Радамант, Вы мне лгали, а я верил вам, потому что мне было так спокойнее. Но Ад вообще ненадежен. А ведь Сократ подсказывал, хотя я не мог расслышать его в тот момент. Что он сказал? "Я - не твой Сфинкс" и "Не я - твоя Сфинкс". Очень помогла и девочка с ее Райским Садом, краем вечной и доброй охоты, с теми картинами - современницами Бенедикта. Она, ее учитель, бабушка, мать, старый кот и дохлая стрекоза.
Это Вы - моя Сфинкс, Радамант!
***
Рабов Ада не приковывают, им все равно деваться некуда. Данте, когда посетил второй круг, видел тех самых слоняющихся, не привязанных к определенным мучениям, не особенно виноватых. Данте он решил, что кружение - это и есть одна из мук. На самом деле это отдых, который, в силу полного отсутствия смысла, наскучивает и сильно тревожит. Вот потому-то Паола и Франческо даже в Аду не посмели разлюбить друг друга и слились еще плотнее. Со смыслом слоняются только дети - исследуют все, что увидят, и играют с этим - а не мертвые души. Так что душа Простофили Бенедикта могла прогуливаться сколько ей угодно и вернуться в архив как раз перед появлением курьера.
В Аду существуют примитивные развлечения. Например, такое: сонмы душ летают по кругу, не опускаясь; некоторые их товарищи по несчастью, обычно палачи и мелкие чиновнички, стоят, разинув рот, и считают летящих, словно ворон. Кто-то подглядывает за парочками, ведь Паоло и Франческа - не единственные влюбленные Ада; там есть Паола и Франческо, Паоло и Франческа, Паола и Франческа, и все друг друга любят, чтобы спасти и спастись от ужаса, и не только они. Некоторые определяют даже закономерности полета толпы. Например, те, кто были холериками, всегда стараются вырваться вперед, их раздражает тот, кто впереди, особенно если он успокаивается в медленном движении. Бывший холерик (потому бывший, что ни одной из четырех жидкостей в нем тут не остается) вырывается вперед, и другие за ним, подобно овцам, так что в медленной толпе всегда есть быстрые струйки и завихрения. Внизу тоже протоптана тропа, замкнутая овалом, но сейчас Бенедикт пересек этот "стадион" по диагонали, быстро, и редкая толпа (некоторые даже танцевали) не задерживала его.
Он спустился еще немного ниже, к то ли баракам, то ли амбарам; Радамант обитал еще дальше, в своем приятном для Преисподней отдельном домике, и время подумать пока было. Требуется его зеркало, даже не сам Радамант. И действовать надо быстро - если тот не солгал, то нельзя дать ему времени все переиграть. Бенедикт и при жизни, и после смерти обладал одним преимуществом - он мог всецело доверять собственным движениям. Сейчас думать заметно (как говорил Людвиг, "думать вслух") было нельзя, ведь Ад создан из тех же материй, что и сон, и потому нельзя предсказать, когда он станет сопротивляться и когда будет податливым. Мыслей о Радаманте следовало не думать вообще! Тело будет действовать само, а пока оно молчит - и пусть молчит.
Задумавшись так, Бенедикт чуть было не наступил на еще одну игрушку. Что-то в перьях и с какими-то торчащими ветками валялось в пыли, как морская звезда во время отлива. Перья и палочки то ли подогнулись то ли сломались, и звезда направила свои лучи влево, противосолонь. Когда звезда в перьях издала пискливый скрип, Бенедикт понял, что она живая (он принимал ее за конструкцию вроде той, что лежала под очковым стеклом) и склонился к ней. Существо простонало еще, и он понял, что это белая цапля. Кто-то выбил из правого крыла ажурные перья, и теперь она не могла сохранять равновесие в полете, а хрупкие ноги оказались целы. Бенедикт подхватил ее за клюв (чтобы не ударила) и под грудь, поднял на ноги:
- Вставайте, Йозеф!
- Он пустил в меня стрелу...
- Ничего страшного, крыло не перебито. Просто не хватает трех перьев. Кто-то хотел украсить наряд своей девке...
Йозеф отряхивал от пыли белый халат; Бенедикт не замечал раньше, какие у него смешные зубы - спереди щель, и резцы сходятся, как лезвия ножниц. Йозеф похож на дурачка, и язык он осваивает хуже других.
- Спасибо, - сказал Йозеф. Когда он вот так застенчиво улыбался, то походил на мальчишку - иногда он ради интереса обрывает мухам крылья, он этим очарован, но обычно стеснителен и послушен.
- Послушайте, Йозеф, - сказал Бенедикт. - Простите меня. Тех двух чиновников, девчонку и мальчишку, я больше требовать не стану - они все равно никуда не годятся.
Йозеф то ли не знал, то ли не придавал значения тому, что у Простофили-столоначальника больше нет канцелярии.
- Они хороши! - заулыбался, засуетился Йозеф. - Особенно юноша. Он скоро будет понимать в боли больше, чем Вы!
- А девочка?
- Что девочка? Она изучает голод. Хочет, чтобы ее тело превратилось в чистый эфир и потеряло связь с вещами. Это невозможно, но она пока не хочет понимать.
Вот тут-то внутренние глаза Бенедикта раскрылись широко-широко, внутренние уши носорога стали торчком. Он даже повел носом и вдохнул. Помедлил, задержал в себе пыльную пустоту и льстиво молвил:
- Скажите, Йозеф... Я понимаю, изучение боли для нас необходимо крайне... Но зачем же Вам голод? Мы не едим, жертвы не едят...
- О! Прекрасно, что Вы спросили! Может быть, замолвите словечко - Вы же человек Радаманта, а он в этом лично заинтересован.
- Как так? - насторожился Простофиля Бенедикт и, заметив это, обмяк и привалился к ближайшей стене. Мол, стою, отдыхаю, веду светскую болтовню. Речь Йозефа стучала бы в голове, словно ткацкий станок, но сейчас в этом был смысл!
- Вы понимаете, - зашептал Йозеф - сейчас он был немного выше собеседника, и ему пришлось склониться к настороженному уху. Вот она, действительно полезная исповедь! - Вы понимаете - ведь Радамант жив! Он стыдится такого, но он живой!
- Но это невозможно! - торжествовал про себя Бенедикт.
- Еще как возможно! - у Йозефа даже акцент пропал, в такой он пришел экстаз, раз собеседник готов сейчас слиться с ним и всласть понаушничать. - Не знаю как, но он жив, потому и болен. Он испытывает постоянный голод, но настоящей пищи не ест. Поэтому я - только я один во всей Преисподней! - занят проблемами голода!
Бенедикт наставил ухо и слушал, а болтун Йозеф заливался соловьем (правда, шепотом):
- У него же диабет...
- Поэтому гниет нога?
- Ну да! Он все время голоден, он алчет, и это притягивает души именно сюда.
- Они попадают к нему, даже если не так уж виновны... Попадают, если не понимают, что творят... Или не хотят прилагать усилия в Чистилище. Вынуждены бесплодно трудиться ради блага Преисподней.
- Ну да, ну да! Он ищет, чем насытиться, потому что от голода разыгрывается боль. Пока мучается кто-то другой, его язвы молчат. Но он все равно алчет. Бедняга. Мы хотим ему помочь.
"Когда я видел Радаманта, он поджаривал людей на сковородке. Значит, он не готовил себе кушанье. Он обезболивался, мучая их. А потом пытал их страхом смерти, когда топил в помоях"
- Ничего себе - в Аду и хотят помочь! Это же натуральное Чистилище, разве так можно?! Так вот почему, Йозеф, он не хочет Вас видеть - потому что, если Вы помогаете ему, то он, значит, слаб.
- Наверное, да, - впервые за весь разговор задумался Йозеф; Бенедикт, словно девчонка или старуха, слушал. - Ведь он же никогда не встанет, даже если заживет нога. Знаете, он ведь был борцом. Неудачно сделал мост, и у него треснул шейный вроде бы позвонок. Обратили внимание - руки у него слабые? Так вот - ходить он не будет - ни ногами, ни на костылях...
Речи Йозефа бессмысленно стучали в голове, потом словно бы схватились, стали прозрачными и полезными; поняв это, Бенедикт улыбнулся:
- Йозеф, а Вы можете взять меня к себе?
- Ну конечно же! С Вашим-то опытом причинения боли... Те мальчишка с девчонкой Вас все еще боятся! Только знаете что - поговорите с Радамантом сами. Скажите, что я, со своей стороны, полностью согласен. Он меня не очень-то любит видеть. А прошение напишем post factum.
- Прекрасно! Разумеется, я скажу, это в моих интересах.
Йозеф хотел было хлопнуть нового сотрудника по плечу, но остановился и просто подал руку, а Бенедикт пожал ее.
- Я пошел, поговорю прямо сейчас. До свидания, Йозеф.
- До свидания.
Йозеф обернулся цаплей, взлетел и уселся на крыше лаборатории, зорко поглядывая золотистым глазом. Бенедикт чувствовал этот взгляд, он словно бы подталкивал в затылок и, слава Тебе, Господи! - мешал думать. Оживающая мумия шла сама по себе.
***
В домике Радаманта света почти не было, в окне трепетал какой-то слабый отсвет - вот и все. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что Радамант не рассмотрит лица собеседника, и потому плохо, что сам Бенедикт станет видеть хуже. Он ожидал внезапного превращения в зверя, но этого не происходило - видимо, Мишель отлично приручил зверюгу. Прежняя взрывная ярость превратилась в холодную, очень полезную ненависть: Бенедикт лучше видел, лучше слышал, быстрее двигался и соображал. Может быть, и ему, как Радаманту, суждено ожить в Аду? Ну уж нет! Заканчивай разговор! Замолчи!
Бенедикт, обернувшись Простофилей, негромко постучал и вошел, не дожидаясь ответа. Он знал, как плохо двигается Радамант и решил немного помочь ему. Дверь, как и в прошлый раз, привела в кухоньку, сейчас темную. Мрак был густым и бурым, словно патока. На сей раз никаких сковород не было - на столе стояла просторная клетка из бамбука и в ней сверчок, смешной и толстый, с колючими и жесткими ногами, с коленями гораздо выше спины. Это на вид сверчок комичен, но мы-то понимаем, почему он сидит в такой просторной клетке - сначала их там было несколько, а потом они сцепились и разорвали друг друга на части. Остался этот - то ли самый сильный, то ли самый хитрый, сумевший притвориться мертвым... Поблескивали только ободья больших колес - Радамант сгорбился в легком черном кресле для инвалидов. Он пропаривал над жаровней какие-то грязные бинты, и лучше здесь было не вдыхать! Наверное, потому мрак так сгустился.
Бенедикт нашел взглядом зеркало - с ним нельзя было терять контакта ни в коем случае. Потом, Быстро и низко кланяясь, подступился к Радаманту. Тот бинта не отложил и буркнул:
- Ну? Слушаю.
- Я пришел, господин мой, с просьбой.
- Я так и понял. Продолжай.
- Я хочу поступить в лабораторию Йозефа-цапли, исследовать боль.
Радамант уронил бинт - с расчетом, на стол, а не в огонь - потер ладони (они зашуршали, как крылья большой стрекозы), улыбнулся, от чего его монгольские глазки стали еще уже, а потом рассмеялся, как мальчишка:
- Я же говорил, что тебе понравится! А что Йозеф? И у нас, кстати, не говорят: "Я хочу"!
- Он полностью согласен.
- А где прошение? Порядка не знаешь, что ли?
Радамант капризно супился, а Бенедикт, встав немного сзади, его утешал:
- Простите, господин. Но Йозеф решил написать его сам, после назначения. И спасибо Вам за Иринея!
- Кого? Это не я его прислал.
Бенедикт вгляделся в зеркало. Оно было прежним, прямоугольным и в человеческий рост. Только сейчас там было совсем не утро, не рассвет. Стояла ночь на том же самом лугу в предгорье, очень темная - при том, что Луна была почти полной. Она взошла недавно, огромная, и отсвечивала золотом. Так оно блистает, сплавленное с серебром. Успели раскрыться прозрачно-белые цветы - "Так это и есть тот самый звездоцвет, так похожи на звезды!" - подумалось Бенедикту. Большие серые мотыльки слетелись к ним без звука, да и от цветов ничем не пахло. Прилетела маленькая сова и выхватила мотылька из воздуха. "Так вот он, Край Вечной Охоты". Это не может быть Раем, в Раю никто никого не ест. И не может быть тем темным веком, куда отослали, словно ребенка поиграть, Игнатия... Или может?
- Вы согласны? - напомнил Простофиля Бенедикт - очень уж Радамант увлекся грязным бинтом.
Расшевеливая пальцы, Бенедикт увидел, как из-за горы слишком быстро примчался желто-пегий пес. Радамант вроде бы не заметил этого - и не стоило привлекать внимания, но Бенедикт от зверюги оторваться не мог. Пес встал на дыбы и навалился на поверхность зеркала, заскреб по ней когтями. Он закрывал и открывал рот - лаял, но слышно этого не было. При жизни Урс не любил Бенедикта - все пытался отогнать его, ревновал, видимо. В прошлый раз пес шел, сгорбившись, еле лапы волочил. Ждал, пока его нагонит Игнатий. Если пес лает, пугает - значит, Игнатий где-то поблизости. Но Урс вдруг завилял хвостом. Тяжелый хвост обметал зеркало изнутри, а весь собачий зад ходил ходуном. Лаять Урс не перестал. Так это он просится, чтобы его впустили! Он его, Бенедикта, зовет? Он рад? А Радамант по-прежнему ничего не видел в зеркале. Он скатывал старый бинт.
А потом развернул кресло и сказал:
- Я еще ничего не позволил.
- Как прикажете...
- А вот если ты сможешь очистить мне рану да наложить повязку, и чтоб без боли... Тогда - может быть. Подумаю.
Тут Бенедикт начал быстро остывать внутри. Так уже было, Радамант уже играл с ним, сделав единственным ответственным за посмертную судьбу Игнатия! Ох, зря он это начал, не надо было так - не надо! Пес успокоился вдруг, сел, заулыбался во всю пасть и красиво разложил хвост. А Бенедикт посмотрел вниз. Нога ниже колена была раскрыта, она опухла и покраснела, как вареная колбаса, и по ней змеились лиловые и пурпурные сосуды. Несколько язв были пусты, суховаты, одна гноилась. Высохли два пальца и напоминали теперь березовые веточки. Не зря Йозеф тебя жалеет...
Бенедикт чуть наклонился, как если бы хотел взять и свернуть бинты. Что сказал Йозеф: шея - твое слабое место? Вот и посмотрим.
Хитрец Бенедикт ухватил Радаманта под подбородок, а другой рукой резко провернул голову, словно пробку ввинчивал. Страшно не сделалось - сначала что-то треснуло, а потом Радамант слабенько всплеснул руками, обмяк и упал глицом вперед, когда Бенедикт смог его - не тотчас - выпустить.
Дальше - неважно. Он может или остаться трупом, или продолжать прежнее уже как мертвая душа. Бенедикта это больше не касается.
***
Пес еще раз прыгнул на зеркало, поскользнулся и завалился на бок. Он вскочил, развернулся носом к горе, свернул хвост колечком и помахал им. Потом отбежал и вернулся. Залаял, как на дурачка.
Зовет!
Так. Если зеркало разбить, весь этот мир Доброй Охоты может исчезнуть. Не так значителен Простофиля Бенедикт, чтобы уничтожить Рай - но он может прервать с ним связи. Бенедикт похлопал по коленям, подозвал Урса. Стекло, как и вода, создает на поверхности натянутую пленку исчезающей толщины. Пес живет тут, он знает...
Урс прервал его размышления, высунул нос сквозь стекло и лизнул другу хозяина руку. Бенедикт спросил:
- А Игнатий?
И повел руку дальше, погладил зверюгу по голове, почесал за ухом:
- Урс, ты меня, если что, не гони, не трави...
Бенедикт боялся, что на той стороне обернется носорогом сразу же.
- Ты меня веди, ладно, Урс?
Урс еще раз лизнул пальцы и развернулся к горам - спеши, мол. Тогда Бенедикт обмакнул руку в зеркало и сделал шаг, потом второй, очень осторожно. Не было желания опуститься на руки и отрастить рог - вот не было, и все!
Урс побежал, мелькая изнанкой хвоста и пышными штанами. Врассыпную бросились мотыльки. Они, оказывается, жужжат в полете. Влажно, ароматно, пахнет свежей травой, жасмином, душистым горошком. Не в точности так же, но похоже. Пес побежал быстрее и за ним Бенедикт. Хорошо, что Урс - светлый.
Бенедикт до боли в затылке хотелось обернуться, но он знал - этого ни в коем случае нельзя, все пойдет прахом, как обычно и случается в Аду. Нужно смотреть на пса, иначе он убежит за пределы видимости. Это был склон, он немного опускался, и приходилось бежать осторожно, чтобы не упасть. Бенедикт слышал странный ритмичный шорох. Он отвык дышать, и теперь шум собственного дыхания беспокоил его. Сердце билось сильно и быстро, но без перебоев. Сначала он замерз, потом стало жарко.