– Заказал все, что было в ресторанном меню, – пояснил Борька. – Берите тарелки, бокалы – и вперед. Гостей набежало до фига, так что особого внимания уделить не смогу. Ну, да вы и сами справитесь! – Он вопросительно уставился на Влада и после затянувшейся паузы поинтересовался. – Ты нас так и не представишь?
И несколько смущенный Влад с подобающей случаю учтивостью объявил: «Ясмин – это мой старый друг Борис. Борис, хочу представить тебе самую красивую девушку Москвы – Ясмин». Ясмин слегка улыбнулась. Борька картинно наклонил голову, изображая истинного аристократа, как это он себе представлял. Вышло неплохо.
Гостей, действительно, заявилось предостаточно. У Влада даже создалось впечатление, что с половиной из них не знаком и сам Борька. Но какое это имело значение? Открыли шампанское и шумно выпили за виновника торжества. Потом за родителей. И – понеслось.
Кое-кого из присутствующих Влад все же знал: в разное время пересекались у Борьки. Это были его сокурсники и сокурсницы. Которые, в свою очередь, прихватили с собой своих друзей. Так что скоро все общество было охвачено неким броуновским движением, то распадаясь на небольшие группки по интересам, то вновь собираясь в единую стаю, и тогда провозглашался громогласно очередной тост в честь хозяина, за хорошую погоду, за прекрасных дам и мир во всем мире. В соседней комнате включили музыку, и парочки, одна за другой перекочевали туда; тесно прижавшись, молодые люди медленно двигались под танцевальные мелодии, словно впав в своеобразный транс, наслаждаясь собственными ощущениями и эротическими фантазиями, не всегда достижимыми в реальной жизни.
В подобной разношерстной компании Влад чувствовал себя как рыба в воде. Его нисколько не напрягало, когда молодые люди, в основном, Борькины сокурсники, хвастались своими дорогими авто, купленными папочкой, или же с легким пренебрежением, как бы между прочим описывали свой летний отдых где-нибудь в Италии-Франции-Испании-Англии. Комплексом неполноценности от отсутствия бешеных денег он никогда не страдал. Более того, относился к хвастунишкам с легкой иронией – ведь денег они сами не заработали, а получили от родителей.
Наблюдая за Ясмин, он лишний раз убедился в ее абсолютной органичности. Выпив немного шампанского, она съела пару бутербродов, попросила Влада наполнить бокал розовым итальянским вином и устроилась на мягком кожаном диване, взирая на происходящее словно бы издалека. Не то чтобы она нарочито изучала или выказывала презрение по отношению к остальным – нет – она просто оставалась сама собой. Несколько раз ее приглашали танцевать, однако она мягко, но решительно отказывала. Когда зажгли кальяны, и гости с видом знатоков стали курить ароматные смеси, она, как показалось Владу, едва сдерживала смех. Борька предложил ей попробовать, она грациозно спрыгнула с дивана, пересела в кресло и затянулась из протянутой трубки. Поморщилась: «Не люблю перечную мяту, слишком резкая. А нет ли у вас со вкусом яблони?» – обратилась к Борису. Тот только плечами пожал: вроде бы нет.
Влад тоже пригласил ее на танец. На этот раз она не отказалась, но танцевала слегка отстранившись, словно опасаясь почувствовать его всем телом, чего так жаждал он сам. И – черт возьми! – когда ее волосы коснулись его лица, он едва не потерял сознание.
Время шло. За окнами уже давно стемнело. Парочки одна за другой разбредались по многочисленным комнатам Борькиной квартиры, ища себе пристанище в виде кровати, дивана, или на худой конец хотя бы кресла. Борька уже давно ушел в свою комнату и вырубился, давненько он не принимал на грудь так основательно и с такой скоростью. Ясмин, свежая и бодрая, словно утренний цветок, подошла к Владу и взяла его за руку: «Пойдем? Стало скучно…» И он, словно послушный щенок, последовал за ней, не задавая вопросов.
Было около десяти вечера – детское время, – и Влад изо всех сил пытался измыслить что-нибудь оригинальное, чтобы продлить общение с Ясмин. Они уже стояли перед дверцами лифта, как вдруг его осенила поистине гениальная идея.
– А хочешь, – повернулся он к ней, загадочно улыбаясь, – мы с тобой сейчас вознесемся на небо?
Влажные глаза газели удивленно воззрились на него, в них он прочел недоверие: «Что, прямо сейчас?»
Он утвердительно кивнул. Идея, действительно, была блестящей.
– Тут есть одна хитрая штука, в этом доме. Точнее, на чердаке дома. Ещё точнее – на крыше. Мы с Борькой там не раз бывали: видно пол-Москвы. Красота!..
– А там не заперто?
– Пошли-пошли, – он потянул ее за руку к черному ходу. – Крыша плоская, летом там народ загорает; помнится, даже стулья имелись. Ты высоты не боишься?
– Вроде бы нет…
Узкая лестница черного хода, ведущая вверх, не была освещена. Влад вытащил из кармана зажигалку, и трепетный огонек засветился в его руке, как крохотный фонарик. Держась за перила, они осторожно поднялись к дверце на чердак. Теоретически металлическая дверь должна быть на замке, но замок уже давным-давно вывернули с корнем жаждущие ярких впечатлений полуночники. Осталось только широко распахнуть ее и вскарабкаться на крышу по металлической лестнице без перил, что они и ловко проделали.
Влад, который с детства не боялся высоты, на всякий случай осторожно придерживал Ясмин за локоть – мало ли что? Однако она чувствовала себя вполне уверенно, и он скоро отпустил ее. Здесь, наверху, было достаточно светло, чтобы свободно передвигаться по плоской поверхности крыши. В ясном небе висел слегка заиндевевший серебряный шар почти полной луны, похожий на хрупкое ёлочное украшение; внизу разноцветными световыми волнами дрожал и перекатывался рассеянный свет от тысяч и тысяч ламп городской подсветки, рекламы, витрин магазинов. Они осторожно подошли к краю крыши, огороженному невысоким металлическим барьером, и замерли в восхищении, наблюдая за волнующимся над землей морем света. «Боже мой, какая красота, – едва слышно прошептала Ясмин. – Я и не подозревала…» И Влад преисполнился гордости, что смог ее удивить.
Здесь наверху дул ровный и холодный ветер. Казалось, что их только двое во всем мире, и они парят над городом в бесконечном воздушном океане. Владу вдруг показалось, что под воздействием ветра, дом слегка раскачивается, он едва не потерял равновесие и отпрянул от края крыши. Ясмин обеспокоенно оглянулась. «Тебе не холодно? – спросил он. – Давай поищем местечко за ветром. – Он огляделся в поисках пристанища, где можно было бы удобно устроиться, – да вон хотя бы за тем выступом…» Они подошли к бетонному выступу, напоминавшему ребро мифического левиафана, и осмотрелись. Чуть в стороне стояли несколько сиротливо зябнувших стульев, вероятно, забытых здесь с лета; Влад перетащил пару стульев прямо под стену, и они удобно расположились рядышком, укрывшись от ветра.
– Интересно, – задумчиво сказала она, – зачем на крыше эта бетонная стенка?
– Наверно, брандмауэр, – предположил он.
– Да, вероятно…
И они надолго замолчали, наслаждаясь непривычной плотной тишиной, которой никогда не бывает там, внизу, в земном беспокойном мире – и близостью.
– Одно время я увлекался японской литературой, – сказал он. – Ну, там Кавабатой, Мисимой, Акутагавой… И меня по-настоящему доставало – я тогда все-таки был моложе, – серьезно пояснил он – это их особенное, с нашей точки зрения, даже чрезмерное переживание красоты окружающего мира. Первозданной красоты, что ли. Тогда для меня необычно и, пожалуй, диковинно звучали понятия: «любование луной», «любование снегом», каким-нибудь там отражением луны в воде… А теперь, кажется, я это чувствую, понимаю… – он неотрывно, словно загипнотизированный, смотрел на слегка затемненный с одной стороны голубовато-серебряный, словно выточенный из горного хрусталя, лунный шар.
– «Пригоршню воды зачерпнул./ Вижу в горном источнике/ Сияющий круг луны,/ Но тщетно тянутся руки/ К неуловимому зеркалу». – Негромко и отрешенно произнесла она.
– «Равнина небес./ Луна полноты достигла./ Тропу облаков,/ Единственную из всех,/ Избрал для странствия ветер». – Отозвался он.
– «Лунный прекрасен свет,/ Когда сверкает россыпь росы/ На вишневых цветах,/ Но печальная эта луна/ Над зимним увядшим лугом…»
– «Пришлось разлучиться нам,/ Но образ ее нигде, никогда/ Я позабыть не смогу./ Она оставила мне луну/ Стражем воспоминаний».
– «Глубокой зимой/ Как ослепительно ярко/ Блещет лунный свет!/ В саду, где нет водоема,/ Он стелется, словно лед».
– Никогда бы не подумала, что тебе нравятся японские танка, – после долгого молчания сказала она. – Значит, у тебя тоже есть «Капля росы»?
– Ну да. Томик японских пятистиший, – подтвердил он. – А ты думала, я не воспринимаю подобные стихи?
– Только не обижайся, – она повернула к нему лицо с блестевшими в темноте глазами, – но ты производишь впечатление экстраверта, общительный, легкий на подъем. Обычно такие люди не склонны к философии и отвлеченным размышлениям.
– Возможно. Но моя общительность – отчасти мимикрия. Не хочу, чтобы кто-нибудь лез в мою душу. Знаешь, как бывает, – откроешься человеку, доверишь что-то сокровенное, а он потом с удовольствием потопчется в твоей душе. – Он усмехнулся, – что-то я все «душа» да «душа», словно проповедник какой.
– А что в этом плохого? В наше время некоторые умудряются жить вовсе без души. И вполне счастливо.
– Сейчас я ощущаю себя почти японцем, – снова заговорил он, но теперь уже с легкой иронией. – Ветер, осень, опадающая разноцветная листва, первый ледок по кромке водоемов… И эта луна – неестественно живописная, как на японских гравюрах.
– Или на акварелях Волошина. Впрочем, он тоже увлекался японцами…
А луна и в самом деле смотрелась на редкость картинно. На фоне густо-чернильного небесного свода вокруг ее «яркого ока» водили хороводы, сверкая и перемигиваясь, голубоватые, желтоватые, красноватые звезды. Медленно плыли, легкие и полупрозрачные, как серовато-серебристая вуаль, облака. Небольшие, четко очерченные, изысканной формы, эти облака будто специально были брошены чьей-то небрежной рукой на темный холст неба в стремлении подчеркнуть утонченную красоту мимолетной небесной картины, задуманной и воплощенной самим Создателем. По крайней мере, именно такие чувства испытывал Влад, неотрывно глядя на небо.
Они оба надолго замолчали. Наконец Ясмин задвигалась, словно внезапно очнувшись, и коротко, со всхлипом, вздохнула. «Все, хватит, – проговорила она, – а то сейчас расплачусь, и ты будешь полночи меня успокаивать». Он встревожено посмотрел на нее: «В чем дело? Я тебя обидел? Может, ты замерзла? Ах, я идиот, ты же легко одета!»
– Нет-нет, дело не в этом. Хотя, я и вправду уже немного замерзла. Дело в ней, – и она кивнула на небо.
– В ней? – не понял он.
– Ну да, в ней, в луне! Она так прекрасна… – и она снова всхлипнула. – Когда я вижу что-либо настолько божественное, как эта луна сегодня и окружающие ее, совершенные в своей завершённости, облака, – волшебные облака, – я начинаю рыдать от переизбытка чувств.
– О господи, Ясмин! – он обнял ее и прижал к себе.
Она не сопротивлялась. Так они сидели некоторое время – ему показалось, что протекла вечность, хотя, быть может, всего лишь мгновение. Восхитительное мгновение, которое остановилось. Потом она осторожно высвободилась из его объятий и встала.
– Пожалуй, мне пора. – И направилась к люку, ведущему на железную лестницу.
В этот вечер он впервые проводил ее до подъезда дома. Старого, вероятно, еще дореволюционной постройки, имеющего настоящий двор, огороженный чугунной решеткой, украшенной многочисленными литыми завитушками и вьющимися растениями с листьями, бутонами и цветами – настоящим произведением кузнечного искусства. Просторный двор в самом центре Москвы – большая удача и редкость. «И как только ему (в смысле дому) удалось избежать уплотнительной застройки?» – непроизвольно подумал Влад, прощаясь с Ясмин. Ему безумно захотелось поцеловать девушку, но что-то внутри подсказывало, что делать это сейчас нельзя. А она… она вежливо поблагодарила его за чудесный вечер – и скрылась за дверью подъезда. Несколько минут он стоял неподвижно, все еще ощущая ее присутствие, вдыхая аромат ее духов, растворяющийся в воздухе, потом помотал головой, словно избавляясь от наваждения – и почти бегом кинулся к станции метро. Время подходило к полуночи, а ему еще нужно было доехать до конечной станции, чтобы потом успеть на последний автобус. Но это если сильно повезет. Если же нет – придется топать до дома пешком несколько километров. В ту ночь ему все-таки повезло.
На лекциях Влад и Ясмин теперь всегда сидели рядом. После занятий он частенько провожал ее до самого дома. Девчонки из его группы посмеивались над ним, иногда довольно зло – на него имели виды, – а он предпочел им какую-то новенькую. Особенно усердствовала Ольга, с которой он прежде немного дружил. Но Влад не обращал никакого внимания на насмешки, и скоро от него отстали, поняв, что это у него серьезно.
Но если Влад всецело был поглощен своим чувством к Ясмин, то ответить себе на вопрос, любит ли его она, – он бы, пожалуй, не смог. Она как была, так и оставалась для него загадкой, вещью в себе. Конечно, он нравился ей, иначе она не проводила бы с ним время. Но… испытывает ли Ясмин по отношению к нему такое же всепоглощающее чувство любви, как он к ней, – этого он не знал.
В хорошую погоду они гуляли по московским улочкам, забредали в извилистые проулки старого города и восхищались приметами прошлого: узорными чугунными решетками, выполненными лет сто назад, или небольшими прелестными особнячками с мезонинами и балкончиками, глядя на которые невольно вспоминался девятнадцатый век, дамы в пышных платьях и роскошных шляпах, причудливо украшенные коляски и прочие атрибуты милой старины. Когда же предзимье впадало в хандру и выказывало свой отвратительный характер, превращая тротуары в грязевое месиво, а с серого, затянутого низкими тучами неба сыпал бесконечный мокрый снег, они подолгу сидели в кафе. Заказывали по чашечке кофе, негромко говорили, или просто молчали. Около Ясмин он совершенно терялся, разве что не начинал заикаться, видел только ее, не замечая ничего вокруг, словно одно ее присутствие образовывало вокруг них невидимый кокон, через который не проникали извне никакие звуки или события окружающей жизни. И тогда во всем мире существовали только он и она, вечные и прекрасные, как Адам и Ева.
Несколько раз они целовались в подъезде, в парке, в темном коридоре универа. Ясмин всегда следила за тем, чтобы поблизости не было никого, она не выносила открытого проявления чувств на публике, считала это дурным тоном и презрительно отзывалась о девушках, которые откровенно флиртовали с парнями. Едва Влад впервые попытался поцеловать ее на улице, она сразу дала ему понять, что не так воспитана и презирает подобные отношения. Но зато когда она позволяла ему себя поцеловать, и ее упругие губы цвета граната касались его губ, на него накатывала такая мощная волна блаженства, что он, в буквальном смысле слова, мгновенно переносился с грешной земли на седьмое небо, где в наше, пронизанное скепсисом время, теперь, очевидно, располагаются райские кущи.
Одним мрачным октябрьским вечером после занятий Влад дожидался Ясмин в университетском фойе, а когда она наконец появилась, проводил сначала до метро, а потом, не в силах расстаться, и до самого дома. Обычно они пересекали огороженный двор с высокими деревьями и останавливались у ее подъезда, потом дверь за ней закрывалась, а он еще некоторое время, не отрываясь, глядел на эти мощные дубовые врата с литой бронзовой ручкой, представляя, как она поднимается к себе по лестнице. Однако на этот раз, когда снабженная домофоном дверь распахнулась с приятным мелодичным звуком, девушка неожиданно взяла его за руку и потянула за собой. Удивленный Влад не сразу сообразил, что его приглашают войти, и слегка притормозил, упираясь, но тотчас устремился следом.
Ясмин поздоровалась с консьержем, который бросил на парня изучающий взгляд, потом приветственно кивнул ей. По широкой мраморной лестнице поднялись на третий этаж, она отперла дверь и шагнула в полутемную прихожую размером с большую комнату в стандартной квартире Влада. Они повесили куртки на вешалку, Ясмин скинула зимние сапоги и надела вышитые тапки с загнутыми носками. Такие же яркие туфли, только большего размера, придвинула Владу. Он с интересом уставился на них.