– Ну, ничего, мужики, и правда, пацан болеет, пошли во времянку, там ночевать будете. Там тепло, нормально. А утром пораньше поедем… А даме вашей на ящике постелим. Завтра разберемся. Ты что, Серый, ночевать не будешь?
Серега отрицательно покачал головой, с грустью посмотрел в глаза товарища: «Боря! Ты ли это? Не помнишь, как в армии от дембелей отбивался, никого не боялся? Да на тебя весь взвод с уважением смотрел, гордился тобой за твердость духа, силу, честность! А теперь что, в подкаблучники затерся?»
Боря глаза прячет, виновато суетится перед другом, приглашая в летнюю кухню. Что поделать, если баба в доме хороводит? Не может он объяснить, как все это произошло. Да уж, без своей Матрены он не имел бы богатое хозяйство, не построил бы дом, не купил бы две машины и трактор. Может, и пригласил бы друзей в дом переночевать, где шесть комнат, да, правда, сын что-то кашляет – простыл. Да и любимой супруге отдыхать надо, завтра на работу, она бухгалтером в совхозной конторе работает. А это не шутка – три бумажки за день переписать. Не дай бог не выспится!
Однако угомонились. Серега, простившись, уехал домой. Боря растопил во времянке печь, принес кастрюлю с картошкой:
– Варите толченку! Мясо, масло, молоко, вон, в холодильнике. Соль – на столе. Вилки, ложки, кружки – в ящике. Завтра ехать рано, в шесть часов, не проспите!
Дав указание, ушел. Шура тут же завалился на диван, укрылся своей шубой:
– Я есть не буду!
Анатолий молча прилег рядом, посмотрел куда-то:
– Картошка сварится, разбудишь!
Черноглазая согласно кивнула головой.
…Кажется Анатолию: прошло несколько минут, только успел закрыть глаза, а его будят. Он подскочил на диване, захлопал ресницами. Перед ним, склонившись, стоит Борис, толкает его в плечо:
– Вставайте, пора ехать. Время пять часов. Я пошел разогревать уазик, а вы пока завтракайте.
Анатолий стал тормошить Шуру. Тот тоже, едва проснувшись, заметался по летней кухне:
– Жрать охота! Где твоя помойка? Есть сварила что-нибудь?!
Черноглазая, свернувшись калачиком, лежала на деревянном сундуке, у печки. Кастрюля с картошкой стояла на краю плиты. Приготовив пищу, девушка уснула, не в состоянии разбудить Анатолия. Не обращая на нее внимания, Шура схватил ложку, поднял крышку:
– Ух! Сейчас всю толченку проглочу!
Он сунул ложку, подцепил еду, открыл рот, хотел проглотить содержимое, да так и замер.
– Что это? – наконец-то вымолвил он, с удивлением рассматривая картошку, больше походившую на кусок глины, и тут же застонал заломленным сухим деревом. – Ты что, нас отравить хочешь?
Девушка вскочила от удара его ноги по ящику, испуганно поджала ноги. Ее взгляд выражал страх: неужели пришло возмездие?
– Ты что приготовила? – повторил Шура, протягивая к ней ложку с глиной.
– Картошку натолкла, – сообразив, что от нее хотят, ответила девушка.
– Почему она черная, в лохмотьях?
– Не знаю…
– Ты картошку чистила? – задал наводящий вопрос Толик.
– А что, надо?
– Ну, ты прикинь! Что за баба? Не баба, а курица! Картошку в мундирах натолкла! Ты что, поросятам пойло приготовила?
Шура кричал что-то еще. Анатолий странно смотрел на девушку: что, первый раз картошку видит? Черноглазая плакала от унижения.
Вскоре зашел Борис:
– Что за дела? – Узнав причину, захохотал: – Наелись?! – Показал пальцем на девушку: – Во! Все они такие, городские! Где вы ее подобрали? Ладно, я с собой сало с хлебом взял, в дороге перекусим. Хватит канючить, поехали! Что, ее тоже с собой? А может, по дороге выкинем? Проблем меньше… Нет? Тогда пусть лезет в мешок из-под комбикорма: мне проблемы не нужны, вдруг кто остановит!
Черноглазая подавленно пошла вслед за ними, послушно залезла в «таблетку», расположилась на мешках с комбикормом, отвернулась к окну, закрыла лицо ладошками, судорожно вздрагивая плечиками: пожалеть и заступиться некому, бежать некуда.
Анатолий сморщился, на душе заскребли кошки. Хотел успокоить, но постеснялся Бориса и Шуру.
Оскольчатый голец разорвал небо надвое. Колкий пик вершины растворился в бирюзовой неге бесконечного пространства. Острые грани горы насторожились черным жалом продутых ветром камней-курумов. Восточная сторона гольца опалилась бархатной пыльцой переливающихся лучей восходящего солнца. На западной еще не растворилась нежность холодного утра. Северный каньон заиграл мраморными всполохами зарождающегося дня. Чуть ниже, на поясе альпийских лугов, в тени заснеженного, сонного пихтача еще властвовала зимняя ночь. По неглубокому широкому логу, укутав существование смертельным одеялом покоя и вечности, стелился густой туман. Бесконечная игра – день и ночь – заполонила пространство первозданной тайги красками бытия продолжающегося времени. Так было сотни, тысячи лет, с тех пор, когда под натиском давления земли образовались грациозное великолепие молчаливых хребтов, и их самая высокая вершина, Оскольчатый голец, своими внушительными размерами возымел гордое влияние над ближайшими белками и перевалами.
Кедровая избушка Макаровых стоит на веселом месте – солнечной южной стороне Подковы. Ее двойное стекольное окно смотрит на юг, на Оскольчатый голец. Стоит обратить взгляд в окно, как величие и великолепие непоколебимой вершины будит сознание чарами красоты: взрывает сердце человека вдохновением, гордостью за единение с девственным уголком природы; душа так и стонет: «Мы никто по сравнению с этим миром!» Своим месторасположением промысловое зимовье обязано Ивану Макаровичу, отцу Макара Ивановича, который несколько лет искал место для избы по всему белогорью. Старый промысловик специально выбрал широкую луговую поляну с видом на голец: «Душу радует и погоду хорошо определяет». Только эти два объективных пояснения имеют второстепенное значение. Главное, здесь проходят миграционные пути соболя, проложены крестовые путики для ловли зверька, натоптаны богатые звериные тропы, выбиты природные солонцы на марала. А там, в недалекой чаще, между двух белков разлилось большое Рыбное озеро. Более полувека стоит тесненная толстостенная изба из шести кедровых накатов, и каждый год оправдывает себя добычей. По прошествии времени охотники два раза перекрывали колотую тесовую крышу. Ее равномерные, рубленные в новолуние, звенящие зрелостью сутунки до сего дня пахнут терпкой смолой. Гладкие, прибранные рубанком стены излучают в зимовье медовый цвет здоровья и долголетия.
Как всегда бывает в этот ранний час, Вера широко распахнула дверь зимовья, вышла на улицу, посмотрела по сторонам, улыбнулась Оскольчатому гольцу:
– Будь благословен, Батюшка Голец! Приветствую Тебя в добром здравии зарождающегося дня! Спасибо Тебе за продолжение жизни, постоянство и уверенность в завтрашнем дне! Благодарю Тебя за доброту Твою и помощь мне дарами Твоими! Прости меня за нарушение Твоего покоя! Да будут бесконечными годы, красота и щедрость Твои!
После обязательного ритуала Вера трижды, с поклоном, перекрестилась грандиозному пику, затем, во все стороны, избушке и склонила голову в немом ожидании ответа.
Казалось, весь мир замер во время короткой молитвы. Мертвая тишина сковала тайгу. Притихли мерзлые деревья, оцепенели глубокие распадки, широкие просторы подбелочья, закаменели хмурые горы, замерзли рубчатые перевалы. Далекие хребты поддержали святость общения скованным хороводом, ожидая, что ответит превосходящий голец. В этом было что-то мистическое, неотвратимо связующее: человек и природа; жизнь и вечность; существо и Величие. Понятные и необъяснимые законы жизни. Как бы ни была удивительна и своеобразна религия Веры, она была доступна только узкому окружению – тем, кто верил в присутствие духа у всего окружающего. Непосвященный человек, увидев подобное коленопреклонение, с удивлением мог покрутить у виска пальцем, здесь же поражаясь, почему женщине постоянно сопутствует удача на промысле?
Необъяснимые, удивительные явления в природе происходят всегда, везде. Скептик постоянно находит ржавую оценку происходящему. Было бы интересно видеть выражение лица того человека, когда вдруг после слов Веры и непродолжительной паузы среди мертвого царства вокруг вдруг подул в лицо женщины легкий теплый ветерок, с деревьев посыпалась кухта, а где-то там, под далекой острой вершиной Оскольчатого гольца, едва слышно вздохнул тяжелый, надувной снег.
Вера улыбнулась. Она знала, верила, что едва различимый вздох – это ответ на ее слова. Оскольчатый голец услышал ее, ответил добротой и покровительством. Так было всегда. Так есть сегодня. Надо надеяться, что так будет и завтра.
Настроение женщины поднялось. Она проворно запустила в холодный снег горячие руки, живо умылась, вытерла румяное, раскрасневшееся лицо сухим полотенцем, вернулась в зимовье, растопила печь. Старая глинобитка запищала жаром сухих кедровых поленьев. На чугунной плите загремел опаленный огнем чайник. В одноразовом котелке зашкворчала каша. Заученные движения не имели изъянов: все было отработано днями, годами, ничего лишнего. Воды налито столько, сколько можно выпить за один раз. Гречневая каша греется с таким расчетом, чтобы последняя ложка насытила желудок до обеда. Пища и кипяток должны быть всегда свежими и высококалорийными.
Легкий, но сытный завтрак длился не более двадцати минут. Покончив с кашей, Вера ополоснула посуду, прибрала на столе, уложила остатки продуктов в небольшой железный сундучок. Себе в котомку положила трехдневный запас еды: замороженные пельмени, пару вяленых хариусов и в мешочке сухарей. До дома оставалось пятьдесят километров – двухдневный переход на лыжах. Посередине находилась переходная избушечка, в которой можно ночевать. Так бывало всегда, когда Вера шла сюда, на базовую избу. Но назад за двенадцать часов можно было выйти однодневкой. Путь домой всегда короче в два раза, однако с собой всегда надо иметь запас еды, в дороге бывает всякое.
Последние минуты сборов наиболее тщательные. Поверх продуктов Вера уложила упакованных соболей, патрончики, капроновую сетку, фонарик, топорик, нож закрепила на поясе.
Перед выходом женщина вспомнила законы тайги: у печи наложила горку сухих поленьев, сверху бересты. Большой коробок спичек – на краю стола. Там же три пачки сигарет «Прима». Небольшой запас продуктов в ящике под нарами, остальные на лабазе.
Перед дорогой Вера присела на край нар, еще раз осмотрелась, не забыла ли чего. С тоской посмотрела на сигареты: «Он курит только такие, крепкие. Продукты найдет, лыжи на лабазе». На глазах проступила невольная соль, по щекам покатились слезы. Женщина смахнула их рукавичкой, тяжело вздохнула: пора идти. Путница затушила керосиновую лампу, выдернула отдушину под маткой: изба должна дышать; закрыла дверь, подперла палочкой. Затем закинула на плечи котомку, поверх нее, через спину, обрезанную, с откидным прикладом, винтовку. Через минуту женщина-охотница шагала по заснеженной поляне. На ее ногах – легкие камусные лыжи, в руках, на палке, – таяк – лопатка. Впереди, показывая запорошенную снегом лыжню, чихает пестрая лайка Кухта. Перед входом в кедровую колку Вера остановилась, еще раз посмотрела назад, на избушку: «До свидания, зимовье! Несколько месяцев не увидимся, до июня!» Показалось ей, что ответила та легким, растворяющимся дымком из трубы: «До встречи!»
Первые лучи солнца застали Веру в глухом распадке. Зародившийся день принес удовольствие передвижения. Плотный, слежавшийся двухметровый снег удерживал Веру на поверхности. Легкие талиновые лыжи проваливались на два сантиметра. По мягкой ночной перенове камуски скользили, как по медвежьему салу. Каждый шаг продвигает женщину на два метра вперед. В таких случаях тесть Веры, Макар Иванович, говорил так: «Шел легко, с подкатом, как по маслу! Баба едва дома на постели остановила!» Вспоминая его слова, Вера улыбается: уважает она отца мужа – шутника и балагура. Вместе с изысканными афоризмами он ненавязчиво преподает жизненную мудрость. В свои шестьдесят восемь Макар Иванович остался таким же живым и расторопным, как двадцать лет назад, когда Вера вышла замуж за Ивана. Кажется невестке, что свекор не изменился не только внутренне, но и внешне. Редкие морщинки у глаз не могли выдать годы у старого промысловика. Человек с ветра принимал его за зрелого мужика, а узнав истинный возраст, нескрываемо удивлялся: «Как же так вам удалось сохраниться?» Макар Иванович выкатывал грудь глухарем: «В свое время я долгое время был пастухом. Не сосчитать, сколько телят выкормил! А это пользительно на здоровье влияет!»
Супруга Макара Ивановича, Таисия Михайловна, свекровь Веры, резко обрывала мужа: «Кабы не я, быть тебе старым кирзовым сапогом! Это ты на мою молодость ровняешься!» При этих словах женщина откидывала из-под платка побелевшую косу, поправляла на груди кофточку, косо смотрела на мужа: «Скоко мне лет?» «Осьмнадцать! – подскакивал тот с лавки и, растопырив руки, приседал в коленях. – Дозвольте пригласить на танец?» Та важно отходила за стол, отворачиваясь к окну: «Патехвон купи да лайковые тухвельки! Потом уж и приглашай!» «Незамедлительно! – отвечал Макар Иванович и чопорно упирался кулаками в бока. – После окончания промыслового сезона, всех соболей к ногам твоим брошу!» Так и протекала ровная, размеренная жизнь супругов – в шутках, прибаутках да уважении к друг другу. Больше пятидесяти лет прошло со дня свадьбы, а все кажется, что любовь только начинается.
Глядя на отношения детей, многоуважаемый старожил заимки Иван Макарович с улыбкой крякает в бороду. В свои восемьдесят восемь дедушка рад, что когда-то его сын не ошибся в выборе невестки. За все время Таисия не сказала ему плохого слова и до сего дня, в знак благодарности, относится к нему с почтением. А что еще надо старому таежнику в такие годы?
Плохо, что сейчас на заимке нет Люды и Макара. Дети учатся в поселке, живут у бабы Нади. Вера не забывает своих детей, думает о них постоянно. Сколько в зимовье пролито ностальгических слез, знают только толстые накаты, деревянные нары да огонек керосиновой лампы. Как там они без нее? Слушают ли бабушку? Сытые, чистые, опрятные? За Люду Вера мало беспокоилась. Дочка выросла до семнадцатилетия, в школе отличница, хорошего поведения, в этом году оканчивает одиннадцатый класс, хочет поступать, но куда? В нормальное заведение нужны большие деньги. Сейчас это самая большая проблема. Сын Макар – прямая противоположность сестре. Он уже сейчас готов бросить девятый класс, идти в тайгу по стопам отца. Пытливый, любознательный характер следопыта не дает покоя не только Макару, но родным и близким. Если уйдет в лес – ищи ветра в поле! Неизвестно, где ночует и чем питается. Недавно, после Нового года, на каникулах один пришел на участок к Вере под Оскольчатый голец во время недельной пурги. Женщина долго ругала и тут же плакала над сыном, поражаясь, как он не потерялся и не замерз. А он, как взрослый, понуро опустив голову, глухо басил, изображая отца: «Где тут теряться-то? Лыжи дорогу знают сами!» Вера твердо решила: «Как выйду из тайги, на следующий день сразу поеду в поселок! Соскучилась, сил нет!» Так было всегда. Так и сейчас. Так будет завтра.
Вспоминая родных, Вера улыбается: ждут ее со дня на день, любят так же, как она своих домочадцев. А поэтому и шаг шире, дорога домой короче, погода благоприятствует, работа спорится. Наверное, нет ничего лучше, когда ты с удовольствием возвращаешься в родные стены и стремишься к любимой работе. В этом у хозяйки полный порядок. Дом ближе с каждым часом. Работа непыльная. Сегодня последний день промысла, закрытие охоты на пушного зверя. Возвращаясь, охотница закрывает последний путик, снимает капканы. А убирать – спускать «железных собачек» – легко и просто. Стоит ткнуть таяком на язычок, смыкаются, щелкают стальные дуги. Капкан срабатывает, соскакивает с пестика, пестик освобождает очеп, который, в свою очередь, поднимает капкан на высоту, под ветки дерева от земли. В таком положении, под естественным укрытием, капканчик не ржавеет, проветривается и всегда готов к дальнейшей работе. Чтобы снять «железную собаку», Вере требуется несколько секунд. Путик проложен с таким расчетом, что лыжня постоянно идет под уклон. Идти – одно удовольствие!
При спуске Вера не оставляет без внимания ни один след. После ночной переновы, при температуре минус пять градусов, в природе происходит усиленное передвижения зверя. Или, как говорят старые промысловики: «Сегодня – выбежка! В такой час весь зверь на ногах!» Ни один лесной обитатель не останется безучастным к импульсивному позыву природы, оставит свой след на зимнем покрывале. В такие часы легко подсчитать, сколько соболя осталось на участке после охоты, или наличие белки после зимы. Даже сейчас можно смело прикинуть, сколько пушнины можно добыть в следующем сезоне без ущерба охотничьему участку.