– Ты почему не танцуешь? – приставал приятель.
– Да отстань ты! – отмахивался Никитин. – Не мешай мне. Мне и так хорошо.
Невидимыми ниточками, казалось Никитину, он был связан с понравившейся ему женщиной, которую тоже наперебой приглашали танцевать, но она всем возможным кавалерам отказывала, но необидно, а с какой-то ласковой улыбкой и продолжала сидеть неподвижно. Быть может, она ждала его? – казалось Никитину. И он лелеял эту мысль, эту надежду и тоже сидел, не обращая ни на кого внимания, как бы для солидарности с нею, как бы говоря ей, что он с ней заодно и что если он будет сегодня танцевать, то только с нею, надо только дождаться подходящей музыки.
И вот наконец-то заиграла медленная музыка. Никитин, точно ему наконец-то скомандовали «марш», вскочил из-за столика и стремительно, страшась, что его опередит кто-то, обошел свой столик и направился к столику своей соседки.
– Разрешите вас пригласить? – склонился он перед белокурой незнакомкой, чувствую сумасшедшее, оглушительное биение сердца.
Она поднялась, протянула ему руку, и они вошли в круг танцующих людей, держась за руки.
Незнакомка оказалась невысокого роста и едва доставала Никитину до подбородка, хотя на ней были длинные, выше колен, модные, по-видимому, дорогие сапоги на высоких шпильках. Одета она была в черно-бордовое, в полоску вязаное платье с люриксом, которое красиво облегало ее стройную фигуру. Шею и грудь украшало дешевое, но красивое разноцветное ожерелье. Танцевали они под новую, набравшую популярность песню группы «Белый орел»:
Как упоительны в России вечера!
Любовь, шампанское, закаты, переулки,
Ах, лето красное, забавы и прогулки!
Как упоительны в России вечера!
– Как вас зовут? – спросил незнакомку Никитин, немного справившись с волнением.
– Катя, – тотчас же просто и охотно отозвалась она.
И, подняв голову, посмотрела на Никитина взглядом своих чистых, ясных глаз, наполненных внутренним светом и какими-то пляшущими смешинками, так показалось Никитину.
– А я Александр. Просто Саша, – ответил он. – Какие у вас ясные, чистые глаза, – совсем преодолев волнение, сразу высказал он ей комплимент, от которого просто не мог удержаться. – Никогда таких глаз не видел. Такие глаза могут быть только у детей или у людей без грехов.
– Вот как? – так же охотно и весело вовлекаясь в разговор, проговорила она. – Может быть. И снова снизу взглянула на него своими чистыми, ясными, сияющими глазами, ещё более поразившими Никитина, когда он увидел их совсем близко продолжительное время.
– Я понимаю, что пошло говорить женщине комплименты про её глаза, если видишь ее впервые.
– Комплименты говорить не пошло, хоть с первой минуты, если только они искренние.
– Но вот не могу удержаться и скажу: я никогда не видел ни у одной женщины таких сияющих глаз, смотрю я в них, а у вас в глазах как будто смешинки прыгают. Честно-честно! Смотреть-смотреть бы и не отрываться!
Комплимент был не из лучших, но ей понравился, потому что сказан был от всего сердца.
– Что ж, смотрите-смотрите и не отрывайтесь! – весело, с улыбкой ответила она.
– Разрешаете?
– Разрешаю!
И тотчас же оба рассмеялись, и Никитин почувствовал себя в её обществе легко, непринужденно, и они стали весело болтать о том, о сём. Танцуя, Никитин старался держать ее за талию или за плечи, чтобы она нечаянно не увидела невычищенную грязь под его ногтями. Но его не праздничный наряд всё же выдал его, потому что она вдруг проговорила с какой-то озорной веселостью:
– А от вас бензином попахивает!
Он пожал плечами.
– Ничего удивительно. Мы с приятелем не собирались никуда, из его гаража шли мимо дворца, и он уговорил меня сюда заглянуть, я вообще-то не ходок по таким вечеринкам, – как бы оправдываясь говорил Никитин.
– А я иногда прихожу сюда на танцевальные вечера, – призналась Катя.
– А почему вы одна?
– Я пришла сюда не знакомиться, просто давно нигде не была, захотелось повеселиться, среди людей потолкаться, а то засиделась со своими домашними проблемами.
– Одной повеселиться? Женщины редко куда ходят одни, особенно в увеселительные заведения.
– Это правда, мы договорились с приятельницей, а она почему-то не пришла.
– Наверное, муж не отпустил.
– Может быть.
И затем, когда окончился танец, он уже не отпускал ее от себя, в перерывах между танцами держал ее за руку, и все время танцевал только с ней одной и, танцуя, все внимательнее разглядывал ее. И она нравилась ему всё больше и больше. Никитин не постеснялся приставить стул к ее столу, спросив разрешения, чтобы раз и навсегда отвадить от нее возможных новых претендентов.
У Кати были тонкие руки, узкие плечи, хрупкая фигура, высокая грудь, тело легкое и пластичное, отзывчивое на его танцевальные движения и вождение по залу. Лицо у нее было очень подвижное, с разнообразной мимикой, с милыми гримасками. Улыбалась она часто, открыто, – при этом морщинки под глазами расходились лучиками к вискам. Наверное, от частой мимики и улыбки вокруг ее рта сложились две складочки, а на лбу – две продольные морщинки вдоль бровей. И ее тонкие руки, и узкие плечи, и хрупкая фигура, и легкое, пластичное тело, и, как вскоре оказалось, ещё и заразительный смех, – всё в ней казалось Никитину необычайно женственным, волнующим его до трепета. И ещё в ней было легкое, естественное, не наигранное кокетство и что-то ещё очень-очень знакомое, даже как бы театральное. Но что именно знакомое и что как бы театральное – он так и не мог пока понять. Но главный секрет и привлекательность этой женщины для Никитина была в ее в ласковой улыбке и в сияющих глазах, чем она с первых же минут его обворожила, так что у него весь вечер сладко и в то же время тревожно и мучительно сжималось сердце.
Они ушли вместе, не дождавшись конца вечеринки, и он пошёл провожать её. Спустились на первый этаж, оделись в гардеробе.
На дворе падал легкий снежок, был небольшой морозец, без ветра. И легко было идти по улицам под этот снежок, когда не сбивает с ног ветер и не давит предновогодний мороз. Никитину неудержимо хотелось говорить о ней.
– Пятьдесят лет почти прожил и могу сказать только одно сейчас: мне никогда не попадались в жизни такие женщины, как вы, – признался он.
– Какие это такие? – кокетливо спросила она.
– Ну, вот такие, как вы, озорные, веселые и милые…С такими вот глазищами!
– А вы много знали в жизни женщин? – продолжала слегка и не назойливо кокетничать она.
– Ну, были, конечно, женщины, я ведь не молоденький, и в отличие от вас с большими грехами и с маленькими грешками.
Оба весело рассмеялись.
– Притом я из самодеятельности, пел в русском народном хоре во дворце, а там много было женщин всяких и разных, грешных и безгрешных. Даже в Москву ездили, по ЦТ нас показывали.
– Вы пели в хоре? А в каком дворце? – с удивлением спросила она и даже остановилась на тротуаре.
– Да вот в этом самом, где мы с вами только что были, – ответил он.
– Так и я в этом дворце много лет в народном драмтеатре занималась. Молодость моя здесь прошла.
– Вот тебе раз! – Теперь уже настал черед Никитина удивиться. – Ходили годами в один дворец, а так и не встретились?
– Наверное, не судьба, – ответила она.
Начал петь он шутливо строчки известной песни, но, пропев первые четыре строчки, затем запел с волнением, с чувством, охваченный уже этим чувством к «милой и нежной женщине», да так его захватило пение, что сам почувствовал, как слезы выступили на глазах. Только вот возрастом они с «милой женщиной» не были так уж далеки друг от друга, не так, как в известной песне. Катя глядела на него ласково, и глаза ее смеялись, и казалось, что они давно-давно знают друг друга. На Никитина, когда он пел, оглядывались прохожие, потому как он шел спиной вперед, чтобы глядеть на нее. Но он не замечал ничего.
– У вас хороший баритон, – похвалила она его.
– Да, было дело, и сейчас бы ещё пел, но во дворце уже никто не поет. А как ваш театр, живет?
– Нет, все заглохло. Не знаю, почему… Люди другие стали, заботы, нужда одолели всех… Я бы сейчас вернулась в театр, скучно жить без большого увлечения, такая радость была в жизни.
«Вот откуда в ней это не наигранное кокетство, эти повадки актрисы – из ее увлечения театром осталось», – подумалось Никитину.
Затем, шагая рядом, они некоторое время молчали, как бы соединенные и сближенные друг с другом общим участием в прошлой заводской самодеятельности. Словно у них было общее прошлое, милое, счастливое прошлое, которое связывало и сближало их теперь. И, наверное, оттого, что они играли и пели под крышей родного и любимого заводского дворца культуры, ходили рядом, хотя и неузнанные, не знакомые друг другом, они как бы стали ещё ближе друг другу за это короткое время, словно бы потерявшие друг друга хорошие родственники, которые после долгих лет нашли, наконец-то, друг друга.
И сближало их ещё и то, что у них, как выяснилось, оказалось немало общих знакомых из мира искусства, из дворцовой самодеятельности, о которых они по ходу разговора вспоминали.…
– А вы до этой передряги чем занимались? – поинтересовался Никитин.
– Во дворце культуры «Алмаз» работала, при заводе «Амурлитмаш», кружки вела, мероприятия организовывала, сама в самодеятельности участвовала.
– Значит вы штатная артистка?
– Ну, какая я штатная артистка, скорее, заштатная…Просто любила свою работу. Культпросветучилище в Биробиджане закончила, и сюда приехала по распределению.
Никитину хотелось спросить ее, чем она теперь занимается, но он понял вовремя, что если она не рассказала об этом сейчас, значит, не считает нужным.
– А вы чем занимались? – спросила она.
– На судостроительном работал инженером-технологом.
И он замолчал, и она тоже. И оба как-то, не сговариваясь, обходили разговор о том, кто из них теперь чем занимается. Оба деликатно не решались говорить и расспрашивать друг друга о настоящем, словно бы оба не считали свою настоящую жизнь достойной рассказа или хотя бы интереса. Или словно бы они волею судьбы из прошлой «настоящей» жизни оказались временно в жизни ненастоящей, которую оба не любили и которую нужно было переждать или перетерпеть. И ни он, ни она не трогали эту тему, деликатно обходили ее. Никитину тем более не о чем было рассказывать. И он догадывался о том, что и ей тоже не хочется говорить об этом.
Зато весело и много говорили о том, как хорошо было в прежние годы, жили-не тужили, без забот и страха за будущее, какая во дворце была прекрасная самодеятельность, какие таланты, какие цеховые вечера! Она слушала его и даже когда не улыбалась и не кокетничала, глаза её светились и смеялись.
Вышли на проспект Победы, к магазину «Орленок», где были торговые ряды местного рынка.
– А вот здесь я работаю, – вдруг сказала Катя. И остановилась.
– Где? – спросил Никитин.
– А вот здесь, на этом рынке. Торгую разными тряпками, обувью.
– Вам приходится челночить?
– Приходится. Другой работы нет.
– Стоите в такой мороз на улице, да ещё с ветерком? Вам не позавидуешь.
– А куда деваться? Не голодать же.
– Дела-то идут?
– Какие уж тут дела? Так, выживаем потихоньку.
– Сейчас многие взялись челночить, и мои знакомые тоже. Некоторые хорошо поднялись, разбогатели, а я вот не поддался поветрию, выживаю по-другому.
Помолчали, а затем двинулись дальше. Теперь уже Никитину как бы надлежало в ответ что-то сказать о своей работе, раз он сам проговорился о том, что он «выживает по-другому». Но он отмолчался. Похвастаться ему было нечем, а признаться ей в том, как он выживает, а тем более в том, что он безработный, у него духу не хватило.
Незаметно вошли во двор, состоящий из трех домов, поставленных буквой П.
– Ну, вот я и пришла, вот мой дом…
Она указала рукой на среднюю девятиэтажку.
Никитину не хотелось, чтобы она уходила, он был бы рад побыть с нею ещё рядом. Он хотел ей предложить ещё прогуляться, но не решился. Только сказал:
– Катя, я очень не хочу, чтобы вы уходили сейчас.
И снова это прозвучало почти как признание, и от этого вышло неловкое молчание, оказавшееся продолжительным. Она первая нарушила его нерешительным вопросом:
– Ну, я пойду, да?
Нужно было ещё что-то сказать, ещё как-то задержать её, но Никитин не нашел, как и чем ее задержать, тем более он видел, что она озябла.
Вошли в крайний с правой стороны подъезд, вонючий от запахов из мусоропровода, взошли по четырем ступенькам на лестничную площадку, к лифту. Постояли.
– Вы замужем? – задал Никитин ей главный вопрос, который уже мучил его всё это время.
И, ожидая ответа, снова почувствовал оглушительное биение сердца. Хотя зачем ему это надо было, он не мог бы сказать. Он, женатый человек, не имел никаких намерений разводиться с женой.
– С мужем в разводе, но живем в одной квартире, – просто ответила она.
С ее лица сошла улыбка, глаза перестали сиять, и он, кажется, впервые за этот вечер увидел её лицо грустным. Но и это выражение лица теперь показалось Никитину тоже милым и прекрасным.
– С мужем и с детьми, – вздохнув, добавила она. – Муж не работает, пьет, работу не ищет, дети взрослые, тоже не работают, все на моей шее сидят.
Она грустно усмехнулась, но тут же улыбнулась, отогнав свою грусть.
– Неужели мужья таких женщин ещё могут пить и не работать?
– Наверное, могут. – Она пожала плечами.
– А кто ваш муж? – отважился спросить Никитин, сам не зная зачем.
– Мой муж… – Катя снова грустно усмехнулась. – На авиационном заводе работал. Вы должны помнить его, он тоже начинал петь в вашем русском хоре, но бросил. А какой был шикарный баритон!
– А как его фамилия?
– Решетов. Валера Решетов. И я ещё до сих пор Решетова, – прибавила она.
– Валера Решетов – ваш бывший муж? – удивился Никитин. – Я помню такого. Как же тесен наш мир!
– Я сама привела его в хор, чтобы он полюбил самодеятельность, почувствовал, что такое коллектив, вообще проникся духом прекрасной дворцовой внутренней жизни, какой я сама жила. Чтобы он не ревновал, а то замучил меня своей ревностью. Но он – самовлюбленный пингвин, высокомерный, волк-одиночка. Сказал, что ему петь в хоре – это ниже его мужского достоинства. Он любил выделяться, быть первым, на виду, а тут не выделишься…
Никитин вспомнил этого Решетова. Это был хмурый, неулыбчивый, заносчивый мужик высокого роста и богатырского телосложения. Он посещал хор не более двух месяцев, а потом куда-то исчез. У него был редчайшей по красоте, по тембровой окраске баритон. Руководитель хора нарадоваться на него не мог, когда он появился в хоре, и сватал его на басовые партии, так как прирожденные басы в хорах вообще редкость, штучные люди.
– Как же тесен наш мир! – снова проговорил Никитин. – Оказывается, этот Решетов был вашим мужем!
– А вы женаты? – вдруг спросила она, но тут же прибавила, махнув рукой: – Хотя можете не отвечать, я и так знаю, что вы скажете.
– Что же я скажу?
– Не женат, разведен или не живу вместе с женой, что-то в этом роде. Все мужчины так говорят.
– А вот и не так. Я женат, и у меня две дочери, младшей шесть лет.
– Я с женатыми мужчинами не связываюсь, – проговорила Катя.
И сразу же наступило неловкое, отчуждающее молчание. Тут только при свете яркой лампы на лестничной площадке Никитин разглядел, какого цвета у нее глаза: они были серо-зеленые. «Милая, какая же ты милая! – думал Никитин о ней, и сердце его билось сильно, сладко, но мучительно и тревожно. – Утонуть бы в твоих глазищах!»
У него было сильное желание поцеловать ее, прижать ее к себе, но он сдержал себя. Это было бы некстати и неуместно.
– Ну…я пойду? – полувопросительно проговорила она, словно бы спрашивала у него: можно ли уйти? – И нажала кнопку лифта.