- Для... мужчины. Ты имеешь в виду цель или заказчика? В любом случае - оба они мужчины.
Я подумал - с чего это графа понесло по мальчикам? Неужели балерины закончились? В тоне его было что-то такое, что я понял - если я откажусь, он найдет какую-нибудь местную бабку.
-Почему бы вашему сиятельству не обратиться к Десэ? - француз не раз провозглашал себя духовным наследником Мон Вуазен.
- Мерзавец говорит, что не умеет... - граф беспомощно пожал плечами и одарил меня страдающим взглядом раненой лани.
Лекарства, привезенные мною из Риги, иссякли, чтобы произвести новые, мне не хватало кое-каких приборов, и я сказал:
- Это возможно, но мне понадобится перегонный куб.
Не думал я, что наш щеголь знает, что такое перегонный куб, но он не спросил - что это? Он спросил:
- Что еще тебе понадобится?
- Белладонна, вербена, масло розы и кровь заказчика. Остальное у меня есть с собою, - я отвечал наугад, понятия не имея, как готовятся приворотные зелья. Впрочем, в таких делах главное не ингредиенты, а настрой на победу.
- А что еще - холодильник? Ты не водку ли гнать собираешься, Бартоло?
Я отвечал, что нет, и куб с холодильником нужны не только для производства водки. Меня позабавило, что придворный пустоцвет и правда что-то смыслит в алхимии. Граф прикусил губу, накрутил на палец черную прядь, и после минутного раздумья проговорил - а я, как всегда, прочел по его губам:
- Пойдем, я предоставлю тебе твой куб.
Мы вышли из кабинета - и столкнулись с Десэ. В руках у Десэ была клетка, и в клетке сидела снежно-белая кошка.
- Отлично, что ты здесь, Десэ, - улыбнулся граф, - пойдем с нами, ты покажешь Бартоло наш перегонный куб. Я не совсем уверен, что знаю, как он работает.
Лицо Десэ страшно переменилось, его безжизненные глаза потемнели, и француз разразился длинной гневной тирадой на своем родном языке. Граф следил за ним с холодным любопытством, и ни один мускул не дрогнул на красивом его лице.
- Ты же благородный человек, Десэ, - по-немецки произнес граф, когда Десэ закончил свою тираду, - Ты должен помнить, что невежливо говорить в присутствии человека на языке, которого он не знает.
- Выходит, ваше сиятельство при дворе демонстрируют дурное воспитание? - расхохотался Десэ, - Вы шепчетесь по-французски с одной высокой особой - именно в надежде, что вас не поймут.
- Тебе и это известно? - граф брезгливо поморщился, - Что ж, простим друг другу прегрешения против этикета, и пойдем, Десэ - покажем Бартоло его куб.
- Вам мало было его предшественника? - прошептал Десэ, забывая, что я читаю и шепот.
Граф пожал плечами и направился в спальню, и Десэ последовал за ним, подхватив свою клетку. Я шел за ними, снедаемый жгучим любопытством. В спальне Десэ поставил на пол кошачью клетку и привычным жестом защелкнул на дверях задвижки. Граф тем временем отошел в угол спальни, за шпалеры, и провел ладонью по деревянной панели - его розовый перстень в отблесках свечи сделался сиреневым. Панель отошла в сторону, открыв проход в тесную комнатку без окон. По замыслу архитектора в такой комнате призван был прятаться ночной горшок. Граф внес в каморку подсвечник с горящими свечами - на полках отозвались бликами склянки со снадобьями, на узком столе заиграл отблесками пламени перегонный куб.
- Взгляни, Бартоло, здесь все есть, что тебе нужно? - граф, говоря со мною, всегда поворачивался ко мне лицом и тщательно артикулировал слова. Он был добрым человеком, что бы о нем не болтали.
Я вошел в лабораторию - а это была именно алхимическая лаборатория, и ни что иное - и присмотрелся к снадобьям на полках. Какие-то были подписаны, и я увидел то, что искал, и то, что встретить и не надеялся. Ингредиент ушных капель, довольно редкий - ни в Риге, ни в Петербурге я смог его раздобыть. У графа он был.
- А что в тех банках, что никак не подписаны? - спросил я, и Десэ тут же ответил:
- Не твоего ума дело.
Веселясь про себя, разглядел я средства от прыщей, от выпадения волос и для поддержания мужской силы. Были здесь и средства наподобие шпанской мушки - но увы, ничего от разбитого сердца.
- Здесь есть все, что нужно, ваше сиятельство, - отвечал я графу, - прикажете приступить?
- Погоди, пусть Десэ закончит со своей кошкой. Поднимись пока к себе, я пришлю за тобой. Десэ придет к тебе, когда все закончит.
Десэ смотрел на меня, криво усмехаясь, и в страшных глазах его плясали огоньки свечей. Он открыл двери передо мною - я вышел - и двери снова закрылись. Именно тогда я и понял, что слух возвращается ко мне. За дверью услышал я далекий, лающий голос Десэ - немецкую речь с сильным французским акцентом - звучавший так, словно шел он из глубокой пещеры. Я подумал еще - не показалось ли мне это, ведь ни один дворянин никак не мог говорить с другим такими словами.
Так я начал работать в лаборатории под чутким присмотром Десэ. Страшный француз понял, что кроме производства лекарств ничего в лаборатории мне не интересно, и несколько смягчился. Кажется, он знал, что именно я делаю и даже над каким лекарством работаю - когда я пытался синтезировать ушные капли, Десэ молча подал мне с полки тот самый редкий ингредиент и потом еще одну склянку.
- Это не нужно, Десэ, - попытался я отказаться.
- А ты попробуй, добавь. На кончике ножа. Увидишь, так оно лучше будет.
Может быть, оттого, что я его послушался - капли подействовали, и слух начал возвращаться ко мне - потихоньку, волнами. Были дни, когда правое ухо слышало так же, как до болезни. Я узнал, как звучат голоса людей вокруг меня - лающий голос Десэ, скрипучий говорок Кейтеля, воркующие контральто горничных. У графа Левенвольда голос был мягкий, как лебяжий пух. Я не признался ему в своем выздоровлении - ведь глухота была одним из условий приема меня на эту службу.
Я приготовил графу его приворотное зелье, и счастливый любовник день спустя призвал меня в свой кабинет и щедро со мной расплатился.
- Спасибо, братец лис, - сказал он, намекая на рыжие мои волосы, - ты настоящий волшебник.
- Всегда к услугам вашего сиятельства, - отвечал я, думая "по вере вашей и воздастся вам",- выходит, жертва пала к вашим ногам?
- Фу, Бартоло! - брезгливо сморщился прекрасный Рене, - Давай без подробностей!
- Ваше сиятельство позволит мне и дальше пользоваться лабораторией? Многие лекарства легче сделать самому, а не искать у аптекарей.
- Десэ мне сказал, что ты уже вовсю производишь какие-то порошки. Впрочем, можешь продолжать - Десэ смирился с тобой, а мне и подавно не жалко.
- Спасибо вам, ваше сиятельство. Позвольте задать вам еще один вопрос?
- Спрашивай, - я услышал его голос, обнявший меня мягкой волной, и в этом голосе звучало недовольство.
- Простите меня за назойливость, но гобелен в гостиной - это ведь копия Брейгеля, "Охотники на снегу"?
- Понятия не имею, - отвечал граф, и я услышал в его голосе скуку, и лень, и равнодушие - боже, как же хорошо слышать! - Кажется, он назывался "Зима". Или же "Доброй охоты", бог весть...Это подарок графини фон Бюрен, вот и висит на видном месте - иначе давно бы выбросил такое безобразие. Графиня сама его вышивала, или ткала - не знаю, что там женщины делают с гобеленами...
Дверь распахнулась, на пороге возник Десэ - пробило пять часов, его время. В руках Десэ держал пушистую белую кошку. Просто держал на руках, без всякой клетки, весь в белом кошачьем пуху, и кошка висела на его руках, как горжетка.
- Она жива, Рене! - торжествующе воскликнул Десэ, - Мы победили, она жива!
Я поразился тому, что бедняк Десэ зовет по имени блистательного гофмаршала, и зовет безо всякого титула. Змеиные глаза Десэ магнетически светились. Он встал так, чтоб я не видел его губ, совсем близко к графу, почти касаясь его своей кошкой, и проговорил тихо - но я услышал, услышал его:
- Дай мне одну из твоих девчонок, Рене, что тебе стоит...
Если б Рене ответил "Нет, ни за что!", но он склонил голову, посмотрел на Десэ исподлобья чудными своими ангельскими глазами и отвечал:
- Хорошо, Десэ. Я только подумаю, кого...
- Это та самая кошка, ваше сиятельство? - спросил я, и граф ответил, вздрогнув, словно очнувшись:
- Нет, это другая. Та подохла.
- Эта - сестричка той, - пояснил веселый Десэ, - Они близняшки. Одна сестричка издохла, другая выжила - что тут непонятного?
Она не была балериной, просто пленная девушка с Кавказа, приглянувшаяся эстету Рене своей трогательной худобой. Неудивительно, что он так быстро ею наигрался. Когда Кейтель позвал меня к ней, была полночь. Наш граф еще резвился в высшем свете и не мог видеть дела рук своих - не своих, конечно, но без его воли ничего бы не случилось.
Когда я пришел, она и дышала уже с трудом. В комнате стоял тяжелый запах, и ковры были испачканы, а три другие девушки сидели, сжавшись в комок, на своих постелях. От нее пахло чесноком и рвотой.
- Давно она так? - спросил я.
- Как вечером поужинали - так и началось, - поведал Кейтель.
- Почему вы сразу не послали за мной?
- А вы дома были? - с сарказмом поинтересовался Кейтель.
Я удалял вросший ноготь госпоже фон Бисмарк - щедрый мой патрон одолжил меня на вечер. Он нередко присылал домой скорохода с запиской, нацарапанной кое-как куриным почерком, где предписывалось, к кому мне следует отправиться. В такие моменты я чувствовал себя непристойной дамой.
Я промыл девушке желудок, но это ничему не помогло - она умирала. Она задыхалась, я нащупал пульс - он еле бился.
- Может, Хеда отравила себя? - послышался голос одной из узниц гарема, - Ей так не нравился его сиятельство...
Я поднял голову и попросил, играя свою роль глухого:
- Повторите для меня, фройляйн. Я глух и читаю по губам.
- Она могла отравиться, - повторила девушка, - Она терпеть не могла его сиятельство...
- Где ей было взять яд?
- Может, из этого его розового перстня? Все говорят, там тофана.
- Ты дура, Луиза, - раздалось с другой кровати, - Хеда ужинала сегодня с господином Десэ. Он обещал забрать ее в свою страну и сделать там честной женщиной.
- Госпожой Десэ? - уточнил я.
- Боюсь, я остался без госпожи Десэ, - раздалось с порога. Я не повернул головы - я же был глухим для Десэ. Француз подошел к девушке, смерил взглядом мои разложенные инструменты и произнес задумчиво:
- Да, доктор Климт, при отравлении следует сперва промыть желудок, а затем давать антидот.
- Да вы что? - спросил я издевательски, глядя на него безумными глазами. Десэ почесал в голове, взъерошив свои белокурые волосы, и уставился на меня - асимметрия его лица сделалась особенно заметна:
- Вы стали нормально говорить, доктор, прежде вы кричали или шептали.
- Я научился, - отвечал я тихо.
Десэ потрогал пульс несчастной Хеды и длинными своими пальцами закрыл ей глаза:
- Спокойной ночи, бедная госпожа Десэ...
У Кейтеля затряслась челюсть. Я подумал, смогу ли я ненавидеть кого-либо сильнее, чем возненавидел Десэ. Внизу хлопнули двери, застучали по лестнице золотые каблучки - вернулся наш граф, золоченая кукла, марионетка в руках убийцы.
Десэ спустился к нему, чтобы рассказать о случившемся. Потом француз забрал свою несостоявшуюся невесту и унес, просто перекинув через плечо тело, завернутое в покрывало. Наверное, отнес в подарок своему другу-прозектору.
Я слышал, как ужинает граф - сегодня без Генделя, это был весь его траур по бедной Хеде, и это было бог знает как много с его стороны. У меня не хватило пороху спуститься и взять расчет. Что бы я сказал - "ваше сиятельство убийца и бездарный алхимик, и поэтому я от вас ухожу?"
Я не ушел от графа ни на следующий день, ни через неделю. Не знаю, дурной я человек или просто лишен сильной воли. Мне жаль было потерять деньги и, что уж скрывать, я боялся Десэ - хладнокровный господин Смерть мог поступить со мной не лучше, чем с несчастной Хедой. Видя мою покладистость, страшный француз сделался со мною почти ласков, в лаборатории подсказывал рецепты лекарств - и все его рецепты были лучше тех, что знал я. Его ум и поистине энциклопедические знания порою приводили меня в трепет, и я невольно роптал на провидение, подарившего таланты подобному негодяю.
Первая загадка - с гобеленом - разрешилась. Пришло время проясниться и второй. Одним волшебным весенним вечером наш Красавчик явился домой, прижимая к лицу платок. Кейтель позвал меня, и я спустился со своих антресолей.
- Погляди-ка, братец лис, буду ли я жить с такой раной, - нервно смеясь, проговорил граф и отнял от лица платок. Три параллельные царапины алели на его щеке на фоне смазанных румян.
Я промыл рану и посоветовал впредь быть поосторожнее с кошками. Рене рассмеялся своим серебристым смехом:
- Не выйдет, Бартоло, эта кошка бешеная, - и полетел в гостиную, как на крыльях. Я остался стоять со своей мокрой салфеткой - из столовой послышалась шарманка "Сарабанды".
На антресолях имелся небольшой балкончик - оттуда Кейтель следил за происходящим на лестнице и в гостиной, как орел из гнезда. Я поднялся как раз до этого балкончика, когда внизу раздалось торжественное:
- К вашему сиятельству княгиня Натали Лопухина!
Бархатно-шелковый вихрь ворвался в столовую. Такой женщины я не видел прежде и не увижу уже никогда. Это была такая красавица... У нее были синие глаза и талия, которую можно обхватить двумя пальцами, и алые ленты развевались в вороных волосах. И она плакала.
На балкончик с небывалой для своей комплекции прытью вознесся Кейтель и, обхватив меня за плечи, заставил опуститься на корточки. Глядя мне в лицо - он считал меня глухим - Кейтель прошептал:
- Сиди тихо. Сейчас будет спектакль.
Граф поднялся с кресел навстречу гостье, и дама, не смущаясь прислуги и музыкантов, букетом роз упала к его ногам. Падение сопровождалось темпераментной тирадой на французском языке.
- Что она говорит? Я не знаю французского, - шепотом спросил я у Кейтеля.
- Само собой, не хочет, чтоб бросал, - с удовольствием разъяснил Кейтель, - будет знать, как графу рожу драть...
Меня смутило неожиданное просторечие церемонного Кейтеля - но внизу происходило и вовсе невероятное. Дама почти лежала на полу, обхватив графскую ногу, а бедняга Рене пытался вырваться и осторожно так пятился - дама ехала по паркету следом. Музыканты сбежали, слуги попрятались.
- Рейнгольд, Je t'aime, - причитала дама - это и я понимал.
Наконец наш Красавчик смягчился и протянул к ней руки - страдалица тут же обвила его, как омела, и покрыла поцелуями следы своих когтей. Рене за руку увел ее прочь - в спальню, не иначе - и спектакль окончился.
Так я впервые увидел княгиню Наталью, метрессу Рене Левенвольда. Позже, когда граф "одалживал" меня, чтобы осмотреть княгининых детей и однажды даже, чтобы отворить кровь ее пьянице-мужу, - я поближе познакомился с прекрасной княгиней. Это тоже был цветок на стальном стебле. Глава семьи и хозяйка дома, интриганка и деспот, она любила своего позолоченного избранника с какой-то звериной, отчаянной ревностью. Пьяница-муж был воском в ее руках. При дворе обожали ее и боялись. Это была Диана, богиня охоты - но лишенная своей невинности. Привязанность княгини напоминала кольца удава, сжимавшие жертву, но и жертва ускользала, не шла в руки - и обоим игрокам нравилась такая игра.
Я спрашивал Кейтеля, как сибарит Красавчик терпит столь агрессивную, деспотическую, порой драчливую метрессу, и Кейтель отвечал глубокомысленно:
- Главное, что оба довольны. Его сиятельство такое обожает - иногда он специально просит своих девочек кусаться.
Десэ же - грешным делом я задал этот вопрос и ему, что не служит к моей чести - ответил и вовсе загадочно:
- Княгиня - женщина-трофей, первая дама двора, а наш Красавчик привык иметь все самое лучшее. К тому же Наталья - копия своего дядюшки, в такие глаза Рене готов смотреть вечно.