Тут вспомнилась шутка: А теперь будем петь в «ас-дур». Это про нее, про нас, дур!
Итак, она в аду. В темном пространстве. Неужели, заслужила? О, Господи! Причина? Ей она неизвестна, зато следствие налицо.
Нет, почему же, известна! Тут все проще. Ангел-хранитель на минутку отвернулся. И теперь у нее масса времени, чтобы понять, зачем судьба бросила ее сюда. Может, для того, чтобы лежа в этой помойной яме, она смогла, наконец, подумать для чего живет? Заглянуть в себя и осознать: кто она такая под тонкой кожей имени? Сорвать маску, с которой срослась! Что-то не то всю жизнь делала? Куда-то не туда брела? А куда надо было? Пойдешь прямо – голову сложишь, направо – друзей потеряешь, налево – счастье найдешь. Почему все сказочные герои идут туда, где голову сложишь, то есть прямо? И никто не верит, что налево ждет его счастье. Может, знают про бесплатный сыр в мышеловке? Налево вообще ходить не стоит! Эта левая дорога приводит не к счастью, а к потере самого себя. Недаром говорят – заблудился! В сказках, герой, выбирая прямую дорогу, добивается того, чего хочет. Но это в сказках. В ее случае, видно, существует какой-то другой Божий план. Хорошо бы знать, какой?
Пытаясь найти ту самую истину, она прочитала бессчетное количество разных эзотерических книг. Узнала, что есть такая наука, называется нумерология. Оказывается, числа играют большую роль в судьбе человека. Мир это число! И по дате рождения можно определить четыре периода жизни, четыре оклика судьбы. Четыре главных шага, которые должен сделать человек в своей жизни, чтобы придти туда, где ему надлежит быть! Первый оклик длится до осознания себя как личности, второй начинает «звучать» в зрелом возрасте. Третий – самый главный – это период отдачи человека миру. Дети выросли, и у тебя пик работоспособности и самореализации. Четвертый, последний, относится к проработке человеком земной программы. Она-то думала, что у нее сейчас длится третий период – дети выросли, то есть дочь, можно самореализацией заняться. Видно, Господь сократил ей эту возможность! Придется именно тут проработать свою земную программу. Никто не помешает осмыслить прожитую жизнь! Проработаешь, осмыслишь, за что-то себя осудишь, за что-то похвалишь. Захочешь изменить, но не сможешь! Поздно! Как же эту нумерологию согласовать с религией, метафизикой, психологией? Их вместе связать? В один узелок? Может, это все и есть сплав души? Жаль, она уже этого никогда не узнает! Судя по всему, сейчас судьба кликнула ее в последний раз. Может, перед смертью ей эта тайна и откроется? И она с этим всеобъемлющим знанием предстанет, наконец, перед Господом! И спросит его: «Господи, что это ты не дал мне самореализоваться? Я, может, кое-что еще могу!» Спросит, это уж точно!
Антонина, представив это, совершенно неожиданно рассмеялась. И успокоилась.
Смех обесценивает страх!
Посмеяться над нелепостью, странностью ситуации – значит, убить страх! Избавиться от него хоть на время. Страх мешает думать и принимать правильные решения.
Не паниковать! Ждать! Молиться! – вот ее правильное решение!
И, отвергнув всякие сомнения, она взмолилась к тому, единственному, в которого верила, к тому, что жил в ее сердце, а не в красивых храмах: «Господи! Если это испытание послано Тобой, у меня хватит сил выдержать его! Приму со смирением все, что со мной случилось! Только не бросай меня! Знаю, в этой яме я оказалась не случайно. Прости меня, грешную, прости, что вспоминаю Тебя только в несчастьях»!
Она подумала, что за долгую ее жизнь физическая платформа реальности чуть сдвинулась. Незаметно для всех. Что-то вокруг нее стало другим, но она осталась прежней. Не в этом ли дело? Должна ли она кое-что переосмыслить, произвести переоценку ценностей, понять нечто важное, измениться, если, конечно, останется жива?
…Так молясь и надеясь на лучшее, Антонина незаметно для себя погрузилась в воспоминания, и тени далекого прошлого обступили ее.
Оклик первый
Детство
Она с детства не любила свое имя – Антонина. Уменьшительное – Тоня звучит, как будто она тонет, если не в воде, так во всех делах. Тося, Тоська ассоциировалось у нее с тоской. Поэтому всем друзьям она представлялась как Антошка. Но потом многие други и недруги рифмовали ее имя с известным стишком: «Антошка, Антошка, пойдем копать картошку». Это тоже раздражало, и она стала называть себя Ниной. Ведь, в имени были две составляющие: Антон и Нина. Так в ней и жили два человека. Иногда Антон, иногда Нина. И были они разные.
Нина помнила себя лет с трех. Вот деревня Булановка, недалеко от маленького уральского городка, куда бабушка забирала ее на лето. Корова, молоко – это жизнь. Первое ощущение связано со вкусом. Соседка угощает ее каким-то коричневым скользким куском. Нина смотрит на бабушку – можно? Можно, – кивает бабушка. Нина берет в рот угощение. Морщится, фу, гадость! И выплевывает его на чисто вымытый дощатый пол. Бабушка смущается, соседка обиженно поджимает губы. С тех пор Нина лет до тридцати вообще не ела печенку.
Детство Нины пришлось на трудные послевоенные годы. Вся страна жила впроголодь. Лишь немногие счастливцы, кто работал в продовольственных магазинах, на базах или в системе общепита, избежали недоедания.
Мать работала бухгалтером в городском торге. Не рядом с продуктами, но связи все-таки были. Как-то в доме появилась банка сгущеного молока. И взрослые, посовещавшись, разрешили Нине ее оприходовать. По две ложечки в день! Лучшего она ничего не ела! Долгое время сгущенка была для нее самым сильным вкусовым ощущением.
Матери дали квартиру в одноэтажном деревянном доме, где из общего холодного коридора вели двери в пять маленьких квартир. Это было отдельное жилье с собственной печкой и «удобствами» во дворе. Нина зимой делила лежанку на печке с тараканами, снующими туда и сюда, нисколько не пугаясь этих насекомых. Потому что знала – они не кусаются. Родители трудились с утра до ночи. Отец, уволенный после войны из армии в чине лейтенанта, днем учился в мототехникуме, чтобы получить не только специальное образование, но и стипендию, а ночью работал на мотозаводе мастером. Жизнь в доме текла неспешно, во дворе был сарай, где обитала переехавшая вместе с бабушкой из деревни корова. Летом держали огород, который начинался сразу за «удобствами». Огород очень спасал. Поспевшие огурцы и морковка выдергивались из грядки, полоскались в рядом стоящей бочке с дождевой водой и с хрустом уничтожались. Когда девочка подросла, в ее обязанности входило этот огород поливать. Колонка с водой находилась за квартал от дома. И она, школьница младших классов, ежедневно таскала на своих худеньких плечах коромысло с тяжелыми ведрами. Поэтому и не выросла до среднестатистических размеров.
Нина была послушным ребенком, умела занимать сама себя. Всегда во что-нибудь играла, или придумывала игру. Зимой на месте летнего огорода лежал глубокий снег – она строила снежные крепости и воевала с воображаемыми врагами. Летом во дворе разбивался кукольный парк, появлялся кукольный дом, и она часами могла придумывать для своих кукол счастливую жизнь.
Потом у Нины появился брат – Виталик, с пухлыми ручками и пухлыми щечками. Куда подевалась эта пухлость с возрастом? Виталик вырос худым и длинным.
Мама обожала семейные ценности, и с этих давних пор у Нины хранились пожелтевшие фотографии: папа, мама и она. Папа, мама, бабушка и она. Она в красивом платьице, на стульчике. Беременная Виталиком мама и она. И, наконец, елка, папа, мама, Виталик в пижамке, и она в тюлевом платье со стеклянными бусами на шее. Красота!
На улице Советской, где жила семья Вихровых, отец Нины, пожалуй, был единственным непьющим и интеллигентным мужчиной. Он прошел войну, получил несколько ранений, но вернулся живым и здоровым. Черноволосый, с голубыми глазами и белозубой улыбкой – он привлекал всеобщее внимание. Все матери-одиночки квартала мечтали о таком муже и завидовали Нининой матери. А их дети завидовали Нине и ее брату. А им самим то, что у них есть хороший и добрый отец, казалось обычным делом. Только став взрослой, Нина поняла, как им с братом повезло. Ведь, там, – думала она, – в горних высях, в параллельном мире – до сих пор обитают сонмы душ погибших, исчезнувших, предавших, неизвестных, таинственных, случайных отцов, умерших для детей еще при жизни. И тысячи женщин, любивших их одну случайную ночь, здесь на земле бьются, чтобы прокормить, выучить, вырастить свое потомство. А после страшной войны в каждом населенном пункте была сплошная безотцовщина.
С этим старым домом связано не одно жуткое детское воспоминание. Ей шел пятый год. Мать поздним вечером сидела у окна за белой занавеской и кормила грудью маленького брата. Нина уже спала в кроватке, стоящей рядом с окном. Внезапно раздался звон разбитого стекла, Громкий крик матери и плач маленького брата разрезали тишину. Нина вздрогнула и проснулась. Материнский крик – для ребенка сигнал опасности, произошло что-то страшное! Она сжалась под одеялом в комок. Сердце застучало в ушах как барабан. Под одеялом стало трудно дышать. Ужас накрыл волной! Судорожные сглатывания, пульсирующая в висках кровь, и – слабая детская нервная система дала сбой. Нина обмочилась. Сквозь пелену сознания она услышала, как отец с руганью выскочил на улицу. Мать, наконец, обратила внимание на Нинин, даже не плачь, а поскуливание, и произнесла: – успокойся, успокойся. Нет, не обняла ее, не взяла на руки, Нина, ведь, по сравнению с братом – уже большая! Просто сказала, чтоб успокоилась. За всю свою жизнь потом Антонина не могла вспомнить ни одного случая, когда мать обнимала бы или жалела ее. Разве что, в глубокой старости, когда стала слабой и немощной.
От испуга Нина долго потом не могла произнести ни слова. Заикалась. А случилось вот что. Какой-то пьяный мужик, тоскливо бредя по улице, увидел на занавеске тень счастливой матери, кормящей ребенка, и, непонятно из каких соображений, решил напугать ее, постучав по стеклу. Но не рассчитал свои силы, поскользнулся и головой разбил окно. Отец догнал экстремала и врезал ему по первое число. Но с тех самых пор Нина стала бояться окон, потому что ей с удивительным постоянством снился один и тот же жуткий сон. Она одна в доме, лежит в своей кроватке. Вдруг окно распахивается, и огромная толстая женщина оттуда тянется к ней своими ручищами, хватает ее из кроватки и тащит через окно в страшный, темный мир. Нина пытается кричать, но крик никто не слышит, потому что губы ее не разжимаются. И тогда она каким-то непостижимым образом вырывается из рук женщины, хочет взлететь. Женщина тянется вверх к ее ногам. Хватает, хватает ее за лодыжки. Нина поджимает ноги и летит, летит от своего ужаса и страха все дальше. Ускользает от ведьмы. Спасается…Окно в ее представлении – это выход в непредсказуемый мир.
Она и сейчас на даче боится спать у окна. Детские страхи – вечная печать на фибрах души. Первый этаж вызывает у нее повышенный уровень тревожности.
Память выхватывает еще какие-то отрывки прошлого, первые впечатления, маленькие сценки.
У матери – страшный мастит. Грудь резали. Виталик на прикорм пошел. А бабушка к лету в Пермь уехала, к другой дочери, Раисе. У той только один ребенок был. Мать, Мария Ивановна, вскоре вышла на работу, а в доме няньки меняются чуть не каждый месяц. Одна – мужиков водила, другая – с подругами водку пила, третья – на отца заглядываться стала. Мать выгнала всех!
Брату полтора года. Он только что научился ходить, и эта радость вертикального стояния вырывалась из него постоянными упражнениями в беге от крыльца и до бесконечности. Бесконечность прекращалась там, где его ловили и возвращали назад. Однажды Нине поручили присмотреть за братом. Она заигралась и не уследила, когда он вырвался за ворота на улицу. Припустив со всех ног, Виталик получил перед сестрой преимущество, фору. Нина бросилась вдогонку, сознавая своим детским умом, что этот кросс может кончиться плохо для них обоих. Впереди перекресток. Маленький брат не знает, что такое опасность уличного движения и может попасть под колеса повозки или автобуса. Она сама год назад, перебегая на противоположную сторону улицы, попала под колеса велосипеда, прикинув, что успеет, но не успела. Велосипедист налетел на нее, она ударилась лицом о мостовую, сильно разбив нос. Пожаловалась на боль матери, но та только рукой на нее махнула: – Не бегай, где не надо! С тех пор у Нины искривление носовой перегородки. Правда, кривизна чуть заметна только на фотографиях.
Нина догнала Виталика за несколько метров до этого злополучного перекрестка и отшлепала со всей злостью, на которую была способна. Он горько заплакал от обиды, а Нина, осознав, что опасность миновала, заплакала от жалости к брату.
Проблемы с няньками затянулись. Дети были представлены сами себе.
Отец отпросился на работе и поехал на родину, за своей матерью. В Красноярский край. Надо было на кого-то двух детей оставлять. Привез бабушку Анисью. Маленькую, сухонькую, ласковую. Нина помнит, как в стакан с теплым молоком она всегда подмешивала им с братом ложку сахарного песку, чтобы ум развивался. Анисья укладывала спать, погладив детей по головке, подоткнув одеяльце, чтобы не дуло, шепча какие-то тихие, ласковые слова. И они мирно засыпали. Вскоре и бабушка Ирина вернулась. Там у дочери тоже второй ребенок наметился. Так лучше уж дома, чем в гостях! Да и характер у другого зятя был суровее, чем у Вихрова.
В старом доме, со двора на крылечко перед дверью в общий коридор вели две низенькие ступеньки. Отец запечатлел бабушек на этом крылечке. Ирина сидит ближе к фотографу, Анисья – позади нее. В камеру не смотрят, стесняются. В позах отчуждение. Да и в доме разгорались скандалы. Бабки не очень друг с другом ладили. Война за влияние шла! Потом бабушка Анисья засобиралась обратно, домой. Обиделась. Чего двум старухам на одной кухне толкаться? Нина не хотела, чтоб Анисья уезжала.
В это длинное путешествие в Сибирь и Нину с собой взяли. Мало, что помнила она из этой дороги. Вот только станцию Новосибирск запомнила. Отец с матерью оставили их с бабушкой сторожить вещи, а сами ушли компостировать билеты. Долго их не было. Нине уже и спать захотелось. Вернулись, растормошили ее, сказали, что сегодня у Нины день рождения – шесть лет исполнилось, и подарили куклу.
Осенью ее отдали в детский сад. Там, в зале, где дети маршировали каждое утро, Нина впервые увидела рояль. Звуки марша, звучавшие на гимнастике, казались ей самыми лучшими и прекрасными звуками на свете. «Взвейтесь кострами синие ночи» – какое счастье! «Широка, страна моя родная» – какая сила! Ухо ребенка улавливало удивительную связь ритма и биения внутреннего пульса. Пульса сердца, который заставлял ее замирать и вслушиваться в мелодические особенности маршей и полек. Мария Ивановна, удивилась однажды, услышав слова дочки:
– Ма-а, не забирай меня завтра из садика. Я хочу остаться там… на всю ночь.
– Это еще зачем? – строго спросила мать.
– Понимаешь, в зале есть ро-яль, – девочка выговорила это слово уважительно, по слогам, – все вечером уйдут, а я открою крышку рояля, и буду играть, играть…
– Будешь, дочка, будешь! – пообещала Мария Ивановна, решив, что девочка подрастет и ее обязательно нужно учить музыке, как в прежние времена учили дворянских детей.
Нина росла и задумывалась о разных разностях. Она своим детским умом представляла, что люди были всегда. И всегда жили в Советском Союзе. Конечно, знала, что есть еще немцы, с которыми воевал отец, но ведь их победили! Значит, их уже нет, а есть только советские люди. Какое счастье, что она родилась в Советском Союзе, ей повезло, а как не повезло американцам! Они где-то там, за океанами живут, несчастные, и у них безработица и негры.
Жизнь текла. К соседке напротив – Евгении, глухой на одно ухо, на зимние каникулы из Ленинграда приехал старший сын. Брат Евгении, удачливый музыкант, гитарный мастер, взял его на воспитание к себе. Мальчик был красив, хорошо одет, свысока относился к провинциалам, матери откровенно стыдился. Скучно ему было в этом забытом богом городке. Нина вышла из дома на прогулку и попала в поле зрения красивого подростка. Он о чем-то пошептался с младшим братом Юркой и обратился к Нине:
– Девочка, тебя как зовут?
– Антонина, – важно ответила она.
– А меня Борис, будем знакомы, – и склонил в красивом поклоне голову.
Нина мгновенно расположилась к этому приятному мальчику.
– А ты знаешь, – продолжил Борис, – что зимой все железяки очень вкусные?
– Не-ет, – недоверчиво протянула Нина.