Таким образом, после нашего отъезда оставалась одна бабушка в одной комнате, а это допускалась.
В общем, и тут пришлось ловчить, прежде чем удалось получить бесплатное жилье, прозванное мамой голубятней.
Через полгода после нашего отъезда мама соединила счет.
Описание наших мытарств заняло полстраницы и охватило восемь лет жизни.
Когда я начинала работать в НИОПиКе, Толкачев советовал и Алешке устроиться там, – когда работали вдвоем, то легче было получить квартиру, но Алексей не пошел, и впоследствии я рада была этому, наблюдая, как губила мужское население НИОПиКа возможность неограниченно пить казенный спирт.
Теперь у нас была квартира, и все эти истории длительных унижений остались позади.
Мы переехали вторые в подъезде, занята была лишь четырехкомнатная квартира рядом с нами. Воду подключили через день или два после нашего переезда, газ через месяц, а лифт, чуть ли не к Новому году.
На другой день, в субботу, после новоселья, мы собрались съездить в хозяйственный магазин у станции, купить вешалки в прихожую, не на что было повесить пальто.
Оставив детей с бабушкой, мы с Алешкой, я веселая и бодрая, а он слегка усталый после вчерашнего перебора, но тоже веселый, потопали на автобусную остановку. Первые десять минут болтали, обсуждали планы расстановки мебели, покупки необходимых вещей. Вторые десять минут, я устало перебирала ногами на месте, с тревогой оглядывая нараставшую толпу, еще через десять минут я ожесточенно принялась ругать мужа за то, что мое предложение прогуляться пешком, он отверг:
– Ну, что ты, Зоя, это очень далеко, – и теперь вот мы стоим тут, а за это время давно бы дошли.
Через сорок минут пришел автобус. Истомленная ожиданием толпа штурмовала его с остервенением. Эти сцены посадки в автобус напоминали мне посадку в поезд в фильмах о гражданской войне, только публика чуть-чуть понарядней.
Я тоскливо наблюдала посадку, начиная понимать, почему в объявлениях об обмене квартир, которыми пестрели фонарные столбы в городе, снизу делалась приписка: «первый этаж и Гранитный не предлагать», а теперь мы жили на Гранитном.
– Возьмем такси, – предложила я выход, Алешка махнул рукой и нас довезли за пять минут и за рубль до магазина, где мы купили простую деревянные вешалку за шесть рублей и вернулись обратно пешком.
Дом был новый, наступил октябрь, а топить не начинали, говорили, что-то не в порядке, батареи начнут течь. Радиаторы в квартирах были новомодные, гнутая тонкая труба с жестяными ребрами, народ уверял, что они холоднее, чем привычные чугунные.
Организовали письмо-жалобу сразу в несколько инстанций: непосредственным исполнителям, их высокому начальству, очень высокому начальству и даже в газету, причем в письме были указаны все три адресата, – и через день после отправки письма в первую инстанцию невозможное совершилось, отопление включили.
Дом был весь дырявый, как будто сложенный из игральных карт. Казалось, что ветер гулял по квартире, холодом тянуло из всех углов, а в маленькой комнате угол даже промокал.
Я пожаловалась Алешке.
– Мне всё время кажется, что если упереться ногами в стенку в маленькой комнате, то стенка выпадет наружу.
– Тогда иди и попробуй это сделать, – вполне серьезно сказал Алексей. – Когда у тебя это не получится, то и чувство пройдет.
Я подумала, подумала, легла на диван и уперлась в стенку ногами изо всех сил, но стена не зашаталась, и я успокоилась.
Новоселье для всей лаборатории я не отмечала. В нашем рабочем коллективе все, кто получали квартиру, устраивали грандиозные пьянки-гулянки в новой квартире, но это было давно, они все получили квартиры на пять лет раньше, чем я. Квартиры двухкомнатные в наших домах были хорошие, 28—29 кв метров, с большой комнатой с балконом и просторной прихожей, а я получила крохотную трехкомнатную квартирку, угловую, которая мне не нравилась, спустя пять лет после всех, и не считала нужным это праздновать, а главное, после болезни сына у меня не было настроения видеть людей, что-то готовить. И я отвергла все намеки, и прямо сказала, что никаких новоселий праздновать не буду, не до того мне.
Наш маленький коллектив из пятерых человек, с Комаровым во главе, всё же у меня собрался. Инициатором была Женька Пыхтина. В один прекрасный день она сказала, что меня не дождешься, и устроила экспромт: после работы они приехали ко мне. Я тогда была очень слаба физически, и вечеринки после службы меня утомляли, но тем не менее посидели удачно. Слегка обжившись, в октябре, я собрала друзей, и девчонки подарили мне большое круглое зеркало, а позднее я собирала родню, дядю Борю с тетей Ниной, Алешкой и Татьяной, и они принесли симпатичную трех рожковую люстру, с прессованными и интересно преломляющими свет желтыми плафонами.
Мы приобрели книжный шкаф, который поставили в комнате с балконом и использовали его как сервант и как шкаф одновременно.
Книг у нас было относительно мало, их трудно было купить, а мы и не старались, – возить с квартиры на квартиру книги было тяжко.
Мы пользовались библиотеками, читали периодику, в основном «Новый мир» и «Иностранку», тогда подписки разыгрывались или наиболее заслуженные сотрудники награждались подпиской. Автомобилисты гонялись за журналом «За рулем», его давали тем, кто подписался на «Правду».
Сережка быстро освоился на новом месте, играл с детьми во дворе под окнами, но всё время что-то забывал, то велосипед, то знаменитый выменянный экскаватор, то еще что-нибудь.
Он кричал снизу на седьмой этаж, выпрашивал у бабушки очередную игрушку, и она несла ему.
– Пять раз сходила вверх вниз, – жаловалась свекровь вечером.
– Да что ж вы его так балуете? Надо, пусть сам поднимается и берет, что ему нужно, ребенку туда-сюда пройтись – лучше спать будет.
Я вернулась с работы, зашла в дом. Никто меня не встречал, не бежал с радостным визгом, не повис на руках. Я тихонько подошла к двери комнаты и заглянула.
Сережка на своем диванчике, подушка диванная положена поперек, он её оседлал, в руках у него эмалированная тарелка-руль. Сергей-шофер куда-то везет свою бабушку, которая сидит рядом за его спиной.
– Трясись бабушка, трясись, здесь большие ухабы, – Сережка издает звук мотора буксующей машины, подскакивает на подушке и резко поворачивает руль. Бабушка подскакивает тоже, и, повернувшись ко мне, говорит:
– Вот так целый день трясусь.
Я не успеваю засмеяться, как с машиной происходит следующая напасть, она попадает по обстрел.
– Взжжж бух, ложись бабушка, обстрел, вжжж бух, ложись. – Сережка спрыгивает с дивана и залезает под него. Я быстренько ретируюсь в кухню, чтобы меня не накрыл снаряд.
После переезда свекровь прожила у нас до октября, потом замерзла и уехала.
Как-то раз, когда Катя заболела, я, жалея свекровь, попросила Алешку побыть с детьми, улизнуть с работы якобы в местную командировку и побыть дома. Сама я должна была выйти после Катиного бюллетеня на работу.
– А то не справляется твоя мама с двумя, – пояснила я свою просьбу.
– Ну, с него какая помощь? – недовольно воскликнула бабушка, услышав мои слова. – Вчера вечером дети залезли на шкаф и висели там. Я позвала Алешку с балкона (Алексей сделал на балконе верстак и всё что-то мастерил для дома, сделал шкафчики в прихожей, встроенный шкаф в отдельной комнате), он пришел, встал на пороге, продекламировал: – Дети, не балуйтесь, – и ушел.
А они как висели, так и висели, ни один даже и не шелохнулся.
На самом деле Алешка бывал упорен в своих требованиях к детям, но именно в своих, а висеть вниз головой на шкафу он не считал чем-то недозволенным:
Висят, не орут, ну и пусть висят, ничего шкафу не сделается.
К Новому году решили приобрести телевизор, цветной. Стоил он шестьсот пятьдесят рублей, и Алешка взял на работе справку о зарплате, чтобы купить телевизор в рассрочку. Самый хороший из советских цветных телевизоров «Рубин» в рассрочку не продавался, а сейчас, перед Новым годом, в продаже вообще было мало телевизоров, зато в каждом магазине мы с Алешкой сталкивались с кучей неработающих приборов. Зрелище нагроможденных друг на друга ящиков брака заставляло задуматься, и мы купили черно-белый телевизор «Рекорд» за 200 рублей, и я вышла из магазина с чувством облегчения: нам бы пришлось в течение почти полутора лет платить за цветной телевизор по 40 рублей в месяц, а я так устала от безденежья.
Девятая школа, в которой училась Катюша, считалась одной из лучших в городе, но теперь, когда мы переехали, ей оказалось далеко туда ходить и по пути нужно было переходить на углу Дирижабельной и Пацаева довольно оживленный перекресток, а ей было всего девять лет. Кроме того, я решила Сережку не водить в детский сад в течение года. Заведующая сразу пошла нам навстречу, как только услышала, что нам пришлось пережить, замахала руками и сказала, что я могу в любой момент, как только решу водить ребенка, приводить в сад, и одно место в таком случае она всегда для меня найдет, и не нужно мне бегать ни с какими официальными бумагами.
Вот я и решила оставлять Сережку с Катей, а для этого я перевела её в седьмую школу, одну из самых слабых и хулиганистых школ в городе. Зато занятия в ней проводились в третьем классе во вторую смену, так что я уходила утром на работу и оставляла их одних, а возвращалась к двум часам, через час после того, как уходила Катя.
На работе я оформила три четверти ставки без перерыва на обед и заканчивала работу в час дня, а заработок, таким образом, получался побольше, чем полставки, около девяноста рублей.
Газ подключили, но я боялась, что дети что-то подожгут, и ставила им электроплитку, на которой они должны были разогревать себе обед.
В первый рабочий день после отъезда свекрови, я вернулась с работы полвторого и нашла сына стоящим у окна, завернувшимся в штору.
– Мама, я на тебя обиделся, – сказал сынок, разворачиваясь из шторы, – ты очень долго не приходила.
Но это было в первый день, а в последующие я находила его чем-то занятым, какой-нибудь игрой. Часто эта игра не прерывалась и с моим приходом. Я сразу же убегала на кухню, поесть и посмотреть, что они там наделали и ели ли сами.
Еще в начале года я заметила тоненькую высокую девочку с длинной темной косой.
Она пришла на горку с санками, совершенно одна прокатилась несколько раз, потом повернулась и ушла, ни с кем не обменявшись ни словечком.
А позднее я увидела ее выходящей из 205 квартире на нашем этаже.
В 205 квартире жили двое, мать и дочь, Аня и тетя Полина.
И как-то, когда ехали с Аней в лифте, я спросила ее, что у них за девочка живет.
– Это племяшка, – ответила Аня. – Сестра с мужем уехали за границу, а дочку оставили нам.
– Ей тут скучно одной, – сказала я. – Давай познакомим ее с Катей.
Сказано, сделано, мы их познакомили, но как-то неудачно у нас вышло, девочки не выразили желание общаться. А спустя полгода между ними вдруг вспыхнула дружба. Но это произойдет в следующем году.
Сережка бегает по квартире и кричит: – Катюша, Катюша.
Надо же, думаю я, как скучает без сестры, даже когда она в школе, представляет, что она здесь и играет с ней.
БЖЖЖ, бух, БЖЖЖ, Бух, тра-та-та-та, – имитируя полеты снаряда, взрывы и автоматные очереди кричит Сережка, и вместо облика дочери при слове Катюша у меня возникает призрак грузовика с торчащими из него ракетами. Братские чувства оказываются ни причем, не сестру зовет мой сын, а везет ракетную установку на позицию, чтобы бить оттуда врага, а враг всё тот же, что и во времена моего детства, – немец. Сын любил смотреть фильмы по телевизору, но когда начиналось про любовь, отвлекался и просил:
– Мама, позовешь меня, когда стрелять начнут.
В результате он подкован по части вооружений в закончившейся за тридцать лет до его рождения войне.
Сережка в возрасте от пяти до восьми лет просто обожал зажигать спички, и я разрешала ему жечь их в моем присутствии. И он жег спичка за спичкой, иногда выжигая целый коробок.
Совершенно загадочно почему, но таким же огнепоклонником стал и мой внук Ваня, тоже целыми днями всё жег, правда, Ваня рос на воле и жег костры на даче. А Сережке не разрешалось разводить костры в квартире, и он сжигал спички, и всё сердился, почему делать это можно только, если я стою радом. Однажды головка спички отлетела и загорелась бумага в пепельнице, я быстро потушила и сказала:
– Вот для чего нужны взрослые, они не растеряются и быстро потушат огонь, а дети могут испугаться, и тогда разразится пожар.
Оставаясь одни, дети жутко безобразничали. Придешь с работы, дверь на цепочке, из щели дым валит, а они ушли в маленькую комнатку и в шахматы играют, и дозвониться невозможно, а дым валит от поставленного разогреваться молочного супа, который они героически соскребли со дна кастрюли и съели уже после моего прихода, чтобы им меньше влетело от меня.
– Мама, – сказала Катя после очередной взбучки, – ты меня одну ругаешь, а ведь не одна я беспорядок делаю.
– Я прекрасно знаю, кто где пакостит. Вот, например, веревки к ключам в гардеробе примотал Сережка, насмерть привязал, теперь в шкаф не скоро попадем, а грязную тарелку посреди дивана оставила ты. На полу диванные подушки разложил Сережка, тарелку эмалированную, которая ему рулем служила, тоже он на пол бросил, а бумажки от конфет по всему полу от кухни до комнат раскидала ты. А обувь в прихожей вы раскидали вдвоем.
Теперь и читатель может себе представить, что я заставала, приходя с работы.
Однажды пришла, а их нет дома. Катя была на каникулах, ушли гулять и не вернулись, нет моих деточек. Я посидела минут пять в прихожей, помчалась их искать. Бегала вокруг дома по всё увеличивающемуся кругу и со всё большим напряжением в душе, и хотела только одного: увидеть своих детей целыми и невредимыми. Тогда вокруг не было многих домов и гаражей, стоял заснеженный яблоневый сад, пересеченный дорожками в разных направлениях, и на одной я наткнулась на плачущую Катю.
Оказалось, они вернулись, увидели по сумке, что я пришла, и раз меня нет, значит, я пошла их искать, а это грозило им хорошей взбучкой. Вот Катеринка и бегала по саду, теперь уже меня искала, а Сереже приказала рассказать мне какую-то фантастическую историю, по которой они оказывались не виноватыми в опоздании.
Я вошла в квартиру первая. Тут же из комнаты выполз Сергей и, скосив и без того косые глаза к переносице, начал врать, как его Катька научила.
Я не успела вслушаться, как из-за моей спины вышла дочь и сказала своему брату.
– Ладно, Сережечкин, не ври, я маме уже правду сказала.
Так раскрылся их заговор против меня. Но я тогда их не очень щучила. Устала, намерзлась, пока бегала по зимнему саду, и не было сил их поколотить.
Отопление включили, но было очень холодно, новый дом, кругом щели. Дом был построен по новой технологии и не промазан по стыкам панелей, и сквозило прямо из углов.
Маме под Новый год больные носили шоколад. Однажды, как-то, когда мы жили на Белоозерской, мама принесла огромную бабаевскую шоколадку, по размеру она была вдвое больше обычной.
– Да это целая взятка.
– За дело, – гордо ответила мама. – Пришла ко мне женщина, с чесоткой, толковая, аккуратная. Я ей всё рассказала, как надо мазаться, как всё продезинфицировать, а она мне не поверила, что у нее чесотка. А потом принесла спустя неделю шоколад и говорит: «Доктор, спасибо большое, свет увидела, два месяца непрерывно чесалась, ночей не спала, на стенку лезла от зуда, а меня лечили от аллергии», а там сразу видны были чесоточные ходы, и какая дура её от аллергии лечила, не знаю.
Новый год встречали дома. Приехала мама со своими шоколадками, пришла Надежда Панфилович. Надя жила с Улановой в одной комнате в общаге, НИОПиК часть квартир в своих новых домах пустил под общежитие, так как у него (у института) был лимит на прописку, и места в общаге позволяли брать молодых специалистов и набивать их потеснее по двое в комнатке, вот такой второй у Улановой, работающей со мной в одной группе и непродолжительное время имевшей со мной приятельские отношения, и была Надежда. Надежда понравилась мне с первого взгляда, стоило мне только столкнуться с ней у Людмилы в комнатке. Я всегда тянулась к людям, на которых, мне казалось, мне хотелось бы чем-то походить, а тут, если представить себе по-другому сложившуюся жизнь, то я хотела бы походить на Надьку, не унывающую, ироничную, любящую посмолить сигарету, раскинуть карты, побеседовать на отвлеченные темы.