- С "мирняком" воюешь? - зловещим шепотом спросил Малинин. - Всех большевиков перебил, остались только эти? Других не нашёл? Проскачи вперёд верст десять - там как раз дожидаются. Или только с бабами воевать умеешь?
Рядом с красавцем хорунжим пропыленный с ввалившимися щеками, измазанным жженой пробкой в виде тактического грима лицом и мятым обмундированием, Малинин явно проигрывал статью, да и группа его больше смахивала на кучку дезертиров, либо окруженцев, однако, выправку офицерскую камуфляжем не скроешь, и поведение тоже способствовало.
- А ну встать, как положено, мерзавец! - рявкнул Малинин разъяренным офицерским басом, и белесый хорунжий едва не обмочился, а похохатывающие солдаты враз присмирели и изобразили строевую стойку. - Как стоишь, сволочь, а ну смирно! С тобой целый капитан разговаривает!
Со стороны они смотрелись весьма колоритно: отряд красномордых, раскормленных карателей и пропыленная, измотанная долгим преследованием пятёрка малининцев. Однако лишь полный идеалист рискнул бы сейчас поставить на красномордых и сытых казачков. И численный перевес не являлся определяющим фактором.
Солнце резвилось, светило слишком игриво и радостно, о чём-то своем щебетала птичье сборище, а опьяняющий, дурманящий ноздри аромат степных трав провоцировал весьма романтическое настроение. Юрий Антонович Перевезенцев, Новоелизаветинский поэт и прозаик сказал бы высокопарным слогом, поэтической строфой припечатал: "В такой замечательный летний день так не хочется умирать!". Как будто радостное или, наоборот, печальное состояние природы имеет способность определять время, когда смерть похлопает по плечу костлявой рукой. Понятное дело, никто не спрашивает у курицы о её планах на день: имеет ли она желание попасть сегодня в суп, или, может быть, возражает. Курица - она и есть курица. Участь её предрешена. И мнение комбедовцев тоже не интересовало казаков: хотят ли они быть расстрелянными именно сейчас или нет, - роли не играет. Пока господа офицеры бранятся, пусть используют последние минуты по своему усмотрению: на небо посмотрят, вспомнят прошедшую жизнь, или молитву творят. Но вот каратели уж совершенно определённо не планировали на сегодня таких эксцессов, как возможная смерть. Причём, не от большевистской пули, а от своих. Малининской же пятерке играться со смертью в гляделки было в полной мере обыденно и вполне привычно, капитану достаточно лишь сигнал подать - и завертится кровавая карусель. Сборищу дворовых псов весьма затруднительно одолеть пятерых озлобленных матёрых волков.
Афоня неодобрительно покачал головой, но карабин незаметно изготовил к бою, и другие офицеры разведгруппы положили руки на кобуры.
- Верно, ваше благородие, - степенно проговорил пожилой урядник. - Зверствовать ни к чему, лишнее. Заряжай! - зычно скомандовал он солдатам. Противно и нестройно заклацали затворы, загоняя патроны в патронники: вверх, на себя, от себя, вниз.
- Целься!
- Оставить! - резко шагнул навстречу поднявшимся в горизонтальное положение стволам Малинин, и добавил уже неуставное. - Совсем офонаренели, скоты?!!! Разряжай!!!
- Нельзя никак, ваше благородие, - рассудительность заметил урядник. - Краснопузых кончить необходимо. Иначе они завтра нам в спину стрелять станут.
Возможно, урядник был прав. Возможно. Если сегодня отпустить троих - завтра их будет уже тридцать три. Или даже сто тридцать три. Но не урядника пятые сутки кряду преследовали лучшие следопыты красных. Не на блондинистого хорунжего ставили пулеметные засады, не этих бойцов с безоружным "мирняком" мариновали в болотах, словно переспелую клюкву. Боевой русский офицер, считал Малинин, не опустится до расстрела мирных крестьян, даже если они действительно имеют какое-то отношение к красным. Каждому своё: кому с частями особого назначения силами меряться, куражом тягаться, а кому экзекуциями заниматься. Только лучше им не встречаться.
- Молчать! - взбешенным бультерьером рявкнул Малинин. - Пшли вон!
- Гляди, вашбродь, тебе жить, - с нескрываемым презрением сказал урядник. Каратели развернулись и быстро пошли прочь.
- Патронов у нас практически нет, эти не дадут, - задумчиво кивнул Афоня в спины уходящим. - А красные могут прийти по нашему следу, и против них нам обороняться нечем. Перебьют нас - и завтра хорунжий сотоварищи вернутся, тогда уж за нас рассчитаются: не троих, а полдеревни перебьют, остальных пороть станут. И, между прочим, будут правы.
- И что? - резко обернулся к якуту Малинин, сверкая яростью. - Предложения?
- Никаких, - спокойно ответил Афоня. - Только констатация факта. Ты же знаешь, командир, что прав, и я знаю, и ребята, мы все тебя понимаем и поступили бы точно также. Но в настоящее время ситуация патовая.
Подполковник Вешнивецкий научил якута многомудрой игре в шахматы и теперь Афоня перемежал свою речь непонятными для некоторых, кроме железки и виста ничего не признающих, терминами.
- Нужно уходить, - сказал якут. - Но "мирняк" ты без защиты оставить не можешь, а красные могут появиться с минуты на минуту... - Он не договорил, рассусоливать не было нужды - они мыслили одинаково.
- Прав твой солдат, ваше благородие, - неожиданно подал голос один из приговоренных, хмурый пожилой мужик, с разбитым лицом и свежим рубцом через щеку, хорошо глаз не выбили, - следом нагайки. - Ты пришёл и ушёл, благородство сегодня проявил, а они завтра вернутся, когда тебя рядом не будет. Они от крови пьяные, от безнаказанности, вот и учинят смертоубийство и разорение. А ты, видать, кровушки досыта напился, не веселит она тебя более.
- Что? - резко обернулся Малинин.
- Видок у вас тот ещё, - как ни в чем не бывало, продолжал мужик. - Потрёпанный, пропыленный весь. Только вы не пораженцы и не дезертиры, ты, например, вашбродь, побриться не забыл. Вас пятеро: четыре офицера и только один солдат. У каждого по два ливольверта, у солдата не трехлинейка, а кавалерийский карабин. Ходите вы слишком легко, невесомо, бесшумно. Без лошадей, значит, по лесу двигались. Патронов у вас нет, стало быть, расстреляли все. Мирных не трогаете...
- Продолжай! - кивнул Малинин.
- Из тыла Красной Армии идёте, - сказал мужик. - Какую- то большую пакость сотворили. Каратели - это так, нашим на один зубок, а вот вас надо в первую очередь истреблять, вы опасные.
- Не боишься мне такое говорить? - Прищурился зло Малинин.
- А ты, вашбродь, руки об меня марать побрезгуешь. Да и не интересен я тебе. Не твоего уровня противник.
Малинин бессильно скрипнул зубами. Очень хотелось надавать наглецу по сусалам, только это не выход, да и не станет он мордовать безоружного и заведомо слабого, тут хуторянин прав. Не так их воспитывал подполковник Вешнивецкий. Малинин отвернулся.
- Ты бы, мил человек, помолчал, что ли, не гневил Бога, - ненавязчиво ввинтился в разговор юрким ужом Афоня. - Грубишь, издеваешься, а мы тебя, вроде как, не обижали. Если ты храбрый да удалой - беги домой, хватай ружьё да возвращайся силами меряться, чего языком зря молоть. Постреляешь нас - вот и выйдет тебе удача и полное удовольствие.
Мужик усмехнулся нехорошо.
- Нет уж, дурных ищите-свищите поодаль. Я супротив вас много не сделаю, обожду.
- Валяй, - устало махнул рукой Малинин. - Если вдруг в спину задумаешь стрелять - не взыщи!
Громко застучали копыта - это уходила разъярённая полусотня карателей. Казаки были злые, не вкусившие комиссарской крови, не потешившие душу, проклиная, вероятно, чистоплюйство и глупую привередливость капитана Малинина. Он не сомневался, что завтра же об этой его, с их точки зрения, глупой выходке будет доложено по начальству, а ещё через некоторое время станет известно всей армии, да ещё с таким подробностями, про которые он и сам до сих пор не догадывался. Только на это Малинину было глубоко начхать, его сейчас больше всего беспокоили обстановка и состояние собственного подразделения.
- Доберутся до ближайшего села, и там разгуляются во всю ивановскую. А назавтра вернутся сюда и добавят удовольствия. Уходить вам надо, господа комбедовцы, или кто вы там, - невесело проронил Афанасий. - Да и нам не грех. Бабу-то за что хотели убить? - повернулся якут к представителю комитета бедноты.
- Муж у неё комиссар. За красных воюет.
- Чего ж с собой не забрал?
- Забрал, да она рожать домой вернулась, как ваши нагрянули - ребёнка не оставила.
Малинин почернел лицом. Повернулся, внимательно рассмотрел молодую женщину, безразлично переступающую босыми ногами.
- Сын, дочь?
Женщина молчала, словно не слышала капитана.
- Дочка, - ответил за женщину комбедовец. - Третьего дня родилась.
Странно, но этот человек нравился Малинину. Вроде бы неприятель, явный военный противник, супостат, но держится достойно, не дрожит и не трепещет осиновым листом. Заслуживающий признания оппонент, короче говоря, Малинин уважал таких. Убежденный, идейный враг.
- Тебя зовут-то как, почтеннейший? - с интересом осведомился капитан. - А то как-то не по-людски общаемся.
- Антип Федорович, - мужик ответил степенно, с вызывающим самоуважением, он, похоже, окончательно освоился и ни капли не боялся.
Малинин почувствовал вдруг, как усталость предательски навалилась стремительным ударом по ногам, расфокусировкой взгляда, полной отрешенностью от действительности. Напряжение, ярость, азарт, пыл, кураж - все, на чем он держался, ушло, оставило, запал догорел. Малинин заскрипел зубами: ничего ещё не кончилось, силы нужны, и требуется отыскать их немедленно, себя переломить, чего бы ни стоило!
- Я вот что решил, Антип Федорович! - Малинин с долгим вниманием посмотрел комбедовцу в глаза. - Ты нас в город отвезешь. Готовь телегу, лошадь - собирайся, короче говоря. Женщину и ребёнка тоже возьмём, постараюсь в городе пристроить. Дружков своих также можешь прихватить с собой, иначе поубивают вас здесь.
- А ежели я не соглашусь? - прищурился комбедовец.
- Реквизируем и лошадь, и телегу! - зло прищурился Малинин. - У тебя, либо ещё у кого... Не торгуйся, не на базаре! Недельку-другую в городе переждете - потом вернетесь! И побыстрее, любезнейший, я передумать могу!
Солнце светило в глаза, одуряюще пахло полынью, скрип телеги не раздражал, а, наоборот, убаюкивал, глаза слипались. Молодые офицеры, разметавшись на телегах, спали мертвецким сном, тяжело, беспробудно, напряжение отпустило, пришла нега и расслабленность. Афоня сторожко высматривал окрестности, дозволив Малинину подремать, со стороны узкие глазки-щелочки якута казались закрытыми, хотя указательный палец зорко лежал на спусковом крючке карабина.
Корунд, топаз, горный хрусталь, если осветить его хорошо и правильно поставленным светом, будет сверкать почти так же, как переливается изящно ограненный бриллиант. Искусно выполненный профессиональным ювелиром стеклянный страз тоже внешне походит на алмаз. А известный мошенник Ося Маркин успешно реализовывал бутылочные осколки под видом драгоценных камней, да ещё тихим вкрадчивым шепотом под строжайшим секретом сообщал на ухо доверчивому ротозею-покупателю древнюю историю сего раритета, найденного много веков назад в копях Индии и тайно вывезенного сначала в Европу, а затем, также тайно, контрабандной и в Россию. Но все эти полудрагоценные камни и стекляшки так же походят на гордо и завораживающе посверкивающий бриллиант, как похож был розовощекий толстенький барчук Сережа Малинин, Сереженька, Сержик, Сергунчик, на сухого жилистого капитана Малинина, разведчика и диверсанта, головореза, убийцу и, вообще, хорошего человека. Любимец престарелых родителей, мягкий, рыхлый Сережа, беззлобный увалень, пухленький медвежонок о карьере военного не то, чтобы не помышлял, он и в дурных снах такого увидеть не мог. И все же один раз в жизни отец настоял на своём, и единственного любимого отпрыска отдали в военное училище. В науках Сережа сильно не преуспел, учился ни шатко, ни валко, поэтому выпуститься должен был подпрапорщиком, но вышло иначе. Чем приглянулся этот неуклюжий увалень подполковнику Вешнивецкому понять невозможно, но сей изящный господин, больше схожий с утонченным интеллигентом, чем с потомственным военным, предложил ему вступить в свою группу. Убеждать Вешнивецкий умел, хотя всегда разговаривал ласково и весьма уважительно, и Малинин сам не понял, как согласился. Подполковник своих воспитанников ни в коем разе не муштровал, не давил авторитетом, не ломал характер. Он непостижимым образом умел находить в человеке такие струны, при игре на которых тот сам загорался предстоящим делом и выполнял его вдумчиво и со всей возможной энергией. Через три месяца Малинин в удовольствие, ни сколько не запыхавшись, пробегал верст пять-шесть по пересеченной местности, и бесчисленное множество раз отжимался на кулаках от земли, а от стрельбы из нагана получал подлинно сказочное блаженство. Револьвер стал для Малинина не просто оружием ближнего боя, как для остальных. Он стал даже не продолжение руки капитана, скорее, частью его тела. В любой момент, в каком бы положении Малинин не находился, наган мог оказаться в его ладони раньше, чем он подумал об этом. Как-то мягко и ненавязчиво подполковник рассказал, что стрелять, как в тире, с упора - это одно, а вести огонь в движении, в кувырке, в перекате - это гораздо интереснее. То, что вытворял через полгода Малинин, было непосильно цирковым акробатам и другим гимнастам, не говоря уж о полевых офицерах. А ведь когда-то маменька приглашала для него учителя музыки. Когда-то он вполне сносно мучал скрипку и фортепиано, различал четверти, восьмушки и шестнадцатые, преизрядно веселил гостей трагическим исполнением "Ах, не говорите мне о нем!" - и, по их мнению, голос имел "весьма премилый и ласкающий слух"... "O tempora! O mores! - О времена! О нравы! - сказали бы сейчас о Сереже Малинине те, оставшиеся в прежней жизни, в ином измерении, в отошедшей реальности. - Мальчик был невообразимо талантлив, подавал надежды, должен был стать вторым Паганини! И во что превратился! Уму непостижимо!".
Он проснулся мгновенно и сразу. Словно лёгкий платок с головы под сильным порывом ветра слетел сон, спонтанно, беспричинно и окончательно. Острое чувство тревоги кольнуло под лопатку, Малинин увидел, как подобрался и напрягся Афоня. Невидимые флюиды опасности передались и молодым офицерам, те зашевелились и прекратили беззаботно, по-щенячьи дрыхнуть.
Банда появилась неожиданно. Даже не банда, разъезд, человек десять-двенадцать вооруженных верховых в полувоенной и повседневной крестьянской одежде. В свете солнечного света, на контражуре их силуэты читались однородной неспешно-вялой, колышущейся в бесконечной пыли массой, плавно текущей навстречу. Пара телег в степи были сладким лакомым кусочком, и опасности представлять не могли никоим образом - всадники пришпорили коней и с гиканьем и улюлюканьем понеслись наперерез. Бандитское оружие, испоганенная винтовка с отпиленными дулом и прикладом, обрез, имеет лишь одно преимущество: возможность скрытого ношения. При выстреле в коротком стволе не успевает выгореть весь порох, и пламя из дульного среза вырывается далеко вперед, а звук гораздо громче. Пуля мощного винтовочного патрона, выходя из обрезанного ствола, начинает хаотично кувыркаться, отчего прицельная стрельба возможна лишь на коротких дистанциях.
Малинин уже различал отдельные фигуры, азартные лица. Впереди красовался толстый бородач в купеческом картузе, потный и донельзя довольный, словно выиграл в лотерею сотню тысяч рублей по билету от театрального гардероба, за ним двое помладше, в офицерских френчах, с залихватскими чубчиками, сладко облизывающиеся от вожделения в предвкушении лёгкой поживы. Это были не бойцы, это были шакалы, трусливые и отчаянно жестокие в своей безнаказанности. Сближаясь с противником, разъезд терял свои главные преимущества: дальнюю дистанцию и мобильность - и становился уязвимым для огня револьверов. Ибо на большом удалении серьёзное противление мог оказать лишь Афоня с его карабином, к тому же запас патронов у малининских бойцов имелся только на одно скоротечное огневое столкновение. Бандиты приближались стремительно, нацеленные на грабеж и кровавое, но зато приятное и увлекательное развлечение, а вовсе не на "внезапный встречный бой на поражение в составе малой группы". Кто-то для острастки выпалил в воздух, и тогда Малинин грозно рявкнул: "К бою!". Объяснять что-либо не требовалось, все члены разведгруппы свои обязанности знали на ять. Через секунду на телегах не было никого: скатились в пыльную траву, сшибли с телег красных, зло ощетинились стволами. Малинин, перехватив оторопевшего возницу-комбедовца поперёк тела, словно в классической борьбе, швырнул его через себя вниз, перекатом ушёл в сторону, ожившие револьверы сами прыгнули в руки. Прапорщик Лужнин легко, как пушинку, и в то же время аккуратно и бережно, словно до краев наполненный сосуд, ссадил жену комиссара и ее малютку, прикрыл собой. Ситуация изменилась мгновенно и кардинальным образом: добыча превратилась в охотника, а охотник - в добычу. Афоня уже стрелял. Он выпустил обойму серией, практически без пауз между выстрелами. Карабин в его руках, казалось, исполнял какой-то ритуальный танец, ибо для передергивания затвора, перезарядки "Мосинки", в отличие от германского "Маузера", необходимо отнять приклад от плеча. На возврат винтовки в состояние прицеливания также нужно время. Но у Афони все получалось молниеносно и гармонично. Дуло карабина выплюнуло пять остроконечных пуль со свинцовым сердечником и мельхиоровой оболочкой калибра 7,62 мм., и в стане противника началось замешательство. Бородатый толстяк полетел в пыль первым, двое во френчах умерли одновременно, так и не перестав вожделенно улыбаться. Пять лошадей лишились всадников, беспорядочно, хотя и ненадолго защелкали офицерские наганы. Ещё несколько бандитов вывалились из седел, остальные принялись разворачиваться для отступления, но было поздно: они приблизились на расстояние, достаточное для ведения огня из короткоствольного оружия, и Малинин открыл огонь с двух рук. Постоянно перемещаясь в полуприсяде справа налево и, одновременно, вокруг всадников, отвлекая противника на себя, капитан бил с упреждением, вынося точку прицеливания вперед по линии движения мишени и сохраняя револьверы в постоянном движении, "дожимал" спуск, не прекращая "поводки" оружия, тратил не более одного патрона на каждую цель. Кто-то все же успел выстрелить в то место, где еще мгновение назад находился Малинин, и даже попробовал передернуть затвор до того, как пуля левого нагана вошла самонадеянному стрелку между глаз. Огонь был страшен и жесток, патроны закончились быстро и одновременно с тем, как последний бандит упал с лошади. Пыль, кровь, резкий запах пороха, гул в ушах, конское ржание. Утратившие верховых лошади мечутся по полю и изловить их нет никакой возможности. Афоня уже деловито потрошит карманы убитых на предмет боеприпасов. К карабину набрал, к револьверам - нет, так что пришлось господам офицерам вооружаться обрезами. Лужнину пулей ободрало плечо, у остальных не было даже царапин, в общем, легко отделались. Малинину на секунду стало жутко: закрывая своим телом женщину, прапорщик являлся превосходной мишенью и серьезно его не зацепили лишь потому, что Малинин открыл огонь раньше, чем противники смогли выцелить Лужнина.