Когда ты видишь в лице другого человека себя самого – ты находишься в идем-форме, где вы – одно, не потеряв при этом самих себя. Такое состояние христианство называло божественной любовью, и, кажется, про него же современный буддийский святой Тик Нат Хан написал удивительные слова:
Если мы собираемся съесть кусок хлеба, если мы внимательны, если здесь присутствует Святой Дух, мы можем съесть этот кусок хлеба так, что это позволит нам по-настоящему соприкоснуться со вселенной. Кусок хлеба содержит в себе солнечный свет. Это не трудно заметить. Если бы не было солнечного света, не было бы куска хлеба. Кусок хлеба содержит в себе облако. Поэтому, когда вы едите кусок хлеба, вы едите солнечный свет, вы едите минералы, время, пространство, все. Одна вещь содержит в себе все.
Аристов с большим внимание относится к формам, которые позволяют вместить в себя все, причем, более явно и материально опознаваемо, чем глубинное созерцание буддийского мастера.
Такими формами для него могут быть города, пейзажи, местность, которую он стремится сначала воплотить в стихе, как это было до нашей совместной поездки в Нью-Йорк, а потом уже увидеть наяву и снова описать. Тем самым создав два стихотворения с одной идем-формой – вполне реальным Нью-Йорком небоскребов и парков. По большому счету это поиск омонимов бытия – форм, в которых разные значения сливаются в одно средство выражения. В том месте, мы с тобой, такие разные, такие далекие, на время – одно, как поля ржи и поля шляпы встречаются в единой оболочке слова. Отсюда его страсть к каламбурам, которой он наделяет любимого героя своего романа. Отсюда его отношение к городу, к топосу как к форме стиха. Отсюда его двоения предметов в стихе, когда они то встречаются в омонимической форме, то расходятся снова, как описанные им двоящиеся сосновые иголки. Люстра становится Атлантидой поэтов, а две комнаты в Дуино – в доме наверху и на побережье стремятся слиться в одну.
Можно ли выразить невыразимое? Да настоящая поэзия только этим и занята. Но часто за потоком слов забывается их невозможность. Невозможность точного именования в потоке. И если писатель талантлив, он превращается в больного, одержимого манией цитатного и полуцитатного письма, производя на свет даже пользующуюся спросом продукцию. Но для того, чтобы слово вернулось к себе, к первоистоку своего имени, стало словом реальности, а не цитаты, ему, во-первых, необходимо «исправленное состояние», подтвержденное делом – всем образом жизни говорящего, а во-вторых, ему нужна тишина. Безмолвие – другое название Бытия «здесь и сейчас», откуда слова истекают и куда они уходят. Бесформенная форма, из которой только и можно увидать, что по- настоящему и единственно радостным и полным образом я существую в тебе, а ты – во мне. Что мы – единокровны.
«… перелицуют пальто…»
Конец ознакомительного фрагмента.