествовали по Лаосу, голодали, попадали в передряги в чужой стране.
Сам Леха родом из Самары. Была жена – ушла. Был бизнес – прогорел. Лет пять назад решил бросить все и уехать подальше – и вот живет в Таиланде.
В палате Леха появляется с большим мешком фруктов и даже с арбузом. Но чуть ли не с порога жалуется на нехватку времени и отсутствие работы.
Леха вообще недоволен жизнью: уже за сорок, говорит, а все так нестабильно – «нырялка» то есть, то нет.
А хочется чего-нибудь такого, но знать бы чего…
– Да ладно, бывает и хуже. Козу купи, – утешает Саша.
– Действительно, – и Леха переключается на Сашу. – Кстати, как ты?
– Нормально, – бодрится Саша. – Все лучше и лучше.
– И сколько же стоит все это удовольствие?
Саша называет страшную сумму.
– Да ты что – такие деньги! Ты с ума сошел! У тебя что, страховки не было? Ну ты даешь… Надо мне срочно сделать себе страховку…
– Да ладно, все отлично, – вступаю я в разговор. – Жив, поправляется, – остальное приложится.
– Ты еще не знаешь, что тебе грозит, – весело пугает Леха. – Вот гипс наденут – все как начнет под ним чесаться, – будешь думать только о том, как бы почесать! – хихикает он.
Вроде бы шутит, но как-то не смешно. И в глаза не смотрит. Саша было собирался у него проконсультироваться по компьютерным делам, но уже понял, что не стоит. Если хочешь, чтобы тебе помогали, то будь богатым и здоровым, а не больным и бедным.
Визит дамы
«Оля, не могу дозвониться до хозяина ресорта, который мне так понравился в прошлом году! Можно, мы с сыном переночуем у тебя?» – читаю я электронное письмо.
Мне становится смешно: «у меня» – на софе в больничной палате… Не гламурно.
Удаленно извиняюсь перед Любой за отказ и объясняю, что к чему. Сообщаю свой номер телефона.
Люба в ответ виртуально охает и обещает навестить нас сразу после приезда на остров.
Люба украинка, эмигрировавшая в Англию. Она обеспеченная женщина: не работая, позволяет себе часто отдыхать на самых престижных курортах мира и иметь дорогостоящие хобби, – например, дайвинг. В прошлом году она «ныряла» на Ко Тао, где Саша работал инструктором. Там мы все и подружились.
…Люба появляется в госпитале, нарядная, праздничная и щедрая, как Санта-Клаус. Целует Сашку, отпуская комплимент его бороде, и вытаскивает из сумки экзотические фрукты, названий которых мы до сих пор не знаем, пакет с печенюшками, бутылку ирландского виски и еще всякую всячину.
– Это тебе бальзам для волос, а это крем для тела, – протягивает она мне. – Я его немного поюзала, но там еще много осталось. Чтоб следила за собой, поняла? И есть еще один подарок для тебя: я хочу подарить тебе платье, но с одним условием – ты его прямо сейчас наденешь!
Платье «секси» – короткое, открытое, фасон с драпировками, цвет перламутрово-розовый, смотрится невероятно дорого. Короче, это платье не из моей жизни, тем не менее я его послушно надеваю.
– Ты словно родилась в нем, – хвалит Люба, и в этом есть доля истины: платье мне как раз.
Но все равно не из моей жизни.
Я прямо в нем бегу за кипятком в коридор, мы завариваем пакетный кофе, рассаживаемся вокруг Сашиной кровати и весело болтаем втроем.