Ты, наверное, знаешь, что я подал Е.И.В. родословную роспись на всех твоих польских союзников и оппонентов. Стоит взглянуть на эти разветвленные родословные древа, переплетающиеся между собою, словно совокупляющиеся гадюки - и становится ясно, что никому из пяти твоих польских переговорщиков, увы, нельзя доверять. Они переплетены друг с другом и с противниками нашими кровно, а значит, неразрывно - впрочем, как мы с тобою. Надеюсь, мое скромное исследование облегчит твою миссию, по меньшей мере, докажет правоту твою в суждениях по польскому вопросу.
Что до господина Б., то опасения твои напрасны, милый мой Гасси. Нашей дружбы ему не разрушить, да и мне нет смысла далее биться в эту упрямую скалу - что толку, только напрасно рассыпаться в брызги. (Следующий абзац был зачеркнут несколько раз, но вполне читаем - конечно же, я прочел его и запомнил)
Чтобы позабавить тебя, расскажу о единственной своей Пирровой победе, после которой я утратил последнее желание приближаться к сему бездушному кентавру. Мой лекарь, человек темный и весьма загадочный, оказывается, способен изготавливать приворотные зелья наподобие тех, какими баловала своих подопечных покойная госпожа М.Б. Я не смог устоять перед соблазном и ступил на путь бедного моего друга Керуба де М. - попросил доктора приготовить и для меня такое зелье. Мой мучитель в тот день в очередной раз рыдал - его муттер проявила интерес к одному из этих новых русских камер-юнкеров. Я подал ему платок, пропитанный произведением моего зельевара, злодей поднес платок к глазам и после посмотрел на меня, словно прозрел и впервые меня увидел. Он спросил моего совета - как человека, уже дважды бывавшего на его месте - существуют ли способы вернуть высокое расположение, и заставить фортуну вновь поворотиться к нему лицом. Я рассмеялся и ответил, что способов таких предостаточно, но на словах я объяснить их ему бессилен, подобные знания должны подкрепляться практикой. Той же ночью он прибыл ко мне для практических занятий - в ту самую мою комнатку, где стоят манекены, гримерный столик и хлипкая козетка. Ты бывал у меня в этой комнатке, иногда мы с Керубин играем в ней в карты. Это была, наверное, самая горькая из всех моих побед. Я дал ему несколько уроков - тебе-то хорошо известны все эти фокусы, но для кентавров они внове - и отправил его закреплять пройденное в хозяйскую спальню. Никогда более не попрошу у лекаря его зелье! (Больше вычеркиваний не было - автор счел, наверное, что остальную часть письма вполне можно отослать адресату).
Да и альянс подобный этому с самого начала вызывал только горькую иронию. Как говорят рижские шулеры - "полюбить, так королеву, проиграть, так миллион". В нашей семье первая половина поговорки досталась тебе, а мне - вторая. Я проигрываюсь каждый день в пух и прах, словно успехи мои в любви грандиозны, но ничего же такого нет... Господин Б., напротив, каждый день выигрывает, и так помногу, что его партнерам тяжело с ним расплачиваться. Он ставит их в поистине неудобные положения - увы, лишь иносказательно.
Я счастлив, мой Гасси, и госпожа Л., и госпожа В. ко мне благосклонны, и даже Е. - ее внимание порою переходит в навязчивость. Все мечты наконец-то лежат у моих ног, и здание, выстроенное по моему проекту, обещает уют и счастье. Ты жалуешься, что прежде столь желанная, твоя миссия в разлуке с любимыми превращается в мучительную ссылку. А я стою по вечерам у окна своего прекрасного нового дома и смотрю на дорогу - не едет ли он, мой блестящий кавалер на лучшей в городе лошади?
Ты совсем не пишешь, как поживает наш "прекрасный юноша", засыпает ли, как прежде, на твоем плече, читает ли это письмо из-за твоей спины? Если да, то поцелуй его за меня. Жаль, если вы снова в ссоре.
Я тоскую по тебе, мой Гасси, и жду твоего возвращения - или хотя бы ответа на это жалкое письмо. Твой и только твой Р."
Мы играли в карты - в отсутствие Кейтеля компанию мне составили два повара - когда в дверь постучали. Я проявил выдержку, сыграл глухого и не повернул головы. Один из моих партнеров по игре встал и открыл дверь - на пороге стоял Десэ. Время было за полночь, я испугался - зачем он пришел к нам в эту пору. Десэ сиял - и даже в мертвых глазах его что-то теплилось, словно блуждающие огоньки плясали в болоте.
- Пойдем, доктор, - поманил он меня, не поздоровавшись, - посмотри, может, подскажешь что.
Мы спустились вниз, и я представлял уже себе мертвую Марию, лежащую на столе в комнате для слуг. То, что Десэ веселится, ничего не значило - он был не совсем нормальный.
Но француз вывел меня на улицу - через черный ход. Ночь обняла нас своей прохладой, в воздухе пахло помоями и сиренью.
- Куда мы идем? - спросил я. Было нежарко, а я не захватил с собой плаща.
- Ко мне домой, - беззаботно отвечал Десэ, - Ты ведь не был у меня никогда?
Еще бы - что мне там делать?
- Посмотришь на еще одну белую кошечку, - продолжал Десэ весело, - Может, дашь мне какой добрый совет.
- Ты забываешь, я не кошачий доктор.
- Так и кошка - не кошка, - хохотнул Десэ, - А ты и в темноте читаешь по губам?
- Я очень хорошо вижу, - отвечал я, и мне стало не по себе.
- А я подумал, что у тебя вдруг прорезался слух. Впрочем, начнешь болтать - и Красавчик живо подрежет тебе язык. Или ты еще обманываешься его сахарной внешностью?
- Не обманываюсь, - ответил я и не смог не добавить, - но наш граф такая бестолочь, он не замечает нас и не видит дальше своего носа.
- Ему удобно казаться таким, - сказал Десэ, - Я тоже долго считал, что он витает в облаках. А вышло, что я работал на него два года, как наемный алхимик. Одно радует - если меня повесят, повесят и его.
Я не стал уточнять, за что повесят Десэ - его кошки и девушки давно наводили меня на определенные мысли. То, что наш рассеянный граф все-таки смог воспользоваться результатами работы Десэ, вызывало у меня определенное злорадство. Никогда нельзя считать других наивнее или глупее себя.
Мы подошли к темному, покосившемуся дому. В окне теплился слабый одинокий огонек. Десэ ключом открыл дверь и пригласил меня войти. Он провел меня в маленькую, скудно освещенную комнату. Здесь стоял тяжелый и печально знакомый мне запах - чеснока и рвоты. На столе сгрудились склянки с какими-то снадобьями, а в углу, на скомканной постели, сидела горничная Мария. Платье ее было испачкано, лицо бледно, но дышала она ровно и ясные глаза ее сияли. Для недавно отравленной она выглядела великолепно.
- Вот эта кошка, - с кривой усмешкой Десэ указал на Марию, - взгляни, будет ли она жить?
Я приблизился к постели, взял руку девушки и потрогал пульс. Пульс был ровный.
- Здравствуйте, Мария, - поздоровался я со своей пациенткой, - Как вы себя чувствуете? Что-нибудь беспокоит?
- Нет, уже нет, - она слабо улыбнулась, - живот только болит. Вчера весь день тошнило, а сегодня уже все прошло.
Мария была бледна, лоб ее блестел от испарины и под глазами залегли черные тени, но в сравнении с Хедой - передо мной была здоровая женщина. Я расшнуровал ее платье и ощупал живот - печень была увеличена, но совсем немного. Одна рука Марии была перевязана - на сгибе локтя.
- Эта - не умрет? - почти утвердительно спросил Десэ.
- Эта - нет, - с той же интонацией отвечал и я, - Что у нее с рукой? Что за повязка?
Десэ молча взял со стола железный стилет для инъекции и показал мне.
- И что ты вводил ей через эту штуку? Антидот при отравлении?
- Угадал. Я впрыскивал ей митридат. Не смотри на меня так - не тот митридат, что льют на култышки после ампутации.
- Ты чудовище, Десэ, - я повернулся к Марии, - Оно того стоило? Его сиятельство дал вам вольную?
- Дал. И могла ли я выбирать - стоило оно того или нет? - ясные глаза смотрели на меня сурово. Я никогда этого не пойму - девушка, образованная, умная, развитая, была у графа на положении рабыни, и он отдал ее своему слуге, как кошку, чтобы ставить опыты. И, получив по закону свободу, - стала ли она свободной, здесь, в этом ужасном жилище Десэ?
- Хотите пойти со мной? - спросил я Марию, - Вы сейчас встанете с постели, я возьму вас за руку, и мы уйдем.
Десэ расхохотался, как гиена.
- И вернемся - обратно? - уточнила Мария, - В дом графа?
- Нет, просто уйдем. Граф рассчитает меня, и мы уедем - в Ригу, а потом и ко мне домой, в Амстердам, - в тот миг я сам верил в то, что говорил. А Десэ смеялся, глядя на нас. Возможно, он знал, что ответит мне Мария.
- Простите, Бартоло, но я останусь здесь, с господином Десэ. Он хоть и чуть не убил меня - но потом же все-таки спас. И он дворянин, и он богат, а вы, Бартоло, бедный жидовский лекарь, уж простите меня.
- Ваша больная не умрет, - сказал я, обращаясь к Десэ, - Если вы, конечно, не продолжите давать ей яды. Пусть пьет побольше воды и ест овсяную кашу - у нее раздражен желудок. Никакого вина, ничего жареного. У нее увеличена печень - необходима диета. А теперь позвольте мне откланяться.
- Я провожу тебя, доктор, - Десэ вышел из комнаты и распахнул дверь на улицу - сквозь тяжелый запах рвоты и смерти повеяло ночной свежестью.
- Мечтатель ты, Бартоло, - мы возвращались темными дворами, и Десэ вел меня под руку. Он ничуть не злился на меня за мое выступление, напротив, это его весьма позабавило.
- Да, я дурак, - отвечал я горько, - Поверил, что возможна свобода воли.
- Вот она, твоя свобода воли. Кушай, не обляпайся. Дура всегда выберет дворянина с деньгами, хоть трави ее ядом. Если бы Красавчик признал ее ребенка, она и от него бы никуда не ушла. Так и осталась бы крепостною.
- Разве это был его ребенок? - в изумлении спросил я, - Разве не твой?
- С чего мой-то? - удивился Десэ, - Я на чужое добро не покушаюсь. У Машки был свой хозяин, при чем здесь вообще я? Начнем с того, что это было бы незаконно. Я дворянин, я уважаю законы, даже самые идиотские.
Я ничего не говорил о старшем из Левенвольдов, но оттого лишь, что Гасси наезжал в столицу очень редко. Его дипломатические дела в Европе складывались не так хорошо, как хотелось бы. Он всю жизнь свою и будущее поставил на одну эту польскую карту - и теперь унизительно проигрывал. Польские оппоненты опережали его - шаг за шагом, и строку за строкой - перечеркивали дипломатическую его репутацию.
По приезде старший граф посещал с докладом господина фон Бюрена (как я понял, фон Бюрен, вопреки табели о рангах, исполнял обязанности канцлера, - так сказать, на общественных началах) и затем, на волне впечатлений, являлся к любимому брату. Кейтель имел возможность подслушивать и как-то поведал мне по секрету, что старший Левенвольд костерил на чем свет стоит незадавшегося канцлера и "давно бы подсыпал мерзавцу яду, если бы не опасался, что это откроется". Наш Красавчик отвечал брату иронично и мягко, так, словно был полностью на его стороне - но ни я, ни Кейтель не смогли бы с уверенностью ответить, чью сторону принял бы наш очаровательный наниматель в случае открытого конфликта.
Первая встреча двух братьев, которой довелось мне стать невольным свидетелем, произошла уже в конце лета, когда двор вернулся в столицу.
Мы с Десэ засиделись в лаборатории заполночь и граф, вместо того, чтобы выгнать нас и улечься спать, с чего-то принялся помогать Десэ - такое на него снизошло вдохновение. Я ковырялся в уголке со своим рвотным порошком и старался не обращать на них внимания - чтобы не попросили на выход. Рене, без краски на лице, с длинными волосами, спрятанными под сетку, сейчас ничуть не напоминал легкомысленного придворного пустоцвета. Я краем глаза следил за ним - пальцы его так и порхали над склянками, и этот человек явно знал, что делает. И прекрасно понимал, как работает перегонный куб. Десэ, сделавшись ведомым в их тандеме, принял эту смену ролей как нечто само собой разумеющееся. Я ожидал, что у алхимиков во время работы из реторт должен валить зловонный пар и жидкости в колбах делаться разноцветными, но ничего подобного не увидел. Странным было лишь то, что оба алхимика зачем-то обнюхивали пробирки с результатами своих трудов с каким-то поистине собачьим любопытством. И тут же я вспомнил, что Рене никогда не пользуется духами - от него разве что время от времени пахло духами его метресс - и начал догадываться, почему он не душится. Яды имеют свои неповторимые запахи, и Красавчику важно было сохранить свое обоняние.
На первом этаже раздались голоса, и громовой голос воззвал:
- Рене! Ты не спишь еще, мой мальчик?
И шаги загрохотали по лестнице. Рене побледнел, вылетел пулей из лаборатории и мгновенно задвинул за собой панель. На полу осталась лежать его домашняя туфля. Десэ тут же отставил реторту и деловито задул спиртовку и все свечи. Мы стояли в темноте, не смея пошевелиться. Плошка с рвотным порошком так и осталась в моей руке - я не успел поставить ее на стол, а теперь было уже поздно. Из-под неплотно прикрытой панели слабо пробивался тоненький лучик света. Вздохнул матрас под тяжестью тела, зашелестели покрывала - Рене забрался в свою постель. Скрипнули петли, вылетели задвижки из пазов - распахнулись двери спальни.
- Гасси! Я думал, ты уже на пути в Варшаву, - послышался сонный, капризный голос Рене.
- Я заехал проститься, - прозвучал хриплый, взволнованный голос старшего брата.
- Ты пьян, Гасси?
- С досады, Рене. Ничего, дорожный ветер развеет винный дух. Знал бы ты, как выбесил меня наш недоканцлер Бюрен! Как ты только выносишь его надменность и глупость, и эти претензии казаться умным? Он то повелевает, то словно извиняется - лакей на троне - и никак не возьмет верного тона, и я бешусь от него, а он цепенеет и мямлит...
- Он просто боится тебя, - ласково пояснил Рене, - он хорошо тебя знает, и потому боится.
- И правильно боится! Рано или поздно мое терпение лопнет. Если миссия моя в Польше провалится, я перееду в столицу - и прощай тогда трусишка Бюрен. Я верну свою женщину - а муттер всегда рада меня видеть - и канцлер выйдет из меня получше, чем из этого недоучившегося выскочки. Всего-то нужно - щепотка тофаны. И ты будешь опять со мною рядом...
- Замолчи, чудовище! - с ужасом воскликнул Рене, - Тебя услышат слуги!
- Твои слуги давно спят, - рассмеялся старший граф, - Может, устроишь для меня прощальный вечер? Мой дормез подождет... Разбуди парочку своих нимф - повеселимся вчетвером, как когда-то в Риге...
- Изволь не лезть в сапогах на мое белье, - холодно отозвался Рене, - сейчас я отыщу вторую туфлю и провожу тебя.
Плошка с порошком ринулась из моих рук, и Десэ ловко подхватил ее в полете - правда, порошок весь пропал.
- Знаешь, я нарочно приехал к тебе вот так, ночью, неожиданно, когда ты думал, что я уже на полпути к Варшаве, - глухо и злобно признался Гасси, - Мне любопытно стало, кого я найду здесь с тобой.
- Здесь не бывает сюрпризов, - в голосе Рене слышалась насмешка, - у меня всегда одни и те же.
- Ты знаешь, о ком я. Уж точно не о бедной Наталье.
- Твои намеки оскорбляют мою честь. За эти намеки я мог бы и вызвать тебя на дуэль, - церемонно и вежливо проговорил Рене, - Твое счастье, что мы братья и нам нельзя драться.
- Нам незачем драться. Мне было бы жаль убить тебя, мой мальчик. Спокойной ночи, Рене, - судя по звукам, Гасси поднялся с постели, - не провожай меня.
- Прощай, Гасси. И постарайся не свернуть себе шею.
Сапоги прогрохотали - по коридору, по лестнице... Мы слушали звук удаляющихся шагов. Десэ не сводил с меня глаз - в слабеньком свете, лившемся из комнат.
Панель отодвинулась, на пороге стоял Рене с шандалом в руке:
- Ступайте по домам, горе-алхимики. Хорошо еще ты, Климт, у меня глухой. Не слышал моего позора и не знаешь, какой дурак мой брат. А ты, Десэ - смотри, не разболтай ему.
Десэ лишь пожал плечами. Мы гуськом вышли из графских покоев, и на лестнице Десэ почти силой потащил меня за собой, к черному ходу:
- Мне нужно пошептаться с тобой!
- Хочешь все-таки разболтать, что за дурак брат его сиятельства? - попробовал отшутиться я.