– Да мамка пьяная, кричит, песни поет. Сейчас вроде угомонилась.
– Варь, а брат как же? Сколько ему.
– Восемь лет. Он укроется с головой и спит, а я не могу.
– А тебе сколько?
– Пятнадцать будет… А что за сон-то видели?
Вере Петровне вдруг очень захотелось рассказать Варьке все о своем горе. Такое желание у неё появлялось крайне редко. Многие даже и не подозревали, что она пережила в своей жизни. И когда люди жаловались, страдали, растрачивая свои жизненные силы по пустякам, ей было обидно за них. «Глупые, – думала она. – Это ведь просто жизнь, самая простая жизнь… Неприятности, проблемы, а потом радости и опять проблемы… Ведь судьба ни у кого не бывает только гладкой, надо всегда что-то преодолевать. Иначе жить не интересно».
– Знаешь что, Варька, пошли ко мне, я тебя чаем напою и расскажу свой сон.
Они сидели за круглым столом. Ночник освещал только чашки, варенье, вазочку с конфетами и простой семейный альбом.
– У меня, Варя, был прекрасный муж Евгений и сын Антошка. Мы жили очень дружно. Я любила своих мужчин, как только могла любить. Не буду ворошить прошлое… Больно… Просто Женя погиб, спасая какую-то девчонку от озверевших подростков. Антону было двенадцать лет. Мы пережили это горе вместе, поддерживая друг друга, а через три года, когда моему мальчику исполнилось пятнадцать, как тебе сейчас, он заболел. – Вера дрожащей рукой взяла чашку и сделала глоток. – Он заболел неизлечимой болезнью. Если проще – рак костей. Два года больниц, сильнейших болей и – конец.
В комнате возникла тишина, отблески от лампы искорками разлетались по мебели, создавая особую обстановку.
– Ночью я часто возвращаюсь в прошлое, в то ужасное время. Он стонет, ему больно двигаться, болит все: каждый позвонок, каждая клеточка. Его голос звучит у меня в голове постоянно: «Мама, мамочка, ну, сделай что-нибудь, мне больно», – потом помолчит и опять просьбы о помощи. Я кричу, зову доктора. Сестра делает укол в исхудавшую безжизненную руку, и Антон затихает. Ему становится легче"
Вера Петровна замолкает. Молчит и Варя, понимая, как трудно говорить о смерти. Последние минуты жизни сына Вера Петровна помнит до мелочей, до той секунды, когда всё померкло, потускнело и потеряло смысл. Она закрыла лицо руками и опять услышала его предсмертные слова: «Не плачь, мамочка. Я там с папой встречусь. Я знаю, мы будем вместе, а потом и ты к нам придешь. Я часто с папой во сне разговариваю.
– Антошка, не говори так. Ты еще поживешь.
– Мам, помнишь, вы мне медведя смешного подарили?
– Да, сынок, помню.
– А где он?
– Дома в шкафу. Я его убрала, чтобы не запылился.
– Принеси его сюда, ладно?
– Конечно, сынок, принесу.
Вдруг лицо сына как-то напряглось.
– Мама, мамочка, я тебя люблю. Ты только ничего не бойся, мне кажется, я…
– Антошке моему плохо, сыночку моему родному, помогите, – её крик перешёл в шепот. – Помогите, прошу Вас.»
У Веры машинально сжалась кисть. Память чётко выдала картинки из прошлого. Её руки и кулачки сына сплелись прочно в прощальном пожатии, спазм, как замок, защёлкнул последние прикосновения живого и мёртвого.
Наконец, она очнулась от своих воспоминаний. Ветер разогнал на небе тучи, и лунный свет проник в комнату. Вера Петровна вытерла слезы и протянула салфетки плачущей Варьке.
– Вот и снятся мне последние дни его жизни, – она открыла альбом в первый раз за пять лет. – Это мой Антошка.
На них смотрел веселый белобрысый мальчишка, держа в руках смешного пушистого медведя.
Глава 4
За большим столом сидел Петр Васильевич, потирая руки и рассматривая королевское блюдо с дымящейся едой. Сразу начинать есть это произведение поварского искусства было невозможно. Сначала он наслаждался взглядом, изучая все, что его жена положила на самую большую тарелку в доме, и только после внимательного просмотра взялся за инструменты. «Столько лет живем, а Тося не разучилась меня удивлять», – подумал Петр Васильевич.
Запахи, исходящие из их квартиры, будоражили соседей. Они активно начали интересоваться их источниками. Тося научила готовить Галину из 70 квартиры, Лену из 65 и даже Федьку, одинокого волка, живущего за стенкой. А пироги! Пироги с капустой, рисом и яйцами, вареньем и ягодами возбуждали весь подъезд. Про Тосины выпечки слагали легенды. Она щедро угощала желающих очередным произведением кулинарии, устраивая дома чайные церемонии.
Петр Васильевич подцепил на вилку запеченный кусочек тыквы. Тося вплыла в комнату, неся на подносе вазочку с ландышами и чашку ароматного чая.
– Ну, мать, ты даешь! Чай с ландышами! А это что?
– Цукаты.
– И откуда это у тебя?
– Ландыши? Купила сегодня на базаре.
– Да не про цветы я, а про все это, – он обвел взглядом скатерть самобранку. – Мог ли я подумать, когда тебя встретил, что за клад мне достался.
– Только не говори, что я через желудок добивалась любви. Нет, Петенька, у меня все наоборот, это от большой любви к тебе я так самовыражаюсь. Полезная и вкусная пища – это вклад в здоровье.
– Так ведь еще и красота какая! Все со вкусом, с изюминкой, придумкой.
Тося расплылась в улыбке.
– Творить можно везде. Было бы желание, – она уселась за стол, сложив руки, как ученица, с удовольствием глядя на мужа. – Вкусно?
– Еще бы!
– Петя, у меня письмо мальца из головы не выходит. Дедам Морозам писали, волшебникам, наверное, тоже, а вот Богу, да еще через почту….– Она покачала головой.
– А знаешь, мать, мы в той же ситуации.
– Ты о чем?
– Да о Кольке нашем. Надо сделать все возможное, чтобы сын не ушел из семьи.
– Так ведь Танька непутевая, грязнуля. Вечно бардак в квартире, обедов никогда нет.
Петр Васильевич отодвинул тарелку.
– Ну и что?! Обеда, видите ли, нет. Зато сын есть семи лет. Ты дома сидишь, взяла бы да приготовила всё, что надо.
Тося встала, выпрямилась во весь свой небольшой росток и раздраженно стала приводить аргументы не в пользу своей невестки.
– Вот еще, обед ей готовить! Я за тебя замуж вышла, сама все делала. Работала, чистоту наводила, да еще и Кольку воспитывала. Мне никто не помогал. Никто! Наработалась за свою жизнь, все, хватит, не зря пенсия предусмотрена.
– Внук ведь наш… Семья.
– Я с Сашкой и в кино, и в театры хожу, и к нам они его привозят, а семья другая сложится, может, и лучше будет.
– Да как у тебя это все легко! Другая… Не должно быть другой! Должно вырасти цельное родовое дерево, именно родовое, а не гнилое, – он встал из-за стола. – Грех бросать своих жен и детей из-за мужской прихоти. Идут как зомби на поводу у одного своего места. Если бы я за этим местом побежал, ты сейчас со мной бы не сидела и с Колькой неизвестно, что было бы.
Тося возмущенно вскочила.
– Ты что, мне изменял? А ну, признавайся! Ведь у тебя ноги нет, инвалид, и все туда же. Изменял?
– Дура ты. Изменял, не изменял. Я говорю, что не за мужскими прихотями идти надо, а за сердцем. Оно вести по жизни должно. Инвалид, видите ли, а бабы, между прочим, на шею вешались. Только я за сердцем шел, – он выскочил из комнаты и хлопнул дверью.
– Но Танька ведь не хозяйственная. Она мне никогда не нравилась, – полетели ему вдогонку слова Тоси.
Петр Васильевич предстал перед женой грозный и нетерпящий никаких возражений.
– У нашего сына есть сын и жена. Он должен жить с ними и в радости, и в горе. Мы должны все предпринять для их примирения.
– А если не получится?
– Значит, плохого сына воспитали, главному не научили.
– Чему?
– Заповедям Божьим.
Глава 5
Плотно зашторенные окна создавали иллюзию ночи. Маленькое бра тускло освещала кровать. Света лежала, глядя в потолок, а у нее на груди примостился Генка – друг, любовник и надежда. Надежда на будущую семейную жизнь. Непонятно только было, скоро или не скоро придет это будущее и придет ли вообще.
Лениво поглаживая Генку по голове, Светлана вспомнила о письме. И голос Лизы зазвучал как наяву: «Боженька, помоги моей мамочке, верни папу».
– Ген, а сколько сейчас лет твоему сыну?
– Восемь, а что?
– Пойду, чайник поставлю.
– Светик, ну подожди еще чуток, разберусь я со своими, обещаю, – он потянул ее обратно в постель. – Потерпи. Все будет хорошо.
– А жена как?
–Да что жена, пилит и пилит. Надоела. То денег мало, то прихожу поздно, то не так, это не так.
– Она ведь, наверное, догадывается, что у тебя кто-то есть?
– Наверное. Я особо и не скрываю.
– Ладно, пойду чай ставить, – вырвавшись из его объятий, она скрылась за дверью.
Стрелки часов приближались к полудню, на кухне засвистел чайник, запахло кофе, час любви остался в прошлом.
– Ген, кушать будешь?
– Нет, Светик, я же дома завтракал. Мне чашку кофе, как всегда, и я на работу, – он посадил ее к себе на колени и обнял.
– Скоро, Светик мой, скоро я к тебе совсем переберусь. Примешь?
– А как же сын?
– Я же его не бросаю и никогда не брошу, буду во всем помогать.
– Мой бывший, наверное, также кому-то говорил, а через несколько месяцев забыл и про Стаса, и про то, что говорил.
– Светочка, ну, пожалуйста, не хандри. Я же тебя люблю.
– А жену?
– Любил…
Входная дверь заскрипела, издав протяжный стон, предупреждая о чьем-то приходе. На кухне появился Стас. Рослый подросток смущенным взглядом оглядел мать и Геннадия.
Света застегнула верхнюю пуговицу коротенького халатика. Геннадий, заёрзав на табурете, встал.
– Ну, что так смотришь, помешал? Отменили два урока алгебры, не на улице же сидеть. Дождь ведь.
– Мне на работу пора. Я тут на минутку забежал чайку выпить.
– Чайку… ага, – Стас саркастически улыбнулся.
– Иди мой руки, голодный, наверное?
Закрыв за Генкой дверь, Светлана поменяла халатик на одежду, более соответствующую кухонным делам, и робко вошла на кухню.
– Мам, он же женат, – в глазах у Стаса можно было увидеть осуждение и неприятие материнского выбора.
– Гена меня любит, и я его.
– Он, небось, и жену любил.
– Много ты понимаешь.
– Много ли, мало ли, но точно знаю, что он предатель, такой же, как мой отец. Это я хорошо понимаю. А ты… ты глупая дура.
Выкрикнув свой текст, он схватил куртку и, выскочив из дома, сильно хлопнул дверью. Светка, молча, достала сигаретку, прикурила, устроившись на табуретке, и замерла, глядя в одну точку.
Глава 6
На улице уже смеркалось, когда тетя Валя добралась до дома. Тяжелый физический труд для 65-летней женщины давал о себе знать. Отёкшие ноги ныли, а руки еле держали сетку с продуктами. Глянув на свои неосвещенные окна, она вздохнула.
– Опять гуляет. Ну, я ей покажу.
Поднявшись к себе на 4 этаж пятиэтажного дома, тетя Валя открыла дверь и увидела курточку и сапоги внучки.
– Дома, слава Богу. Томка, чего впотьмах сидишь, на вот сумку разбери.
Тишина насторожила, быстро раздевшись, она прошла в комнату внучки. Томка лежала на постели, уткнувшись в подушку, и посапывала.
– Том, спишь, что ли? Рановато вроде. Нагнувшись над внучкой, Валентина почувствовала винный запах.
– Это что ж такое, а?! Как от пьяного сапожника разит! А ну, вставай, дрянь эдакая! Где напилась?
Тётя Валя подняла свою двадцатилетнюю внучку, как пушинку, и потащила её в ванную.
– Ба, не надо, я сейчас сама. Я нормальная, – пыталась вставить Томка. Но где там?! Валентина уже мочила ее под струей холодной воды, причитая всякими горячими словцами. Вытерев полотенцем голову, она потащила внучку на кухню и приготовила крепкого чая.
– Ба, мне уже двадцать лет. Я взрослая и имею право на личную жизнь.
– Имеешь право? Хорошо, имей. С завтрашнего дня делай все сама. Жрать готовь, покупай себе продукты, плати за учебу, стирай, убирай за собой.
– Ну, и буду, – Томка поджала губы и вызывающе подняла мокрую голову.
– Давай, давай, иди, вкалывай. Хватит бабке старой горбатиться на трех работах для твоего образования.
Томка опустила глаза. Хмельной задор прошел, оставив после себя неприятный вкус во рту и головную боль, не говоря уже о немилости бабушки.
– Ну ладно, ба, прости, но мне все-таки не пятнадцать, а двадцать лет.
– Томка, мне все равно, сколько тебе лет; пока ты сидишь на моей шее, ты для меня дите. Не понимаю я вас молодых – гулять, пить, спать друг с дружкой – это вы взрослые. Как сейчас говорят, сексуально созрели для забав… А как идти подработать, ответственность за свои поступки нести – это вы еще маленькие. Ты, Томка, еще ни одной копейки не заработала, а все во взрослых играешь. Не забывай, какая у тебя наследственность – отец-то твой спился! Тебе не то что пить, а нюхать нельзя. Внутри протест должен быть против этой гадости. А ты вон…. На какие деньги расслабилась, а?
– Угостили. Я не на свои.
– А они на какие деньги? У мамы с папой взяли или, еще хуже, – у бабки какой-нибудь старой, вроде меня.
– Ба, ну какая ты старая? Кровь с молоком… А темперамента на дюжину молодых хватит.
– Не подлизывайся. В общем, так: если еще раз в таком виде домой явишься, стыда не оберешься перед своими собутыльниками. Всем достанется, ты меня знаешь.
– Знаю, – прошептала Томка.
– А теперь иди, спи, глаза мои на тебя не смотрят. Тьфу! Вонища, как из помойной ямы.
Томка поплелась к себе в комнату, а Валентина разобрала сумку, вскипятила чайник, сделала бутерброд с сыром и, наконец, присела. Гудели ноги, спина, но больше всего беспокоила душа, страх за внучку.
Когда ее дочка Наташка вышла замуж за Мишу Одинцова из соседнего дома, Валентина жила уже одна. Она выгнала своего пьяницу – мужа и радовалась жизни, как девчонка. Радоваться пришлось недолго. Наталия перебралась к своему мужу в коммуналку и в скором времени родила Томочку. Жизнь у них не заладилась из-за пристрастия Михаила к спиртным напиткам. Внучку принесли к бабушке, а Наташка зажила на два дома, незаметно втянувшись в пьянство. Валентина обратилась к специалистам, и ей доходчиво всё объяснили. Собрав всю информацию, свою материнскую любовь и силу, она отправилась вытаскивать свою дочку из лап дьявола. Крепко досталось зятю, а Наташка отправилась в деревню к бабке, которая отпаивала травами. Дочь вернулась домой, как новенькая. Через полгода снова вышла замуж за приличного парня, родила сына и счастливо зажила в соседнем городке. Томка осталась у бабушки, и вся ответственность за внучку легла на ее плечи.
Валентина ни сколько не сомневалась, что все спиртные напитки от дьявола, и сама не пила ни грамма, считая недопустимым употреблять то, от чего происходит столько бед и несчастий.
На глаза навернулись слёзы. Ей стало жалко Томку, себя и того мальчонку, что написал письмо Богу. «Надо что-то делать, – подумала она. – Только что и как? Ладно, утро вечера мудренее», – выключив везде свет, Валентина улеглась спать, тихонечко вздыхая и ворочаясь с боку на бок.
Глава 7
Степан обошел свою небольшую территорию, проверил замки и разложил раскладушку. В свои 70 лет он был еще хоть куда, несмотря на все сложности жизни. Ночные дежурства приносили ему удовлетворение. «Все при деле, да и коллектив хороший», – думал он, устраиваясь на работу после мебельной фабрики. Утром он с радостью заваривал чай с травками и угощал сотрудников. Торопиться ему было некуда, жил Степан один, а на личной жизни давно поставил жирную точку.
Часто он помогал убирать почту Валентине, которая сыграла в его жизни одну из главных ролей. Дружба их завязалась давным-давно. Он был близким другом ее неродивого муженька Женьки.
Устроившись на раскладушке, Степан еще раз перечитал письмо мальчика и со вздохом положил его на столик. «Жалко малого, ох как жалко. Ведь моему Андрюхе было примерно столько же лет, когда меня посадили. Где он теперь, что с ним?» – мысли потекли одна за другой, возвращая его в страшное прошлое. Стыдно было до сих пор за то, что он сына поменял на разгульную веселую жизнь.