Вдали послышался топот лошадиных копыт, и через несколько мгновений с дороги, ведущей в парк, повернула во двор маленькая кавалькада. Впереди скакала на берберийской лошадке великая княгиня Екатерина Алексеевна.
Но постороннему человеку едва ли удалось бы узнать супругу наследника престола, которая была сегодня в мужском костюме, сшитом по образцу национальной русской одежды. Чёрный бархатный кафтан, опушённый горностаем, ловко охватывал её тонкую стройную фигуру и был стянут кожаным кушаком с золотыми украшениями. Широкие красные шаровары спускались из-под него ниже колен на высокие сапожки из мягкой блестящей кожи, а серебряные шпоры придавали ещё больше изящества узкой ножке. Слегка напудренные локоны высокой причёски прикрывала шапочка, также опушённая горностаем. Тонкое, продолговатое и обыкновенно несколько бледное лицо великой княгини разрумянилось от движения на свежем воздухе; её тёмно-синие глаза сияли задорной жизнерадостностью, а полные губы полураскрылись, глубоко вдыхая чистый весенний воздух.
Екатерина Алексеевна сидела в мужском седле и так ловко и уверенно управляла храпевшей лошадью, что её можно было принять скорее за бойкого, отважного пажа, чем за супругу наследника престола, мать будущего императора и первую даму в русском государстве после императрицы.
Рядом с ней ехала верхом княгиня Гагарина на чудесной английской чистокровной лошади; она сидела в дамском седле, и на ней была синяя амазонка, затканная серебром. Её грациозная, но несколько полная фигура, гордое, надменное выражение красивого лица представляли удивительный контраст с внешностью великой княгини, которую можно было принять за любимого пажа этой важной дамы властного вида, на великолепном коне с твёрдой поступью.
За этими особами скакал на сильном вороном коне шталмейстер и преподаватель верховой езды в кадетском корпусе, Циммерман, мужчина лет пятидесяти, поразительно худой и коренастый, с серьёзным, строгим лицом и ясными, проницательными глазами. На нём были военная форма, небольшая шляпа с галунами, и он следил юрким, испытующим взором за каждым движением лошади ехавшей впереди него великой княгини; двое конюхов сопровождали кавалькаду.
Сильной, уверенной рукой Екатерина остановила свою лошадь пред фронтом кадет и поблагодарила за отданные ей воинские почести, грациозным движением подняв и опустив свой короткий хлыст; в то же время она с улыбкой потупила голову и обвела присутствующих взором с таким очаровательным и неотразимым кокетством, что не только полковник Мельгунов и караульный офицер, но даже и кадеты готовы были поклясться, что взгляд великой княгини был устремлён только на каждого из них.
В эту минуту из парка, с той стороны, где находились крепость великого князя и лагерь голштинских войск, донеслись треск множества ружейных залпов, потом грохот нескольких пушечных выстрелов и в заключение громкий, дикий рёв сотен грубых и возбуждённых голосов. При этом внезапном шуме лошадь великой княгини навострила уши, а вслед за тем плотно прижала их к голове; её ноздри широко раздулись, после чего она взвилась на дыбы и с громким ржанием несколько раз повернулась на задних ногах. Крик ужаса раздался в рядах кадет и гвардейцев, шталмейстер Циммерман подскочил к испуганному животному, полковник Мельгунов и караульный офицер подбежали, чтобы схватить его под уздцы; фрейлины у окон забыли свою сдержанность и с тревогой высовывались из них. Между тем Екатерина улыбнулась с непринуждённой весёлостью, как будто её лошадь производила эволюции по команде в манеже. С повелительной миной подала она своим хлыстом шталмейстеру Циммерману знак, чтобы он удалился, и после того крепко и чувствительно ударила рукой между ушами лошади, вонзив ей в то же время шпоры в бока. Животное как будто с досадой мотнуло головой и опустилось на несколько мгновений на передние ноги.
Тут издали донёсся новый залп ружейного огня вперемежку с пушечными выстрелами, а дикий рёв повторился громче прежнего. Снова взвилась лошадь на дыбы, но такой же твёрдой рукою принудила её Екатерина подчиниться своей воле. Беспокойно фыркая и ударяя о землю копытами, животное сделало несколько неправильных прыжков в разные стороны. Великая княгиня ни на одну секунду не покачнулась в седле; крепко сдавливая шпорами бока лошади, она вместе с тем ласково и успокоительно гладила её по шее, всё туже и туже натягивая при этом поводья. И через несколько мгновений лошадь была в её власти; когда же из крепости ещё раз донёсся трескучий залп, животное стояло, дрожа всем телом, но смирно и неподвижно, и лишь кончики его ушей, тревожно подёргиваясь туда и сюда, обнаруживали его внутреннее волнение. Великая княгиня заставила лошадь подниматься несколько раз, а когда она послушно исполнила все эти эволюции, то ловкая наездница проскакала один раз курцгалопом вокруг двора и вернулась опять к фронту кадет.
Молодые люди, следившие за всей этой сценой сверкающими глазами, затаив дыхание, разразились громким «ура», которое тотчас было подхвачено караульными гвардейцами. Екатерина покраснела от удовольствия при этом знаке восхищения и ещё приветливее прежнего раскланялась во все стороны. Шталмейстер Циммерман спрыгнул с коня и приблизился к великой княгине, чтобы подержать ей стремя.
— Я восхищен, ваше императорское высочество, — сказал он, пока Екатерина легко и грациозно спрыгивала с седла, — и горжусь такою ученицей. Искусство верховой езды — моё призвание, которому я посвятил свыше тридцати лет моей жизни, но я не мог бы укротить и успокоить лошадь лучше того, как это было сделано вашим императорским высочеством! У нас существует старинный обычай жаловать ученику, достигшему мастерства в верховой езде, пару шпор в виде почётного приза. Покорнейше прошу милостивого соизволения вашего императорского высочества поднести вам завтра шпоры по старинному уставу, потому что мне уже нечему больше учить вас.
— Боюсь, что вы польстили мне немного, любезный Циммерман, — с улыбкой сказала Екатерина, — я не сделала ровно ничего особенного; я знаю моего Баязида, и если он иногда пугается и робеет, то всё-таки слушается меня, как ягнёнок. Тем не менее я с благодарностью приму ваши почётные шпоры; они доставят мне столько же радости, сколько доставят со временем вот этим молодым господам, — прибавила она, указывая на кадет, — заслуженные ими эполеты. Пойдёмте, княгиня, — продолжала Екатерина, обращаясь к своей спутнице, также сошедшей с седла. — Нам надо переодеться. К сожалению, я должна прятать лавры, которыми наградил меня этот славный Циммерман. Её величеству государыне императрице не нравится, что я езжу верхом по-мужски, и, пожалуй, она права. По этой причине мы должны скрыть и сегодняшнее маленькое происшествие, чтобы не причинять досады её величеству; к сожалению, мне будет очень тяжело повиноваться ей в этом отношении, так как для меня нет большего удовольствия, как укротить дикую лошадь, и мне порою кажется, будто я рождена к тому, чтобы бороться, как мужчина, с дикими силами жизни... и побеждать их, — тихонько прибавила она, поворачиваясь к парадному подъезду замка.
II
Не успела великая княгиня сделать и несколько шагов, как с улицы снова донёсся возглас караульного солдата. Снова загрохотали барабаны, заиграли дудки; остановившаяся Екатерина повернулась к наружному выходу со двора, куда только что вступил великий князь Пётр Фёдорович в сопровождении многих офицеров.
Великий князь, которому в то время было лет тридцать, обладал стройной и пропорциональной фигурой, лишённой, однако, всякой грации, благодаря вялой осанке, нетвёрдой поступи и угловатым, беспокойным движениям. Его лицо с красивыми от природы и правильными чертами было обезображено оспой, имело болезненно-одутловатый вид и производило почти тягостное впечатление непостоянным выражением глаз, взоры которых порою тупо и равнодушно блуждали вокруг, а потом вспыхивали и сверкали или устремлялись на кого-нибудь то с недоверчивой подозрительностью, то с коварным злорадством. На великом князе были голштинский мундир, соответствовавший во всех мелочах прусскому образцу, с шарфом и круглым воротником, красная с белыми каёмками орденская лента через плечо и звезда голштинского ордена святой Анны. Довольно большая треуголка с белым генеральским пером была низко надвинута на его лоб. Лицо наследника раскраснелось, и он тяжело опирался на палку, служившую в то время офицерским знаком отличия. За ним следовал барон фон Ландеров, командовавший голштинским корпусом, находившимся под главным начальством самого великого князя. Пётр пожаловал ему генеральский чин, и на его треуголке развевалось белое перо — генеральский знак отличия.
Генерал фон Ландеров, потомок знатного голштинского и мекленбургского рода, был высокий мужчина, лет сорока, почти тучный, перетягивавший узким мундиром свой расплывшийся стан. Его обрюзглое лицо, носившее отпечаток всех страстей, было почти багровым и возбуждало опасение, что барона ежеминутно может постичь апоплексический удар; глаза были прищурены; они озирались кругом с хитрой и зоркой наблюдательностью, тогда как длинный и смело изогнутый нос свидетельствовал как своим набухшим концом, так и медно-красным цветом, что генерал — поклонник спиртных напитков и отдаёт предпочтение самым крепким и жгучим между ними.
Рядом с генералом Ландеровом выступал майор фон Брокдорф, малорослый, приземистый человечек с длинной шеей, на которой сидела широкая голова с грубыми чертами и парою злобно сверкавших глаз. Маленькая шляпа, украшенная вместо белых перьев только галунами, прикрывала удивительный парик из медной проволоки, с которого слетела вся пудра, отчего он блестел на солнце наподобие каски. В манерах и выражении лица Брокдорфа сказывалось вызывающее нахальство, благодаря которому своеобразная и некрасивая внешность майора становилась ещё более отталкивающей.
В нескольких шагах дальше следовали двое или трое офицеров низшего чина; если бы не военный мундир, этих господ можно было бы принять за лакеев или егерей.
Беспокойный взгляд великого князя блуждал по различным группам во дворе; с надменным равнодушием махнул он рукой караулу и кадетам, после чего поспешно приблизился к великой княгине, слегка приподнял шляпу и грубым, немного хриплым голосом воскликнул:
— Ах, сударыня, весьма сожалею, что вы не поехали со мною в лагерь моей армии; вы пропустили великолепное зрелище! Мы осаждали крепость и наконец взяли её штурмом; гарнизон защищался превосходно, однако при третьей атаке мы были уже на крепостных валах, и защитникам пришлось сдаться. То было почётное поражение, и я похвалил майора фон Брокдорфа пред фронтом за его искусную защиту, — прибавил Пётр, милостиво кивнув Брокдорфу, который гордо поднял свою широкую, угловатую голову и старался придать себе воинственную осанку.
Полковник Мельгунов и караульный офицер насмешливо посматривали на превозносимого майора голштинского войска и коменданта крепости; гвардейцы нахмурились, угрюмо потупив взоры в землю, а по кадетским рядам пробежал своеобразный звук, похожий на хихиканье.
Екатерина хранила полнейшую серьёзность.
— Весьма сожалею, — сказала она, — что я не могла присутствовать на интересном зрелище, но, как вам известно, пушечная пальба неприятно действует на мои нервы. Впрочем, меня удивляет, что крепость была завоёвана: ведь, насколько помнится, несколько дней тому назад вы объявили её неприступной.
— Такова она и есть, — ответил Пётр, — если знать секрет её защиты; но он известен мне одному; и всякий раз, когда защита происходила под моим начальством, крепость никто не мог взять... Не правда ли, Ландеров?
— Решительно никто, ваше императорское высочество, — подтвердил генерал.
— Но сегодня, — продолжал Пётр, — я командовал осадным корпусом, а Брокдорф, хотя он и отличный комендант, не знает моего секрета, и я не открою его.
— Тогда господину фон Брокдорфу остаётся самому открыть эту тайну! — подхватила Екатерина с тонкой улыбкой насмешливого презрения. — Боюсь, что при его уме и военном таланте вы, ваше императорское высочество, вскоре увидите, как будет отбит штурм даже под вашею командой.
Брокдорф бросил на великую княгиню взгляд, сверкавший злобой, после чего сказал, обратившись с поклоном к Петру:
— Ваше императорское высочество, вы — мой учитель и господин; на вашей службе я надеюсь всегда с пользою употребить свой ум против всех ваших врагов — явных и тайных, но против вас я буду вечно бессилен.
Пётр ласково кивнул ему головой, а потом поклонился, подняв взор на окна замка, где снова появились некоторые придворные дамы.
Брокдорф также снял шляпу и с изысканной почтительностью отвесил им поклон. Генерал фон Ландеров, в свою очередь, последовал примеру великого князя.
Екатерина покраснела и с неудовольствием сжала губы, но она не взглянула на окна фрейлин и точно не заметила, что Пётр не раз посматривал туда, расточая улыбки.
— Поручик Пассек, — воскликнул затем великий князь, обращаясь к караульному офицеру.
Тот приблизился, салютуя шпагой.
— Мои голштинские войска измучены и страдают жаждой у себя в лагере, — сказал Пётр. — Я распорядился, чтобы им дали сто бутылок вина из моего погреба; келлермейстер выдаст их вам. Командируйте отряд из ваших людей, который отнёс бы вино в лагерь.
Среди преображенцев, слышавших эти слова, поднялся глухой ропот.
Поручик Пассек, молодой, стройный, изящный офицер с тонкими, интеллигентными чертами лица несколько славянского типа, не тронулся с места, продолжая неподвижно стоять перед великим князем.
— Ну, что же, вы поняли? — нетерпеливо спросил тот. — Поторопитесь! Мои бедные солдаты вполне заслужили хорошее угощение.
— Простите, — ответил Пассек, — я радуюсь, когда ваше императорское высочество награждаете своих слуг, и знаю, что хорошее угощение вином есть лучшая награда для добрых солдат. Однако я боюсь, что приказание вашего императорского высочества невозможно будет исполнить.
— Невозможно исполнить моё приказание? — воскликнул Пётр, и его глаза вспыхнули зловещим огнём. — Что это значит? Генерал фон Ландеров, слыхали ли вы когда-нибудь, чтобы было невозможно исполнить военный приказ?
— Военный приказ, — начал Пассек спокойным и по-прежнему почтительным тоном, — может быть отдан мне и моим людям только моим военным начальством или её величеством государыней императрицей. Вели ваше императорское высочество соизволите надеть русский военный мундир и повторить ваш приказ, то я буду обязан повиноваться, и тогда с меня снимется всякая ответственность. Я желаю этого ради спасения своей головы, так как если не соблюсти всех военных формальностей, то я боюсь, что её величество государыня императрица заставит жестоко поплатиться того офицера, который принудит солдат её гвардии нести службу лакеев у иностранных слуг вашего императорского высочества.
Яркая краска гнева ударила в лицо Петра, тогда как при твёрдых, смелых словах поручика глухой ропот одобрения пробежал по рядам преображенцев и кадет.
— Слышите, генерал фон Ландеров? — дрожащим голосом воскликнул цесаревич. — Слышите? Вот какая дисциплина господствует в России!.. Ведь это — бунт... бунт! — повторял он, грозя кулаком караульному офицеру. — Я не хочу больше таких солдат у себя во дворце! Пусть меня охраняет только моя армия.
— Прошу прощения у вашего императорского высочества, — сказал Пассек, тогда как преображенцы зароптали громче прежнего, — если я строго держусь предписаний службы её величества императрицы, а за этим господином, — прибавил он, с полунасмешливым, с полуугрожающим видом оглянувшись на генерала Ландерова, — за этим господином я не признаю права высказывать своё суждение о служебном долге русских солдат гвардии её величества.
— Постойте! — воскликнул снова Пётр, весь дрожа от ярости. — Вы узнаете, сударь, что значит противиться приказу наследника престола! Генерал фон Ландеров, возьмите у этого непослушного офицера его шпагу!..
Пассек стоял неподвижно; он только приподнял, совсем незаметно, остриё своей шпаги, опущенной пред великим князем, так что оно, сверкая на солнце, направилось на генерала.
Тот отступил немного назад, за спину цесаревича; сильнейшее смущение отразилось на его полном, красном лице; он боязливо осмотрелся и шепнул великому князю:
— Ваше императорское высочество изволили забыть, что я — голштинский генерал и, следовательно, не принадлежу к числу начальников русского офицера.
— Ваша правда, — подхватил Пётр с возрастающим раздражением, — я позабыл, что соотечественники, а также офицеры герцога голштинского — чужестранцы в этом краю! Но я положу конец этому бунту!.. Я иду надеть свой русский мундир... Погодите, сударь... вам предстоит сейчас увидеть пред собою русского великого князя, который числится подполковником Преображенского полка, — прибавил он с язвительным смехом, — и в качестве такового, по крайней мере, имеет право требовать от вас повиновения.