А через двенадцать дней после победы, Народная бабушка Елена исповедалась, причастилась, испросила благословения преставиться и отдала душу Господу. На проводах в последний земной путь собрались сотни людей. И только Богемная бабушка слегка всплакнула, попросив у покойной прощения, но и она быстро затихла, проникнувшись всеобщим настроением тихой благодарности. Наблюдая солнечное ликование природы, восторженную птичью разноголосицу и улыбающееся помолодевшее лицо Народной бабушки, все понимали, что истинная христианка на ангельских крыльях восходит к возлюбленному Богу Любви, которому служила всю сознательную жизнь.
Аня, оставшись после поминок одна, решила было взгрустнуть и даже приготовила платочек для слез, но вдруг как в детстве почувствовала на щеке бабушкино теплое дыхание и услышала слова:
− Не плачь, милая Анечка, мне сейчас так хорошо, как никогда еще не бывало. Здесь одна любовь. На небесах очень красиво. Ты не забывай об этом напоминать людям. Опиши райскую красоту в своих картинах, а я тебе помогать буду.
− Хорошо бабушка! Обещаю. Спасибо тебе. − И плакать раздумала.
А скоро и уезжать по распределению время пришло. Аня покидала любимые с детства места с легким сердцем, полным самых светлых предчувствий. Впереди столько интересного!
Макаров и его рукопись
Незнакомец, продающий пистолет:
"Макаров" нужен?
реж.Владимир Хотиненко. х/ф Макаров
Родители Игоря Крюкова служили в Вооруженных силах великой страны. Им вместе пришлось пройти обычный путь военнослужащих с переездами, общежитиями, гарнизонными бараками, пока, наконец, отца не перевели в Генштаб на генеральскую должность при полковничьих погонах. И эта штабная работа с интригами, противостоянием казнокрадству, непрестанным давлением начальства - за каких-то три с половиной года крепкого мужика превратила в инвалида, а потом упокоила на военном кладбище. Мать вскоре ушла следом за любимым мужчиной, оставив сыну квартиру в спальном районе и долги за похороны "как у людей".
Игорь перепробовал немало видов трудовой деятельности. Он не был обделен здоровьем и силой, умом и спокойствием, что дало возможность попробовать себя в военном деле, рыбаком на сейнере, слесарем, скульптором, каменщиком, медбратом, пекарем и мелкооптовым продавцом на рынке. Странное дело, ему нравилась всякая работа, он даже преуспевал и был на хорошем счету, только "семейная болезнь" не позволяла ему работать дольше двух лет - называлась она "патологическая честность". Как только начальство выделяло его из нестройных рядов трудящихся и начинало продвигать по служебной лестнице, обязательно следовало предложение вступить в долю и делиться откатом, Игорь, упрямо склонив голову набок, произносил твердое "нет" - тут и карьере конец. Но, как сказал сатирик: "опыт есть, и есть, что рассказать подрастающему поколению".
Он даже и не мечтал об этом, не завидовал и не тешил себя тщеславными планами, просто вышло так, как вышло. Однажды он сидел в кафе на набережной, под шелест морской волны читал детектив, удивляясь, как можно писать так шустро, абсолютно не имея представления о деле, которое легло в основу сюжета. Иногда он отрывался от книги, оглядывался, убеждаясь, что находится в реальном мире среди живых людей, всматривался в размытую линию горизонта, за которую привычно и без должного величия уплывал алый солнечный диск. Глубоко вдыхал волнительные ароматы йодистых водорослей, крепкого кофе, жареного мяса, апельсинов, отпивал глоток черной гущи из чашки, и вновь погружался в чтение, хмыкая и бурча под нос. Когда в очередной раз Игорь поднял глаза от текста, обнаружил рядом седого мужчину с ироничной улыбкой на волевом лице, похожем на жесткое лицо покойного отца.
- Неужто эта макулатура может вызвать такой интерес? - прозвучал хрипловатый голос соседа по столику.
- Не поверите, сам удивляюсь, как можно так бездарно, непрофессионально писать столь интересные книги, - пробурчал в ответ.
- А хотите расскажу, как это делается? - сосед протянул жилистую загорелую руку и представился: - Макаров.
- А по имени?
- Макаров... - улыбнулся сосед. - Помните, фильм с одноименным названием, если не ошибаюсь, Хотитенки Вовы.
- Да. Мне там понравилась фраза, сказанная поэту Макарову спонсором: "Что, не пишется? Зря я вам деньги дал. Расчувствовался, принципам изменил! А поэт должен быть голодным!" - Потом вспомнил об этикете и представился: - Игорь. А что касается такой вот литературы, - Игорь покачал книжкой над столом, - думаю, не стоит даже время тратить, всё и так ясно. А вы, Макаров, лучше дали бы что-нибудь почитать хорошее. На ваш взгляд.
- Вот извольте, - он со вздохом протянул вынутую из-за пазухи смятую пополам рукопись. - Только попрошу вернуть по адресу, - он положил визитную карточку на стол, - а то ведь единственный экземпляр.
- Не жалко отдавать незнакомцу? - Игорь глянул на карточку: "Макаров" и адрес.
- Какой же вы незнакомец! Я знаю у кого вы остановились, откуда приехали, адрес прописки, сколько здесь живете и сколько вам осталось. Городок-то маленький, каждый приезжий на виду, а я тут вроде местного авторитета. Нет, не криминального. Полковник в отставке. Как и вы, из столицы, переехал по совету Бродского. Помните: "Если выпало в Империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря"?
- Да, "Письма римскому другу", - кивнул Игорь.
- Верно. К тому же вы... читатель! Нынче вашего брата немного, можно сказать, по пальцам одной руки можно пересчитать. Ну ладно, пойду. Приятно было пообщаться. - Макаров встал из-за стола и вразвалку побрел по набережной.
Игорь бережно раскрыл рукопись, расправил на сгибе и прочел первую строку: "Очнулся в госпитале после смертельного ранения и понял нечто важное. Господь даровал мне еще немного времени, чтобы я описал главное событие своей жизни". Казалось бы, офицеру боевому, чудом выжившему "в горячей точке", логично было бы описать события войны, ан нет! Это была повесть о любви всей жизни.
Игорь погрузился в глубины текста, он не замечал, верней, не обратил внимания на то, как покинул кафе, сел на кожаное сиденье такси, по серпантину с визгом тормозов поднялся на Горку, раскрыл калитку, прошел по пустому двору, кивнул на приветствие заспанной хозяйки из окна, погладил горячую пыльную холку огромной овчарки, вскарабкался по ноздреватым каменным ступеням во флигель, сел на мягкий стул, облокотился на фанерную столешницу и так провел всю ночь до рассвета. Повесть писалась что называется на коленке, но притом ровным почерком человека, привыкшего к порядку, стиль напоминал раннего Гайто Газданова, мужской, аскетичный, с глубиной такой плотной и таинственной, которую обнаруживаешь не с первого раза. Такую книгу хочется перечитывать, к ней тянет снова и снова. По мере погружения на глубину, открываются параллельные миры, казалось бы второстепенные персонажи, внезапно круто меняют сюжет, выходя на авансцену. Множество перипетий, встреч, диалогов выстраиваются в ровную композицию, основа которой - великая, чистая, солнечная любовь мужчины к женщине, женщины - к мужчине, солдата - к Родине, друзей - к солдату. Окончание автор прописал неожиданно - открытый конец, оставляющий недоумение и вопрос. ...И желание прочесть еще раз, встретиться с автором и засыпать его каскадом жгучих вопросов. И еще...
Игорь это обнаружил в самом себе, встал, вышел на сырой прохладный воздух, прогулялся по двору, поднялся наверх, побродил по щебеночным дорожкам сада-огорода, присел под навес, взглянул на рассветное бледно-синее небо и только после этого признался: я хочу написать нечто такое же, только своё. Чтобы любить так!.. Нет, это вам не проходной романчик мальчика с девочкой, это не гормональные вздохи на скамейке под луной, не мечты о счастливой семейной жизни - тут такая любовь, ради которой человек жертвует всем: покоем, сытостью, должностью, собственностью - да самой жизнью!
Конечно же эта любовь, ниспослана детям света Богом Любви, иных источников и быть не может. И эта мысль, эта идея краеугольным камнем должна быть заложена в основу самой жизни и тем более отражения этой вечной жизни в книге.
Наконец, Игорь нащупал то, ради чего стоит жить, ради чего можно пройти сквозь огонь мучений и потерь. Чтобы не растерять, чтобы не забыть, он положил перед собой блокнот, авторучку, но обнаружив мелкое трясение пальцев от возбуждения, осекся и решил сперва успокоиться. Зажег свечу, положил двенадцать поклонов, прочел шепотом предначинательную молитву, затем "Царю небесный...", постоял в тишине, прислушиваясь к мерным ударам сердца − и только после этого записал на бумаге то, что звучало в душе и требовало излиться в виде букв, слов, строчек.
"Каждому человеку приходится попадать в ситуации, когда силы оставляют, и на место пульсации жизни приходит слабость, неуверенность и даже отчаяние. На что мы способны при воспалении легких, когда температура подскакивает до сорока, озноб сменяет горячка, а сознание, не желая подчиняться повелениям мозга, растворяется в омуте вялотекущей темноты. Или каково стоять у деревянного ящика с бледно-желтым телом друга, с которым совсем недавно играл в мяч, шутил, чувствуя в груди приятные импульсы единодушия, взаимного понимания с полуслова; а в двух шагах зияет глубокая яма, в которую через несколько тягучих минут дюжие пьяные мужики на веревках опустят твоего друга... впрочем, какого друга? - тело, всего-то останки телесной оболочки, покинутые вечной душой усопшего. Вряд ли найдется в подобной ситуации кто-либо, не примеривший участь покойника, кто не пытался себя, любимого представить лежащим в типовой упаковке с перспективой опускания в земляную яму.
Как хорошо было бы, если б человек в нормативный срок шагал по улице и вдруг - раз! - исчез, растворился, перешел в иной мир, а из документов стерлись бы все его данные, а также воспоминания о нем друзей и родичей. Ну, преставился человек, пере-ставился, растворился, перелетел в другое измерение - и ладно. Никакой трагедии, надрывных рыданий или еще хуже - тихой сиротской слезы. Просто человек отработал нормативное количество человеко-дней, сказал нужные слова, посадил аллею деревьев, вырастил сколько-то детей, дом построил, спас от нежданной смерти ближнего - ну и всё, Господь увидел, что готова душа сия на суд Божий, послал ангелов, они подхватили её подмышки и поставили пред очи Судии всех судей. Всё чисто, красиво, законно и даже стерильно. Ан нет - иди и смотри, как тебя опередили близкие и показали на своем примере, что станет лично с тобой, чтобы ты подумал, одумался − и от зла и безумия переступил в область добра и света.
Все в этой жизни не просто так, никакой случайности или несправедливости. Что заслужил, то и получай. И все же, это настолько по-человечески - желать света во тьме, тишины в оглушающем грохоте, добра в окружающем и всюду проникающем зле, тепла в мороз, и сытости в голод. В душе каждого человека живут воспоминания о полётах души в младенчестве, когда ангелы нас подхватывали и возносили в райские высоты, чтобы мы запоминали эту совершенную красоту царства небесного, своё вечное родство с прекрасной вселенной торжества любви - и всю жизнь от первого крика в роддоме до последнего вздоха на смертном одре тянулись всем существом туда, домой, откуда тянутся к нам отеческие руки Господа, Пресвятой Матери Его и нашей тоже, где ждут нас объятия отцов, старших друзей, опередивших нас, заботливые крылья ангелов.
Но как порой замысловато, по сложнейшей траектории, долетают до нас лучи света из царства вечного света! Какие странные носители истины используются для того, чтобы отвлечь от ежедневной суеты, сладостных дурных привычек и заставить оторвать бегающий взгляд по земной грязи с пылью и поднять глаза - зеркало души - к родным зовущим небесам. Да и враг не дремлет и всюду чинит препятствия. Вот в Библии сказано, что вино веселит сердце человека, а невидимый враг зудит: выпей еще, а потом еще, ну и вдогонку на посошок сто пятьдесят - и вот человек уже вовсе не веселый, а тяжелый, мрачный, злой, готовый взять в руки оружие, нож, топор - дальше смотри статистику преступлений на почве пьянства. А насколько изменилось понятие любовь - от изначальной жертвенности во имя ближнего, до "давай займемся любовью по-быстрому". И вот уже бывший младенец, в памяти которого по-прежнему живут дивные картины из царства небесного, бьется головой об стену и воет, как подраненный волк: где свет, где доброта, где радость? Почему окрест одна ложь, мрак и предательство! Почему иду с сумкой бутылок на день рождения, почему, подняв стакан с водкой, от души желаю счастья, любви, веселья и благополучия, а заканчивается праздник в помойной яме с разбитым лицом, вывернутыми карманами и с таким жутким похмельем, будто уже рухнул в ад на вечные мучения. И почему, словно издеваясь над неудачливым счастливцем, на дне помойки в его душе, как в старом кино, на миг-другой вдруг зажигается экран и оживают прекрасные пейзажи, красивые люди, пронизанные ароматным, ликующим светом. Наверное, чтобы встал, отряхнулся и похромал туда, откуда слышится ангельский хор, откуда изливаются потоки солнца, откуда приходит помощь и силы на преодоление земного притяжения".
Закончив писать, он заглянул на кухоньку, вскипятил чайник, заварил крепкого чаю, обжигаясь выпил и быстрым шагом направился по адресу на визитной карточке.
Макаров сидел на веранде, завернутый в купальный махровый халат цвета хаки, со вздохом и хлюпаньем пил чай с абрикосовым вареньем и густо выдыхал пар изо рта. Столь раннему приходу читателя он не удивился.
- Доброе утро, Игорь, - улыбнулся чаёвник, - присоединяйся, вот чашка, ложка, хлеб под салфеткой.
- Спасибо, я уже, я не... - бегая воспаленными глазами, пролепетал гость.
- Сначала выпей моего чаю, а потом - все остальное. - Это прозвучало как приказ.
А на самом деле, что я буду говорить, когда у меня в голове каша, никакой ясности, только одни восторги и миллион вопросов. Игорь, осадил себя, заставил унять дрожь в пальцах и с удовольствием предался чаепитию. Хозяин тоже больше молчал, только изредка поднимал палец и шептал: слушай, это шакал плачет, а это горлица поет, а сейчас была сирена с пограничного катера, а вот и ворчание дизеля сейнера, ставриду везет, надо будет купить парочку ящиков, что-то давно не брал, а ведь это одно удовольствие − свежей рыбкой побаловаться.
Наконец, Макаров допил третью чашку крепкого душистого чая, вытер пот со лба, откинулся на спинку плетеного кресла и сказал:
- Теперь понимаешь, почему я здесь якорь бросил? В такой тишине и красотище помирать старому солдату - самое то.
- А не рановато ли? Вы же еще не издали книгу!
- Я ее написал, этого достаточно. Как поставил последнюю точку, так и понял: всё, больше я ничего и никому не должен.
- А мне, Макаров? У меня куча вопросов. Как же я теперь?
- У тебя, Игорек, все будет хорошо. Ты наверное заметил, что я не пытаюсь ответить на все вопросы. Нет у меня ответов и на половину. Да и зачем? На войне неверующих нет, там поняли мы самое главное. Всем правит Бог. Господь наш - это любовь. Всю жизнь человек ищет Бога, чтобы выпросить у Него этого самого драгоценного богатства. - Устало вздохнул и закончил: - А если нет в душе любви - значит, жизнь прожита впустую.
- Могу я придержать у себя рукопись, чтобы отснять копию?
- Да, конечно. Делай что хочешь. Я же сказал: написал и всё. "Еже писах, писах."
- А где она? Та самая прекрасная и самая верная?
- Там же, где и мои однополчане - на кладбище телом, душою в раю.
Игорь почувствовал, как нежданно-негаданно накатила теплая светлая волна. Хотелось плакать и смеяться. Он приобнял Макарова, коснулся щекой щеки старого солдата, встал и чуть ли не бегом удалился. Всю дорогу до Горки Игорь едва сдерживал слезы, а уж, добравшись до своей комнатки во флигеле, упал на белую подушку и дал волю накатившему счастью. Теперь он знал, что ему делать. И как.