Незадолго до сокращения с работы матери выделяют долю в четырехкомнатной квартире, которую мы, объединившись с другими совладельцами, размениваем и въезжаем в маленькую, старую, убогую, но свою двухкомнатную хрущевку. У меня появляется своя комната и тумбочка, в которой я храню уже довольно увесистую пачку вкладышей от «Дональдов». Значит, можно, уединившись, перебирать и подолгу, словно Скупой рыцарь, рассматривать свои сокровища.
Весной 90-го около нашей школы открыли «комок», так в те годы, весьма недолго, называли коммерческие магазины, использовав то же наименование, ранее, в 60–70-е годы, относившееся к магазинам комиссионным. Молнией проносится по коридорам новость: «Дональды» в этом комке можно купить по цене 91 копейка за штуку. Просто так! То есть без всяких цыган и унижений. Приносишь свой кровный рубль, отдаешь его продавщице, а она тебе, мало того, что «Дональд» вручает, так еще и 9 копеек сдачи. Невероятно! Цена, впрочем, стала вскоре расти, а денег на обеды нам давали все реже.
1991 год начался с показа «Утиных историй» на советском телевидении. По воскресеньям на полтора часа улицы нашего города пустели, семьи объединялись ради совместного просмотра приключений трех забавных утят и их капиталиста дяди. Был там и Дональд, правда, какой-то не совсем такой, как во вкладышах, какой-то одновременно подурневший, поглупевший и помолодевший что ли. Появлялся в мультфильмах он нечасто, да и то только, чтобы попасть в какую-нибудь нелепую ситуацию. Пусть и такой, но это был он, Дональд, теперь еженедельно приходивший в наши пропахшие дихлофосом квартиры.
Комков становилось все больше, а денег – все меньше. Помню, как летом 91-го я колесил на своем велосипеде по городу в поисках хлеба, а наткнулся на табачный бунт. Бунтовали наши отцы, отчаявшиеся прокормить детей и уволенных жен, бунтовали, требуя от обреченной уже власти хотя бы сигарет, чтоб не так тошно было. Бунтовали на центральной площади города, там, где за каких-то пару лет до того их дети наивно рассчитывали встретить сердобольных иностранцев. Сигареты меня не интересовали, мама отправила меня с заданием найти «хоть буханочку», но купить мне тогда удалось лишь печенье. По дороге встретил парней из параллельного класса. Им повезло, отстояв приличную очередь, «оторвать» по паре батонов «на рыло». Перепродать мне хотя бы один из четырех отказались. А обменять? На вкладыши от «Дональдов»?! Конечно!!! Что ж, пришло, значит, мое время возвращать долги родителям. Счастливый, еду домой. На обратном пути опять примечаю толпу. Опять, что ли, бунт? Нет, это наши советские люди штурмуют книжный магазин, в котором продают книгу с загадочными символами M&M на обложке.
Вот пишу это и почему-то стыжусь. Чего? Того, что деньги на «Дональды» тратил, а не на отраву столовскую? Да лучше жвачку было жевать, чем синие желтки заедать слипшейся лапшой! Нет, тут другое. Не за себя мне стыдно. Стыдно и жалко. Жалею я их, наших отцов, несчастное поколение конца сороковых – начала пятидесятых, сорок лет ничего в жизни не видевших, а в итоге, в большинстве своем, ни к чему не успевших. Если каждый из нас несет в себе частичку Родины, как учила нас «Правда-Зорька», то попрошу я у вас от себя, частички малой, прощение. За коммуналки, хрущебы, дихлофос, пьянство ваше, болезни, очереди, дефицит всего, за то, что моря никогда не видели, за то, что в детстве мультики про Дональда не смотрели, – за все, в общем, простите меня.
А то ведь уже и некому вроде как извиняться. Куда-то внезапно посреди зимы, словно заблудившись в метели, исчезла наша дурная, прекрасная, воинственная, миролюбивая, являвшаяся оплотом, опутанная со всех сторон проволокой, производившая больше всех в мире всего, кроме нормальных товаров, полная ментов и гаишников, плановых отделов, самая читающая и самая прекрасная на всем белом свете Родина. Вместе с ней куда-то исчезла и моя коллекция вкладышей.
Старший сын мой недавно стал увлекаться жвачками. Десять лет все-таки парню, пора. Покупает и хвастается: вот с ментолом, вот с клубникой, вот с мятой. Ну что это такое? Разве же это жвачка?! Говно это, а не жвачка, сынок! Ни вкладыша, ни души. По правде сказать, советские аналоги этой «жевани», как вы там говорите, молодое поколение, получше были. Объясняю, что вот раньше мы покупали такие потрясающие жвачки, «Дональды» назывались. Они и по форме были интересней, и по вкусу, а еще там была такая специальная бумажка внутри с мини-мультиком. Сын слушает завороженно и требует немедленно купить «Дональд» в интернет-магазине. Сидим с ним перед компьютером и ищем, да находим все не то. Вроде и есть они, да не той формы, да без вкладышей, да в какой-то коробке дурацкой… Где-то на форуме вычитали, что можно найти «Дональды» на «Гаче» – это такой мини-рынок, на котором утром можно купить украденную у тебя ночью из автомобиля панель от проигрывателя. Очень удобно, кстати: приходишь туда, выбираешь, вот она, родная. Сколько хотите за мою панельку?
Идти к «Гаче» надо от Центрального рынка через подземный переход, тот самый, по которому мы когда-то убегали от злых подростков, сжимая в руках наши сокровища. Мы ищем, спрашиваем, нас куда-то посылают. Переспрашивают. Какие еще «Дональды»? Но вот что-то там мелькнуло у одного из продавцов. Подходим, лелея надежду. Да! Они!!! Дайте… штук десять… или нет… двадцать… а сколько их у вас вообще? А это старые? Такие, как раньше?! Настоящие?!! Складываем приобретение в сумку, кроме двух: один мне, другой сыну. Вскрываем прямо тут же, разворачиваем и, едва начав жевать, утыкаемся глазами в «чужой» вкладыш: что там у тебя?
Вадим Юрятин
Июль 2016 г.
Из жизни уродов
Пробуждение было одним из немногих моментов, которые нравились Андрею. В этот короткий промежуток времени между освобождающим сном и неизбежным днем можно было поймать на мгновение ощущение «нормальности», когда лежащему с закрытыми глазами Андрею казалось, что он здоров. «Первое волшебное состояние», как называл это он сам. Потом просыпались нервы, и во все стороны по телу начинали разбегаться тонкие, поначалу даже приятные укольчики. Свои нервы Андрей чувствовал гораздо лучше, чем, скажем, ноги, постоянно подводившие его. Сеточку нервов он представлял себе крыльями, правда, скорее это были крылья дельтаплана, чем самолета, в том смысле, что управлял ими больше ветер, чем пилот. Скоро крылья, пока еще слабо трепещущие, наберут побольше воздуха и понесут его вперед, чтобы ближе к ночи рваными и истрепанными замереть где-то внутри, завершая дневные мучения. Но это потом, а пока мама поглаживала Андрею руку, и он сквозь закрытые глаза представлял себе ее, нежно щурящуюся.
– Вставай, Андрей, тебе на работу пора.
Это была его третья попытка начать зарабатывать тем единственным, что он умел делать. Предыдущие два раза закончились тем, что его вежливо попросили покинуть трудовой коллектив, едва завидев первые проявления болезни. Здесь же на него, казалось, вообще никто не обращал внимания. Месяц назад Андрей честно сказал на собеседовании: «Я больной. Я могу внезапно руками замахать или побежать куда-то…»
– Знаешь, мы все тут немного больные, захочешь бежать – беги, главное – код пиши, – ответил бородатый тридцатилетний директор, поправляя мятую майку.
– В «Сказку» не забудь зайти после работы, – напомнила мама.
Дорога хоть и занимала полчаса, он предпочитал ходьбу общественному транспорту, немного страшась закрывающихся дверей.
Его день начинался с пустынных утренних коридоров офиса, где он был один на один с кофемашиной, похожей на огромное, покрытое серебристой броней насекомое. Его притягивал полумрак, в котором можно было пребывать полчаса-час, пока наконец не начинали подходить его коллеги – хмурые, небритые, пахнущие только что выкуренными сигаретами программисты.
Под вечер пришло СМС с уведомлением о первой зарплате. Сумма показалась Андрею удивительно большой, так что ему даже захотелось сходить в бухгалтерию, спросить, не ошиблись ли, но по плану у него была «Сказка», так что разговор так и не состоялся.
Как она появилась здесь, стройная и рыжая, совершенно немыслимая в интерьере клиники? С девушками у Андрея до сих пор было никак, поэтому, о чем говорить, он не знал, но все равно заговорил, пробубнив что-то совершенно нечленораздельное. Она улыбнулась в ответ.
– Меня Светланой зовут, а тебя? Ты тут новенький?
Андрей представился и объяснил, что они с мамой недавно переехали.
– Что у тебя?
Он рассказал ей, она, в свою очередь, поделилась своими особенностями, которые, впрочем, были хорошо видны и без пояснений: прямо во время разговора лицо девушки внезапно искривлялось, словно в натужной, неестественной улыбке, а голова при этом легко подрагивала.
– Что пьешь?
Он начал перечислять, список был длинный. Она же, к его удивлению, принципиально ничего не употребляла.
– Все равно не помогает, только печень убиваешь. Тебя они этой отравой вылечили, что ли?
Слов было немного, больше – взглядов. Андрей не любил много говорить: сразу вспоминалась пытка чтением стихов перед классом.
– Придешь сюда завтра?
До встречи со Светой в его жизни были, не считая работы, только плавание, которым он занимался с пяти лет, и ноутбук. Плавание давало возможность загрузить мышцы до такой степени, что они через некоторое время отключались от усталости. Ноутбук был для него всем остальным.
Теперь же Андрей, словно «нормальный», ходил вместе со Светой по улицам, побывал с ней в кафе, где с непривычки опрокинул приборы; вдыхал черноту кинозала, откуда вскоре выбежал, почувствовав приближение приступа. По вечерам они гуляли, он осторожно держал ее за кончики пальцев, она обмахивалась веточкой сирени, говорили мало, и то – всякую чепуху:
– Знаешь, мне порой кажется, что у меня крылья есть.
– А у меня – улыбка.
Со следующей зарплаты он собирался купить новый ноутбук и подвеску. «Для моей девушки», – пробовал на вкус невероятные слова, засыпая.
Предложение Светы съездить на дачу ему сразу не понравилось: во-первых, май, да и вообще весна – не его сезон, во-вторых, вода ведь холодная. Все равно послушно поехал с ней на электричке, всю дорогу крепко сжимая зубы и кулаки, чтобы не сорваться.
Ее фигурка – небесная красота восемнадцатилетия, подчеркнутая смелым салатовым купальником, – казалась особенно хрупкой рядом с его широкими плечами, как горящая рыжим огнем спичка в колодце коробка и рук прикуривающего. Андрей смущался и пытался сопротивляться ее попыткам затащить его в воду. Внезапно пришли какие-то парни, местные и противные, мерзко хихикая, кружили в отдалении, потом стали приближаться. Андрей предупредительно вышел навстречу, от чего парни предпочли уйти, один из них, впрочем, оставил напоследок сквозь ухмылку (приглядевшись):
– Уроды.
Дома у Светы пахло зашторенным окном, за которым трамвай брякал колодками об асфальт. От нее шел ток, грозивший коротнуть у него внутри.
– Андрюша, у нас же с тобой отношения…
Чертов май все никак не кончался! Крошечный огонек, вспыхнув, прожег изнутри дырку, и вот потекло наружу раздражение.
– Какие отношения?! Зарисовка из жизни уродов.
Она обнимала его, пытаясь расслабить. Говорили все тише, губы в губы, глаза в глаза.
– А вдруг я вздрогну, ногой махну, ты же знаешь, как я… и… застряну в тебе?
Огонек разбудил крылья, дыхание убыстрялось.
– Ну, значит, будем, как собачки, бродить друг за другом, – улыбнулась она.
– Какие еще собачки?
Легкие уже горят, крылья ищут воздух.
– Застрянь во мне.
«Ну почему сейчас? Отпустите меня, пожалуйста!»
Он держался, сколько мог, стараясь потушить пожар, но стало совсем жарко, и со всех сторон полезли лики: презрительный взгляд учительницы, смешки учеников, гримаса отвращения официантки, противно-деревенские мины парней, жалостливое лицо мамы. Крылья готовы распрямиться и полететь, он же, ведомый, знает, что скоро побежит, и будет бежать долго-долго, пока не устанет, и очнется где-нибудь под кустом в парке, собираясь с силами, чтобы позвонить маме. Но крылья почему-то все не раскрывались, как будто кто-то набросил на него мешок, пытаясь придавить их и погасить пожар. Минута прошла, две, десять?
Андрей почувствовал, что его отпускает: вот он уже может дышать, сначала часто, потом все более мерно, вот он понимает, что стоит на ногах, стоит, а не бежит. Чудесное возвращение в занимаемую точку пространства. Чуть позже он увидит Свету, обнимающую его изо всех сил, тоненькую, наивно полагающую, что сможет удержать его, здорового двадцатидвухлетнего парня, «здорового», впрочем, лишь в одном значении. Света, увидев перемену на лице Андрея, отклеилась от него на мгновение, а потом медленно, но уверенно провела ладонями сверху вниз вдоль его опущенных рук. «Сняла», – первое, что подумал Андрей, «вернувшись». Наступало «второе волшебное состояние», продолжительность которого Андрей мог рассчитать лишь приблизительно. «Хоть бы до утра!» Но гарантий не было никаких, оба это молча понимали. Это молчаливое взаимопонимание, возникшее в первый же день их странного двухнедельного романа, эти зеленые, неотрывно на него смотрящие глаза наполняли Андрея неизвестным ему доселе чувством уверенности, но и не только. Были еще и другие чувства, в которых еще предстояло разобраться. Но сейчас было не до того. Оценив состояние Андрея, Света начала движение. Левой рукой она тянула за собой Андрея, правой пыталась на ходу снять платье. Андрей оставил позади ненужные крылья и без колебаний пошел вперед.
Вадим Юрятин
Май 2016 г.
Кактус
– Вот он, папа!
Шестилетний Игнат гордо держал над головой горшок с растением. Это был невысокий кактус, сантиметров семь-восемь, с зеленым основанием и тремя выпуклостями, выступающими на сантиметр от сердцевины, увенчанный небольшой шарообразной «шапочкой» красного цвета.
– Игнаша, давай скорее.
– А внутри они горькие-горькие, нам воспитательница рассказывала, – Игнат скорчил жуткую гримасу.
Папа торопился и слушал сына вполуха, думая более о том, что надо успеть в перерыве между укладыванием Игнаши в кроватку и собственным засыпанием закончить презентацию.
– Папа, а ты тоже колючий, как кактус, – Игнат положил обе руки отцу на подбородок.
– Игнаша, одевайся, пожалуйста. Мне домой надо быстрее, – голос Папы приобрел умоляющий оттенок.
– А ты знаешь, что у нас дома такой же есть?
Папа не помнил.
– Одевайся, родной.
– Папа, а где мой свитер?
По дороге от садика до дома под ногами приятно хрустел снег, наполняя Папу воспоминаниями о том времени, когда его самого вот так же водил домой дедушка, который тоже все время куда-то торопился, хотя вот куда ему было торопиться, презентухи-то ему клепать не приходилось. Какой-нибудь план, наверное, надо было перевыполнить, чтобы знамя переходящее получить. Где-то вдалеке, над головами Папы и сына на огромном экране рекламный Санта-Клаус погонял лошадок, везущих кока-колы полный воз.
Дома Папа внезапно для себя обнаружил, что кактус-двойник в их жилище действительно обитает, более того, находится он в их с женой спальне. А, судя по пояснению жены, кактус этот с каким-то причудливым и невыговариваемым названием, которое Папа нашел в Интернете, долго повторял, но почти немедленно после запоминания забыл, был подарен Папой Маме на ее день рождения несколько лет назад.