− Да, Анечка, как видишь, я живой, − прохрипел он старческим надтреснутым голосом. − Не удалось Кирюшке меня прикончить. Зато обобрал до нитки. Так что живу здесь, на деньги четвертой жены Элен, француженки, семидесяти пяти лет. Молюсь тут о здравии моей Елены, чтобы не умерла раньше меня, а то стану нищим бомжом. А сейчас нам с ней ничего друг от друга не нужно. Так, по-стариковски доживаем, оба одинокие, брошенные детьми.
− Сочувствую, Лаврентий, − чуть не плача прошептала Аня.
− Ты прости меня, Анечка, − с трудом произнес старик. − Дурно я с тобой поступил. Но! − он поднял мутные глаза, в глубине зрачков сверкнуло на миг нечто молодецкое. − Насчет последней в жизни любви я был прав. После тебя, милое создание, я уже никого не любил. Будто сердце окаменело. Прости меня... − и зашаркал прочь.
− У вас все нормально? − спросил Озаз, провожая старика глазами. Аня молча кивнула. − А теперь куда, моя госпожа?
− В кафе "Клозери де Лила".
Автомобиль на предельной скорости мчался по бульвару Сен-Мишель. За окном проносились дома с крошечными балкончиками, деревья, кафе, магазины, площади, вот слева Сорбонна, справа Люксембургский парк, Сена дважды блеснула радужной водичкой... Аня же почти ничего не видела. Так, что-то мелькало − мимо глаз, мимо сознания.
В голове который раз билась мысль: как же так, в поселке среди бараков маленькая Аня всюду видела дворцы, а здесь, среди дворцов она представляет себя на кладбище. Да, на комфортном убранном кладбище с величественными гранитными надгробиями, где среди могил снуют темноликие уборщики и жирные крысы.
Чтобы отогнать видение, она упрямо держала молитву, что срезало пики страстей, только новые впечатления теснили со всех сторон, привнося горечь и чужестранность. Девушка вспомнила Народную бабушку, несчастного старика Лаврентия, его непутевого сына. Ей очень хотелось поплакать, пожалеть, она из последних сил боролась с собой, чтобы не разрыдаться, но нельзя − впереди встреча с Сережей-маленьким. Не хватало еще появиться перед дружочком детства с зареванным лицом...
− А вот и ваше кафе! − сухо произнес Озаз. − Тут всё рядом.
Дверца роскошного лимузина, стоящего перед входом в кафе, открылась. Из салона выступил вальяжный господин, протянул Озазу крупную купюру, а девушке − обе руки и опять же по-русски торжественно произнес:
− Анечка, дорогая, здравствуй! Как же ты прекрасна! − Подхватил ручку Ани и запечатлел галантный поцелуй.
− Сережа, да тебя не узнать! − воскликнула она. − Я тоже рада тебя видеть! Ух, какой ты!
Водитель такси разочарованно взвыл, автомобиль взвизгнул шинами и пулей скрылся за поворотом.
− Ты, я вижу, не одного меня очаровала в Париже, − улыбнулся Сергей. − Ну ладно, давай-ка войдем в ресторан, пока тебя кто-нибудь не украл.
Они вошли под арку, увитую виноградными листьями, в глубине садика над стеклянным входом по низу навеса по зеленому фону белели до боли знакомые буквы: "La Closerie des Lilas". Внутри царил полумрак в бордовых тонах. По стенам висели картины с подсветкой. Аня приблизилась к портрету, пейзажу, аляповатой абстракции, разочарованно вздохнула, едва слышно проворчав: "да что же это такое, одна халтура".
− Кстати, почему ресторан? − спросила Аня, присев на мягкое кожаное сидение стула, заботливо отодвинутого, затем придвинутого галантным кавалером. − Это же вроде всегда было кафе!
− Да тут под старинной вывеской понастроили много чего: и пивной бар, и кафе, и ресторан и... что-то еще. Французы на своей истории научились неплохо зарабатывать, такие купоны стригут, мало не покажется. Но, хватит о них. Аня, все эти годы я только о тебе и думал, мечтал.
− Лялечка Коэн рассказывала, что ты женился? − осадила разгоряченного кавалера Аня. − Что папа тебе галерею подарил? Что ты нынче почтенный господин?
− Знаешь, Аня, я бы все отдал за вот эту ручку, − он положил тонкую холодную ладонь на горячую кисть Ани, − чтобы всю оставшуюся жизнь держать ее в своих ладонях. − Аня опустила глаза, мягко вывернула кисть и придвинула ближе к себе. Сергей смущенно откашлялся. − Прости... У меня к тебе, собственно, деловой разговор. Но прежде, я должен тебе кое в чем признаться и попросить прощения.
"Что за день такой, − подумала Аня, чувствуя неприятный холодок вдоль позвоночника, − все мужчины взялись просить у меня прощения, будто специально поджидали момент прибытия".
− Давай, говори, чего уж там, − усмехнулась она, отхлебывая луковый суп, только что поставленный перед ней официантом. − Прости, очень кушать хочется. Последний раз ела вчера утром.
− Бонапети, ешь на здоровье! − воскликнул он, потом через паузу с кашлем в ладонь произнес: − Ты помнишь, письма на желтой бумаге, которые получала там, в Энергетике? Это я писал. Прости.
− А знаешь, я ведь нашла того самого автора, у которого ты свистнул тексты. И встретилась... Так что, спасибо тебе! Все к лучшему.
Сергей опустил глаза и вздохнул.
− Это не всё. Кирилла дважды избивал я, одевшись в черное трико и маску. Дубиной, сзади, чтобы не мог ответить... Очень ревновал!
− Подумаешь, я тоже лупила и его, и папочку. Заслужили! Все нормально. Дальше?
− Когда отец устроил мне галерею, я своего агента послал в наш поселок Энергетик, в нашу художку. Он сообщил, что увидел на стенде твой триптих − это было нечто восхитительное! Меня опять задушила ревность. Ведь ты изобразила своего Сероглазого короля. Он мне сообщил об этом по телефону. Я заставил его стащить триптих со стенда и привезти сюда.
− Ничего страшного, я потом еще пять авторских копий написала. Говорят, не хуже.
− Слушай, Аня, ты что, совсем не интересуешься судьбой своих картин? − Сергей с крайним удивлением выпучил глаза. Аня только что обратила внимание, что "ботанические" очки с лица пропали, а визави глядит на нее сквозь гламурно-синие линзы, а-ля Ален Делон. ...Который в недавнем интервью выразил желание поскорей закончить жизнь: люди стали злыми, кино − тупым, возлюбленную так и не встретил, всё надоело. Бедный, старый Алик!
− Ну почему совсем... не интересуюсь... − протянула она, почесав лоб согнутым пальцем. − Хотя да, конечно, трястись над картинами, как Плюшкин над скарбом, ну, там, рекламировать, продвигать − точно не для меня. А что, дружок сердешный, ты и тут подсуетился?
− Ага, − шмыгнул мсье носом, как нашкодивший мальчишка. − Именно подсуетился. Во-первых, я выставил триптих у себя в галерее. Ты знаешь, к нему выстраивались очереди, как в свое время к Сикстинской мадонне. Из меркантильных соображений, или, если хочешь, из чисто мальчишеского хулиганства, повесил ценник − с такой ценой, что сам себе удивился − миллион евро!
− Ничего себе! − сказала Аня, придвигая к себе тарелку с медальонами из седла барашка. − Прости, Сереженька, очень проголодалась. − И что? Нашелся сумасшедший?
− Да, нашелся. Только не сумасшедший, а весьма уважаемый коллекционер живописи. У него собственная частная галерея, только не на продажу, а для себя, любимого. И предложил он целых два миллиона. А еще спросил, кто автор, где живет и можно ли ему заказать нечто подобное по более высокой цене.
− И ты послал своего воришку ко мне за очередным траншем!
− Да, − Сергей от стыда опустил лицо чуть ли не свою тарелку с огромными улитками. − Прости. Тот самый агент поехал к тебе и попросту выкрал почти все твои картины. По дипломатическому паспорту, провез мимо таможни и вывез в Париж. Я их снова выставил в галерее, чтобы поднять в цене. Успех повторился. А подхлестнула триумф кража, о которой писали все гламурные издания, особенно узнав, что они застрахованы на бешеную сумму.
− Ну, ты, дружок, и замахнулся! − Она уже проглотила восхитительную баранину, удивительно нежную и сочную, и придвинула к себе замысловатый десерт, похожий на айсберг, облитый шоколадом. − Да ты у нас настоящая акула капитализма!
− Я конечно, дурно с тобой поступил...
"Кажется эту фразу я уже сегодня слышала, − подумала Аня, погружая десертную ложку в нежную сливочную пену. − Все-таки умеют французы прилично накормить. Интересно, сколько это у них стоит, хватит ли у меня денег? В случае чего у Сережи взаймы стрельну".
− Да ладно, Сережик, что ты в самом деле! Ну продал, ну заработал чуток − хоть кому-то моя мазня пригодилась. Кстати, я же дважды переезжала и всюду устраивала "склад готовой продукции". Так что воришке твоему досталась в лучшем случае третья часть моих работ. А тебе известно, что я иконы стала писать? Это, знаешь, дело настолько чудесное, что и слов нет. Так что все нормально, не тужи. Я только рада. Правда!
− Анечка, Аня! − Мсье Сэрж Симон порывисто схватил левую руку дамы, подтянулся и чмокнул в среднюю косточку.
− Э-эй, − усмехнулась Аня, тщательно растирая языком по нёбу сладкую массу, − не хватайся, не твоё! − Положила десертную ложку и повертела перед лицом правой ладошкой с колечком на безымянном пальчике. − Видишь, это возлюбленный окольцевал меня, как птичку перелетную. − Сотрапезник, так и не прикоснувшийся к еде, взглянул на Аню и побледнел.
− Слушай, Сереж, а у нас с тобой денег на все это хватит? Дорогущее наверное, а?
− Шутишь? Ах да, прости, я же не договорил! − Кавалер извлек из внутреннего кармана пиджака конверт и положил его перед Аней. − Здесь твой гонорар, за вычетом налогов и агентских. Там двенадцать миллионов. Я раскидал по четырем банкам.
− Ужас! Куда такие деньжищи! − она допила красное вино, промокнула губы, порылась в конверте, вытащила карточку. − Какая красивая! Слушай, а можно я сейчас заплачу вот этой золотой. Просто я никогда еще не пробовала. Можно?
− Вообще-то это я тебя пригласил и сам должен оплатить счет. Но если у дамы такой каприз!.. Гарсон, лядисьон, силь ву пле!
− Ух ты! Здорово у тебя получается по-ненашему! У меня язык такие фортеля ни за что бы не выкрутил. − Взяла бутылку со стола и прочла: бор-де-а-укс. Это как по-русски?
− Бордо!
− И зачем столько лишних букв? А вот и гарсончик! Давай, Петька, учи Анку пулемету!
Официант бережно взял золотую кредитную карточку, уважительно глянул на шаловливую мадам и как-то подозрительно быстро произвел товаро-денежную операцию. Шмыганул по карточке ручным устройством, попросил автограф и вытянулся в ожидании чего-то еще. Сергей протянул ему бумажку с цифрой сто на уголке. Для Ани пояснил:
− Чаевые, так принято. Они для меня любой спецзаказ выполняют. Хочешь, проедем в мою галерею? Тут рядом.
− О-о-о, нет, нет, засиделась я тут у вас. − Она взглянула на часики. − Мерси, конечно, но у меня вечером самолет. Пора домой!
− Так я же тебе обратный билет на послезавтра заказывал. Ты что, не хочешь походить по Парижу, посетить музеи, заглянуть в приличный магазин, подновить гардероб? А можно вообще круиз по Франции устроить!
− А я, Сереженька, купила обратный на сегодня. Прости, домой хочу. В милый, милый дом! А тебе − спасибо за все! И от всей души желаю тебе счастья!
Сергей посмотрел на Аню долгим печальным взглядом и снова вздохнул.
В отель Аня возвращалась чуть не бегом. Ворвалась в номер, закрыла дверь, прижалась к прохладному полотнищу спиной. Наконец она одна! Можно снять шутовскую маску, принять горячий душ, смыть с себя хищные запахи чужого мегаполиса... Рухнуть ничком на пружинистую кровать и дать волю очередному приступу жалости. Аня оплакивала этот город, представший ей загаженными руинами некогда блистательного Парижа, о котором мечтала с детства; незавидное одиночество воришки Сережи, старика Лаврентия, обворованного сыночком Кирюшкой.
Подняла мокрое лицо, взглянула на холодные стены роскошного номера, вспомнила церковь на улице красных фонарей, мальчика в черном, ведущего под локоть редкого прихожанина в крошечную крипту, отвоеванную православными; вычурные произведения Дали, показавшиеся ей воплощенным безумием; бульвары с горластыми беженцами и туристами, любителей пива − "писающих мальчиков" у всех на виду, стариков, роющихся в мусорном баке; таксиста-египтянина, сочувствующего жертвам Севастополя, постаревшего в отчаянии Ален Делона − и продолжила самозабвенный плач. Зато улетала Анечка, хоть и с распухшими глазами, зато без всякого сожаления, с легким сердцем: домой, домой!
Адаптация
Говорят, если деревья долго лежат в земле,
То они превращаются в уголь, в каменный уголь,
Они долго горят, не сгорая, и это даёт тепло.
А я хочу тянуться в небо. Я хочу тянуться в небо.
Нет, не потому, что я лучше других деревьев, нет.
Я этого не говорю. А просто. Просто я такое дерево.
Микаэл Таривердиев. Я такое дерево
Не только горькое парижское разочарование, вспышка патриотизма и магнетизм родных берез и тополей звали Анечку домой. В аэропорту Шереметьево-2 чуть в стороне от возбужденной толпы встречающих неуклюже помахивал веером букета перед мятым заспанным лицом Игорь. Он глядел поверх голов на табло, сквозь табло, пространство и время − в непостижимую вечность, пытаясь запечатлеть таинственные впечатления словесными знаками, знаковыми словами, раскрашенными цветами, озвученными мелодиями, которых на Земле не бывало тысяч семь лет, но обязательно вернутся. Он даже вздрогнул от неожиданности, когда его плечи обвили теплые гибкие руки, а на грудь уютно легла щека встречаемой пассажирки рейса SU 2453.
− Привет, − только и смог выдавить из себя.
− Здорово, − в тон ему ответила девушка и еще крепче прижалась к груди встречающего, прислушиваясь к нарастающему грохоту сердца. − Мы пешком или как-то иначе?
− Лучше бы пешком, но уже ангажирован таксомотор. А, кстати, этот веник, ой прости, букет прекрасных цветов, кажется тебе. Возьмешь себе или прямо в урну?
− Давай сюда, чего уж! Ведь поди потратился...
− А-ань, а ты это по какому поводу такая заплаканная? Тебя обидели, ограбили, снасильничали?
− Если бы!.. Просто я поняла, насколько я люблю вот это, − она похлопала по груди Игоря и махнула рукой в сторону мутного витража, − и насколько мне чужд пресловутый запад.
− А, ну это нормально. Уверен, что именно для этих целей тебя туда и послали. − Он перебросил ремень дорожной сумки с плеча девушки на свое, сунул цветы в левую руку, а за правую повел к выходу.
В такси они молчали. Игорь, извинившись, задремал, добирая минуты сна. Аня прижималась к плечу кавалера и рассеянно смотрела за окно, где проплывали в утреннем сизом тумане деревья, дома, автомобили. Только на сей раз не было отчуждения, как во время поездки по бульвару Сен-Мишель. Совсем даже наоборот − неказистые деревья, пыльные фасады строений, сонные рабочие люди в потрепанной одежде − вызывали приятный тихий восторг: дом, милый старый дом! Игорь проснулся, когда такси сворачивало с проспекта в переулок, и велел остановиться.
− Я подумал, Анечка, нам неплохо немного пройтись пешком, так сказать по воздуху. Вещей у тебя, считай что нет, спать уже не придется, так что нашу млявость лучше всего подбодрить небольшой дозой кислорода. Заодно в магазин зайдем, ты мне посоветуешь, чем тебя кормить и поить. А то, кто знает, может, ты в своих парижах набралась буржуазной куртуазности, а у нас тут омаров с устрицами в рыбном отделе не водится...
− Да мне бы простая яичница подошла, такая, знаешь, с жареным хлебом и помидором. А? Вот это вкуснятина! А где твой дом?
− Да там, − он махнул рукой, − недалеко. А ты давай, дыши глубже и насыщайся кислородом. Видишь, какие тут старые деревья, ветвистые, пахучие и листвяные. А вон там кусты самшита, а там − сирень и боярышник.
Они еще немного помолчали.
− Знаешь что? − он глубоко вздохнул и выпалил: − Я тебя отсюда не отпущу. Всё, ты моя пленница.
− Ты не представляешь, как я этого хотела! − пропела девушка. − Мне очень приятно ходить, стоять, сидеть рядом с тобой. Никогда такого со мной не бывало.
− В свою очередь, позвольте, мадемуазель, и мне выразить, так сказать, адекватные чувства, по поводу... и без повода. Когда ты рядом, оттуда − он указал на ее плечо, − прямо ко мне в грудь проникают весьма приятные волны тепла. Так что, попрошу этого явления не прерывать и все такое... Да, еще одно предупреждение. Этот поселок заселялся в шестидесятые годы, в основном жителями центральных трущоб и местных деревень. Поэтому народ у нас не типовой, можно сказать странноватый и... многоликий. Так что не пугайся.