Эдуард Шаблыка живет на четвертом этаже многоквартирного дома с женой Ольгой, имеет сына, но тот сейчас в городе, учится в академии МВД. Без ребенка в доме стало скучновато. Сначала они с супругой надеялись на возврат романтического настроения, однако годы не те. Эдуард ушел с головой в работу, Ольга увлеклась эзотерикой, стала во всем видеть знаки и символы.
– Я вчера была в ЖКХ, – говорит она по телефону подруге. – Мне назначили на восемь. Представляешь, – добавляет она с придыханием, – назначили!
– Ну и что? – отвечает подруга. – Назначили, что ж в этом такого? Деловые люди ценят свое время.
– Мне назначили на восемь и дали три минуты на разговор. Представляешь? – Ольга переводит дыхание. – Я пришла на пятнадцать минут раньше, чтобы успеть. Главного инженера зовут Лев Васильевич. Лев Васильевич. Лев! Три буквы в имени! Вы не знакомы? Приятный такой мужчина, стильный. Мне даже захотелось с ним сфотографироваться, когда я его увидела. Но я не стала.
«Это что-то новенькое, – думает Шаблыка, – это, пожалуй, требует разъяснений. Что значит – захотеть сфотографироваться с незнакомым мужчиной?»
– И зовут его Лев, – повторяет Ольга, распаляясь все больше. – Лев! Представляешь? Три буквы в имени. Три буквы, как у Пола Маккартни. На человека, чье имя состоит из трех букв, можно положиться. По своему опыту знаю. Он выслушал меня и сказал: завтра же будет сделано. И вот они приехали. В оранжевых комбинезонах. Двое или трое. На подъемном кране. Представляешь? Я показала им на кухне место, где протекает. Мы же на последнем этаже…
«Это ее нумерологический бред», – успокаивает себя Шаблыка. Поднимается с постели, накидывает халат. Проходя на кухню, треплет Ольгу по плечу.
– Хозяйственная ты наша…
Включает электрический чайник, с удовлетворением слушая шаги рабочих на чердаке. Надо же, какой сервис. Вчера поступила заявка – сегодня уже приступили к исполнению. Они дорожат своими рабочими местами.
Желтая подъемная лестница проходит прямо перед его окном, метрах в двух. Шаблыка подходит к окну и смотрит вниз на автоподъемник. Новенькая немецкая автолестница «Метц» установлена на родной советский «КамАЗ».
Год назад Эдуард смотрел передачу, посвященную параду пожарников в Минске: вся история пожарной охраны прошла перед его глазами. От конок с цистерной и ручным насосом до сверхмощных «Мерседесов», встающих на службу МЧС. Сегодняшний подъемник не красный, как это принято у пожарников, а желтый. Наверное, службе ремонта крыш присвоен желтый цвет. Шаблыка любуется сверкающими механизмами, неспешными грузными мужчинами, управляющими подъемником. Хорошо начинать день с такого зрелища.
Он поднимает глаза и видит, что такие же подъемники стоят у каждого здания в поселке. Ай да Лев Васильевич! Ай да имя из трех букв! Неужели и там замечено протекание крыш? Краны стоят повсюду, даже у будки стоматолога. У нежилой полуразрушенной постройки из белого кирпича напротив их окон тоже стоит машина и суетятся люди.
Солнце за лесом давно встало, но только сейчас вышло из-за тяжелой декорации туч. Вдали по проселку скользят мотоциклы, молоковозы, грузовики. Небо рябит траекториями ласточек. Сверху-вниз-наискосок отпечатывается след реактивного самолета. И высокие желтые лестницы у каждого дома. И деловитые мужчины в спецодежде несут свою вахту на наших крышах.
Слева, в таком же доме, как у них, похороны. У подъезда стоит маленький «зилок» с синей кабиной. Его кузов украшен еловыми ветками. Около куста рябины сложены одинаковые венки из магазина «Ритуал». В этом доме у Шаблык знакомых нет. Народ бродит, сбивается в кучки, перешептывается. Кажется, люди не замечают красоты окружающих их желтых лестниц. Эдуард различает в толпе отца Сергия из церкви в Кобыльнике. Наконец из подъезда выносят маленький легкий гроб с телом старушки. Шаблыка сожалеет, что оставил свой бинокль в беседке в Антониенсберге, а когда вернулся, не нашел.
Процессия начинает свой ход. Музыка установлена на грузовике: из черного динамика начинает звучать траурный марш Шопена в исполнении оркестра. Поп встает впереди рядом с парнем, которому поручено нести крест. Мужчины без труда несут гроб на плечах вслед за автомобилем. Ремонтники тоже начинают сворачивать деятельность. Рабочие спускаются с крыш. Лестницы плавно сокращаются в размерах, ложатся на лафеты. Весь транспорт выстраивается вслед похоронам и слаженно покидает поселок.
Эдуард вспоминает молодость. Когда-то, еще в советское время, ему посчастливилось побывать в Париже в составе научной делегации. Впечатления остались на всю жизнь. И вот вспомнилось нечто похожее на сегодняшнее. В Париже он видел похороны на Монпарнасе, около театра Марселя Марсо. В одной из мансард умерла старуха. Жилой фонд в старом Париже старый и неудобный. Спустить гроб по винтовым лестницам с крыши нет возможности. Вот французы и решили использовать в этом деле лестницы пожарной охраны. Стрела пожарной машины поднимается в небеса, гроб надежно закрепляется. И покойник, перед тем как лечь в сырую землю, испытывает чувство полета. И провожающие его в последний путь стоят на тротуаре, задрав головы, а гроб качается над ними. И не падает.
Год основания Мяделя – 1324-й. Об этом напоминает памятник неизвестному рыбаку, находящийся на въезде в город со стороны Нарочи. Памятник красивый, похож на увеличенную сувенирную продукцию местных умельцев. Рыбак стоит у парусной лодки, на мачте которой расположена часовенка с тремя золотыми куполами. В его сетях реалистично плещутся уклейки, лещи, щуки и окуни. Поодаль от рыбака, перед полуразвалившимся двухэтажным домом с плоской крышей и чахлой порослью антенн, стоит стандартное деревянное распятие, вырастающее из цветочной клумбы. Распятие серо-черное, с желтыми трилистниками на концах; за ним на литовский манер укреплен образ солнца (а может, тернового венца), из-за чего крест немного похож на штурвал корабля. А Христос – белый, раскинувший руки, как чайка, которых в этих озерных краях множество.
11. День независимости
О том, что мы приглашены на День незалежности к соседям, мне сообщили дети.
– Папа, это очень важно, – говорил Гриша. – Всенародный праздник. Я пообещал, что приведу вас.
– Опять тухлятиной будут кормить? – Я включил чайник и посмотрел на супругу. Оленька уже дважды приносила нам нечто непотребное. Прокисшие щи в двухлитровой банке, черную икру Made in USSR… – Может, она хочет от нас избавиться?
– По-моему, она рачительная хозяйка. Не от нас она хочет избавиться, а от продуктов. Выкинуть жалко, а дома никто не ест…
– Ты тоже так делаешь? – насторожился я. – Это у вас белорусское, национальное?
– Когда это я тебя тухлятиной кормила? – сделала обиженное лицо Илана. – Ольга – женщина заполошная. Всем хочет помочь, наставить на путь. Ну, и угостить между делом. У тебя в имени сколько букв?
Я поцеловал жену в щеку и направился в «Певник» за бутылкой. В магазине царило приподнятое настроение. Мужчины неторопливо отоваривались, некоторые не в первый раз. Администрация по случаю независимости украсила помещение несколькими воздушными шарами и новогодними лентами из бумаги. Торговля шла преимущественно спиртным. Женщины приготовились к празднику заранее. На полке, освободившейся от бутылок, был выставлен старорежимный приемник «Спидола», транслировавший новости. Я впервые услышал речь здешнего президента. Говорил он зажигательно, проникновенно. Время приближалось к полудню, а страсти уже накалились. В столице открывался военный парад.
«Товарищи солдаты, сержанты, прапорщики! Офицеры и генералы! Дорогие ветераны! Уважаемые соотечественники и гости!»
Народ шумел, никто не обращал внимания на выступление, пока женский голос в толпе не выкрикнул:
– К вам обращаются! Мужчины! Послушайте, что человек говорит.
Тетку оборвали нестройным хохотом:
– Из призывного возраста вышли!
«Сейчас военной угрозы для нашей страны нет. Но история, в том числе и новейшая, учит: порох всегда надо держать сухим! Мирный и созидательный труд должен быть надежно и безусловно охраняем».
– Это точно. Сушите весла!
Лукашенко был суров, но справедлив. Он вкратце описал военную доктрину страны. Заметил, что Белоруссия не разрабатывает и не использует оружия массового поражения, не финансирует международную преступность и терроризм, не готовит боевиков для организации революций у соседей. «Мы не торгуем женщинами и детьми», – веско добавил он.
«Мы создали на своей прекрасной земле красивое и гордое государство! Мы доказали свое право «людзьмі звацца» и, как мечтали наши классики-пророки, заняли «свой пачэсны пасад між народамі». Мы выстоим и сегодня! Преодолеем любые трудности и достойно выдержим навязанные нам испытания. Слава ветеранам и труженикам тыла Великой Отечественной войны! Вечная слава героям, отдавшим свои жизни за свободу и счастье будущих поколений! Будем же достойны их великого подвига! Пусть живет и крепнет любимая Родина! С праздником! С Днем независимости Республики Беларусь! Ура!»
Я был рад, что услышал такую боевую речь, прочувствовал сложное положение страны, в которой поселился, и этим, надо полагать, присягнул ей на верность. Выступлений Че Гевары, Троцкого или Гитлера мне слышать не приходилось. Я вообще не думал, что подвержен влиянию пропаганды. Сегодня выяснилось, что вполне. Когда в мужских словах есть логика и страсть, их нельзя не услышать.
12. День независимости (2)
Эдуард Шаблыка сидел в большом удобном кресле, слегка покоцанном кошками, издалека кивал вновь вошедшим гостям и сразу вводил их в тему предстоящей дискуссии.
– На свете существует только одна свобода, это свобода от евреев, – говорил он каждому, кто появлялся в поле его зрения. – От евреев и американцев. Но это одно и то же.
После этого полагалось включаться в разговор или благоговейно молчать. Я поздравил соседа с Днем независимости и подчеркнул:
– Правильно! Смерть немецко-фашистским оккупантам!
Шаблыка выглядел расслабленным, обмякшим. Я не ожидал, что хозяин отреагирует на мою реплику.
– Вот именно! Оккупантам! Диалектика природы! Жертва и палач меняются местами. Мы освобождаем землю от одного врага, но ее незаметно захватывает другой. Шестьдесят лет назад нашу независимость нужно было воспринимать как победу над немцами, сегодня – над мировой закулисой.
Шаблыка завел нескончаемый монолог, и у меня появилась возможность осмотреться.
Вчера в отпуск приехал их старший сын, курсант академии Министерства внутренних дел. Вечеринка, как я понял, была приурочена к его приезду. Стриженный под машинку спортивный парень с упрямым выражением лица сидел по правую руку от Эдуарда и напряженно смотрел в стакан с красновато-мутной жидкостью. Ольга приготовила кисель – я и забыл давно, как он выглядит. Хлопец молчал, нас не представили. Остальные были мне более-менее знакомы. Лев Васильевич из ЖКХ, местный интеллигент, светский лев; дед с бабкой, приехавшие из близлежащей деревни; подруги Ольги по «эзотерическому оккультизму»; несколько молодых людей, которых я, скорее всего, встречал, прогуливаясь по поселку.
Мне было непонятно, зачем мы сюда пришли. Я положил оливье себе на тарелку, взял на вилку несколько зеленых горошков, незаметно понюхал.
– Оккупанты, говорит! – витийствовал Шаблыка, продолжая комментировать мою фразу. – Конечно, оккупанты! Вы были на экскурсии в Минске? В любом еврейском городе? Что вам обычно говорят? Что со скорбью показывают? Еврейское гетто! И рассказывают, как тут всех мучили и жгли. А потом везут в старый город, в центр. И говорят: тут жили богатые евреи. А остального города почти нет. То есть еврейский город был, а белорусского не было… Где логика? Вы определитесь, бедные вы или богатые? Счастливые или несчастные?
– Ужасно, ужасно, – соглашались женщины. – Куда только власть смотрит? Тем более раньше – партия, правительство. Они должны были проследить, нанести упреждающий удар.
– Разве ж за всеми уследишь? Вон у нас сколько евреев было, а где они теперь? На Брайтоне. Колбасу режут. Попили нашей кровушки, взялись за американскую.
– Эх, утратили мы чувство интернационализма, – подытожил Лев Васильевич. – А ведь как все было просто. Тактично. Деликатно. Не нужно думать об этом.
Шаблыка не обратил на его слова внимания.
– Они чувствовали свою вину! – продолжил Эдуард Павлович. – Понимали преступность деяний. Борис Берман. Нафталий Френкель. Федор Эйхманс. Израиль Плинер. Лазарь Коган… Сто сорок лет террора! Пять тысяч убитых каждый день. Перед Второй мировой начали в массовом порядке менять фамилии, маскироваться. В Кишиневском погроме погибли сорок человек. Дворовая драка, а шум на весь мир! Они отомстили казакам: уничтожили четыреста тысяч лучших русских людей.
Шаблыка вздохнул, но не устало, а, как мне показалось, с облегчением. Он не только освобождался от внутреннего груза и плода долгих раздумий, он делал нечто ему приятное, представляя свой любимый предмет со всех сторон. Другим любимым предметом являлся его сын Максим. Эдуард Павлович сообразил, что неплохо бы его представить вновь пришедшим гостям:
– Товарищи, внимание! Следующим номером нашей программы… В общем, Максим Эдуардович Шаблыка, сотрудник МВД, отличник учебы, черный пояс по карате.
Оленька тоже решила принять участие в презентации сына:
– Отличник. Любит работать. Он вообще у нас любитель. Мы его воспитали. Дисциплина, хороший лексикон речи. Флаконы мне сегодня протер. – Она махнула в сторону люстры. – Мы с ним, во-первых, поели утром овсяночку с бананчиком, и во-первых, я колбасочку с лучком обжарила, и отварила макарончик, и тоже с лучком обжарила. Так вкусно мы с Максимкой покушали. В женщине должна быть загадка. А мужчина, он всегда циник. И это хорошо.
Для Ольги ничего не было второстепенным: всегда только «во-первых».
Парень встал, кивнул головой и вновь сел на табуретку, показывая всем своим видом, что вступать в пустопорожние беседы не намерен. Отец похлопал его по плечу, продолжил:
– Макс стал звездой радиоэфира. К нему звонят корреспонденты газет. Но он скромен. Посмотрите, как он ответил буржуазной прессе. «Простой смертный крестьянин. Обожаю спорт, экстрим, нагрузки. Моя слабость: авто, мотоциклы. Еще я готов отстрелить ноги пидорам и тем, кто под них косит, ненавижу эмо и оппозицию, также ненавижу фуфлогонов. Люблю бананы». Как емко! Выразительно! Не в бровь, а в глаз! Макс, может, расскажешь, как ты стоишь на страже порядка? Люди должны понимать, что происходит в столицах. Пятая колонна нашего общества пустилась кривляться, хлопать в ладоши на площадях, звонить будильниками мобильных телефонов. Расскажи, Максик.
Тот неохотно поднял глаза:
– Что тут говорить. Фуфлогоны. Предложить ничего не могут. Извращаются. Мы их учим. Лечим. Многие возвращаются к нормальной жизни. Те, кто не хочет, – добро пожаловать на Окрестино, Володарского. Или в Новинки. А еще лучше – чемодан, вокзал, Европа. Нам здесь пидоры не нужны.
Наступила неловкая пауза. Она вряд ли была связана с грубостью высказанного, а лишь с его рубленой неполнотой. «Революцией в сетях» в Нарочи никто не интересовался. Ольга перехватила инициативу, воспользовавшись затишьем:
– Во-первых, что мы все о плохом да о плохом! – Перевела дыхание и продолжила: – Во-первых, давайте выпьем за наш праздник. Эдик, умой личико водичкой! У тебя уже глаза соловьиные. С Днем независимости, друзья! Мы скоро новый дизайнер в квартире сделаем. Вот увидите!
Народ одобрительно зашелестел, загремел бокалами. У Шаблык был роскошный столовый сервиз, купленный еще в советские времена в Чехословакии: он до сих пор служил им верой и правдой. Биографию Шаблыки я не знал, но хозяин, видимо, принадлежал к номенклатуре и до сих пор имел в республике политический вес.