— Прошу тебя рассказать мне простую вещь, Вариния. Был ли такой человек, как Спартак вообще? Почему никто не может рассказать мне о нем?
— Я же сказала… — Она остановилась, и он сказал нежно:
— Продолжай, Вариния. Продолжай, я хочу быть твоим другом. Я не хочу, чтобы ты боялась поговорить со мной.
— Я не боюсь. Я больше не боюсь после того, как узнала Спартака. Но о нем тяжело говорить. Ты называешь его убийцей и мясником. Но он был лучший и самый благородный человек, который когда-либо жил.
— Да, скажи мне, я хочу, чтобы ты рассказала мне. Я хочу понять, что он сделал, чтобы заставить тебя размышлять об этом. Может быть, если я это пойму, я смогу походить на Спартака. Он продолжал пить не пробуя еду. Теперь его ирония была спокойной. — Может быть, я смогу походить на Спартака.
— Ты заставляешь меня говорить об этом, но как я могу объяснить? Мужчины и женщины среди рабов и среди вас не одинаковы. Среди рабов, мужчина и женщина равны. Мы работаем одинаково; нас избивают одинаково; мы умираем одинаково, и мы идем в одни и те же безымянные могилы. И в начале мы взяли копья и мечи и сражались вместе с нашими людьми. Спартак был моим товарищем. Мы были едины. Мы объединились. Там, где у него был шрам, мне было достаточно только коснуться его, и я чувствовала боль, и это был мой шрам. И всегда, мы были равны. Когда его лучший друг, Крикс, умер, он положил голову мне на колени, кричал и хныкал, как маленький мальчик. И когда мой первый ребенок родился преждевременно, шестимесячным, я кричала так же, и он позаботился обо мне. За всю свою жизнь у него никогда не было другой женщины, кроме меня. И что бы ни случилось, у меня не было другого мужа. В первый раз, когда я лежала на его руках, я боялась. Затем меня охватило чудесное чувство. Я знала, что я никогда не умру. Моя любовь была бессмертной. Ничто не могло снова причинить мне боль. Я стала похожа на него, и я думаю он, стал немного похож на меня. У нас не было секретов друг от друга. Сначала я боялась, что он увидит синяки на моем теле. Тогда я узнала, что синяки были такими же, как чистая кожа. Он любил меня такой. Но что я могу рассказать тебе о нем? Его хотят представить гигантом, но он не был гигантом. Он был обычным человеком. Он был нежным, добрым и наполненным любовью. Он любил своих товарищей. Они обнимали друг друга и целовали друг друга в губы, при встрече. Я никогда не видел мужчин среди вас, Римляне, обнимающихся или целующихся, но здесь мужчины спят с мужчинами так же легко, как и с женщинами. Всякий раз, когда Спартак что-то говорил мне, я знала, что он имел в виду. Но я не знаю, что ты имеешь в виду. Я не знаю, что имеют в виду Римляне, когда они говорят. Когда рабы дрались и ссорились, Спартак созывал их вместе, и они рассказывали все, а потом он говорил с ними, и они слушали. Они поступали плохо, но они всегда хотели быть лучше. Они были не одни. Они были частью чего-то; они также были частью друг друга. Сначала они крали из добычи. Спартак показал мне, что они не могут этого не делать; они пришли из тех мест, где они видели воровство. Но обычный склад никогда не запирался и не охранялся, и когда они увидели, что могут брать все, что им нужно, без воровства, и не могли пользоваться тем, что они украли, они перестали воровать. Они утратили свой страх быть голодными и бедными. И Спартак научил меня, что все плохое, люди совершают потому, что они боятся. Он показал мне, как люди меняются и становятся прекрасными и превосходными, если только они живут в братстве и делят все, что у них есть среди всех. Я видела это. Я пережила это. Но каким-то образом, человек, который был моим мужем, всегда был таким. Вот почему он мог их вести. Вот почему они слушали его. Они были не просто убийцами и мясниками. Они были чем-то вроде невиданного мира. Они были такими, какими могут быть люди. Вот почему ты не можешь причинить мне боль. Вот почему я не могу тебя любить.
— Убирайся отсюда, — сказал ей Красс. — Убирайся с глаз моих, черт возьми!
VI
Гракх снова призвал Флавия. Двое мужчин жаловались на судьбу. Сейчас они больше походили на братьев, чем когда-либо, двое толстых, стареющих мужчин. Они сидели и смотрели друг на друга, исполненные знания. Гракх знал о трагедии Флавия. Флавий всегда пытался походить на преуспевающих людей, но он никогда не преуспевал. Жест за жестом, он копировал их, но в конце концов он был всего лишь имитацией. Он даже не был мошенником; он был всего лишь имитацией мошенничества. И Флавий, смотрел на Гракха и видел, что старый Гракх исчез; ушел и не вернулся. Что за ужасная вещь произошла с Гракхом, он только подозревал; но подозрения было достаточно. Здесь он нашел защитника, и теперь его защитник больше не мог его защищать. Это должно было случиться, все в порядке!
— Что ты хочешь? — спросил Флавий. — Не начинай снова. Это Вариния. У меня есть подтверждение этому, если тебе угодно. Жена Спартака. Что ты хочешь от меня сейчас?
— Чего ты боишься? — спросил Гракх. — Я не поворачиваюсь спиной к людям которые мне помогли. Чего ты боишься?
— Я боюсь тебя, — сказал несчастный Флавий. — Я боюсь того, что ты собираешься попросить меня сделать. Ты мог бы обратиться в Городские Когорты, если хочешь. У тебя есть свои собственные банды и свои собственные хулиганы, и есть целые магистратуры, где ты можешь заставить каждого гражданина выполнить для тебя работу. Тогда почему бы и нет? Почему ты приходишь к такому старику, как я? Не стоит. Я никогда не был чем-то вроде дешевого подручного партийного босса, никогда. Почему бы тебе не пойти к своим друзьям?
— Я не могу, — сказал Гракх. — В этом деле я не могу.
— Почему?
— Разве ты не знаешь, почему? Я хочу эту женщину, я хочу Варинию, я пытался ее купить. Я предложил Крассу миллион сестерциев, а затем удвоил цену. Он оскорбил меня и рассмеялся мне в лицо.
— О — нет, нет — два миллиона! Два миллиона! — Флавий задрожал от этой мысли. Он облизнул свои тяжелые губы, сжал и разжал руки.
— Два миллиона. Это целый мир. Весь мир в маленькой сумке. Ты носишь его с собой, и у тебя есть весь мир. И ты предложил это за женщину. Боже мой, Гракх, почему ты хочешь ее? Я не просто хочу вникать в твои тайны. Ты хочешь, чтобы я что-то сделал для тебя, но я сейчас же уйду отсюда, если ты не скажешь мне. Я должен знать, почему ты хочешь ее.
— Я люблю ее, — глухо ответил Гракх.
— Как?!
Гракх кивнул. Теперь у него не было достоинства. Он кивнул, а глаза стали красными и водянистыми.
— Я не понимаю. Любовь? Какая к дьяволу любовь? Ты никогда не женился. Ты никогда не интересовался даже мизинцем ни одной женщины. Теперь ты говоришь, что любишь рабыню настолько, чтобы заплатить за нее два миллиона сестерциев. Я этого не понимаю.
— Ты должен понимать это? — зарычал политик. — Ты не можешь понимать это. Ты смотришь на меня, я старый и толстый, и в любом случае, ты всегда подозревал, что я был каплуном. Сделай то, что от тебя требуется. Я никогда не знал женщину, которая бы была человеком; сколько у нас таких женщин? Я боялся их и ненавидел. Может быть, мы сделали их такими — я не знаю. Теперь я хочу подползти на коленях к этой женщине. Я хочу, чтобы она посмотрела на меня только один раз и сказала мне, что я что-то для нее значу. Я не знаю, что значит для нее Красс, но я могу понять, что она значит для него. Я могу это понять, ладно. Но что он может значить для нее? Он тот, кто уничтожил ее мужа — человек, который разбил Спартака. Как она может смотреть на него без отвращения и ненависти?
— Женщины могут, — кивнул Флавий. — Красс может поднимать цену до бесконечности. Ты был бы удивлен.
— О, ты неправ, черт возьми, ты толстый дурак! Ты глупый толстый дурак!
— Не начинай это снова, Гракх.
— Тогда не говори, как идиот. Я хочу женщину. Ты знаешь, какова цена.
— Ты имеешь в виду, что ты заплатишь…
— Да.
— Ты знаешь, каковы последствия? — осторожно сказал Флавий. — Не для меня. Если я доставлю ее, я возьму деньги и поеду в Египет, куплю виллу и несколько рабынь в Александрии и проживу там, как сатрап, всю оставшуюся жизнь. Я могу сделать это, но ты не можешь, Гракх. Ты Гракх; ты сенатор; ты самая могущественная сила в Риме на данный момент. Ты не можешь убежать. Что ты будешь с ней делать?
— Меня сейчас это не беспокоит.
— Нет, ты знаешь, что сделает Красс. Никто никогда не побеждал Красса. Никто никогда не отнимал что-нибудь у Красса. Можешь ли ты сразиться с Крассом? Можете ли ты бороться с такими деньгами? Он уничтожит тебя, Гракх. Насмерть. Он погубит вас и убьет тебя.
— Как ты думаешь, он достаточно влиятелен? — мягко спросил Гракх.
— Ты хочешь правды? Два миллиона — это больше, чем я когда-либо мечтал, но правда в том, что — да. Он может и он это сделает.
— Я воспользуюсь своими шансами, — сказал Гракх.
— И что у тебя будет после того, как ты воспользуешься своими шансами? Два миллиона — это много. Я могу заплатить за то, чтобы ее вытащили из его дома и доставили к тебе. Это не круто. Но откуда ты знаешь, что она не плюнет тебе в лицо? Почему бы ей этого не сделать? Красс разбил Спартака. Но кто направил на него Красса? Кто предоставил ему высокое положение? Кто дал ему армию и работу?
— Это сделал я, — кивнул Гракх.
— Точно. Так что у тебя будет?
— Я могу ее…
— Что ты можешь ей дать? Что? Есть только одно, чего хочет раб. Ты ей это дашь?
— Что?
— О, ты знаешь, что, — сказал Флавий. — Почему ты не посмотришь правде в лицо?
— Ты имеешь в виду ее свободу, — спокойно сказал Гракх.
— Не с тобой. Ее свободу без тебя. Это означает, ее свободу вне Рима. Это означает ее свободу вне досягаемости Красса.
— Как ты думаешь, она подарит мне одну ночь за свою свободу?
— Одну ночь?
— Любовь — нет, не любовь. Честь, уважение, забота. Нет-нет, не то. Благодарность. Позволь мне выразиться так. Одну ночь благодарности.
— Какой ты дурак! — сказал Флавий.
— Тем более, что сижу здесь и позволяю тебе это говорить, — кивнул Гракх. — Возможно, да — возможно, нет. Я испытаю свои шансы с Крассом. Ты должен убедить ее, что я никогда не нарушу свое слово. Я жил, не нарушая данное слово. Рим знает это, но не мог бы ты ее убедить?
Флавий кивнул.
— Тебе нужно будет принять меры, чтобы она выбралась из Рима после этого. Не мог бы ты это сделать?
Флавий снова кивнул.
— Далеко?
— По крайней мере, до Цизальпинской Галлии. Там она будет в безопасности. Будут досматривать порты и дороги на юг. Если она поедет на север, в Галлию, я думаю, что она будет в безопасности. Она Германка. Полагаю, она могла бы добраться до Германии, если захотела.
— И как ты сможешь вытащить ее из дома Красса?
— Это не проблема. Он уезжает в деревню на три дня каждую неделю. Небольшие деньги, разумно потраченные, сделают это.
— Только если она захочет пойти.
— Я понимаю это, — кивнул Флавий.
— И она захочет увезти ребенка, я полагаю. Все будет в порядке. Я могу создать здесь комфортные условия для ребенка.
— Да.
— Тебе захочется получить два миллиона заранее, не так ли?
— Я думаю, что мне нужно получить их заранее, — сказал Флавий, с некоторой печалью.
— Ты можешь получить их сейчас. Деньги здесь. Ты можешь взять все деньги наличными, или чек, для моих банкиров в Александрии.
— Я возьму наличные, — сказал Флавий.
— Да, я думаю, ты прав. Не пытайся сбежать от меня, Флавий. Я найду тебя, если что.
— Черт возьми, Гракх! Мое слово столь же весомо, как и твое.
— Очень хорошо.
— Только я не знаю, зачем ты это делаешь! Все вечно живущие боги, я не знаю, зачем ты это делаешь! Ты не знаешь Красса, если думаешь, что он стерпит это лежа на боку.
— Я знаю Красса.
— Тогда, да поможет тебе Бог, Гракх. Хотел бы я, не предчувствовать беду. Но я предчувствую.
VII
Вариния мечтала об этом сне. Ей приснилось, что она столкнулась с инквизицией Благородного Сената. Там сидели они, люди, правившие миром. Они сидели в своих больших креслах, в своих белых тогах, и у каждого из них было лицо Красса, длинное, красивое и тяжелое. Все в них, как они сидели, наклонившись вперед, сжав рукой подбородок, выражение на их лицах, такое мрачное и предвещающее беду, их самонадеянность, их уверенность в себе — все в них было суммой власти. Они были властью и силой, и ничто во всем мире не могло устоять перед ними. Они сидели на своих белокаменных местах в огромной, сводчатой палате Сената, и просто смотреть на них, было очень страшно.
Варинии снилось, что она стояла перед ними, и ей пришлось свидетельствовать против Спартака. Она стояла перед ними в простом хлопчатобумажном платье, остро и болезненно осознавая, что ее молоко пачкало его. Они начали задавать ей вопросы.
— Кем был Спартак?
Она начала отвечать, но прежде чем она смогла, последовал новый вопрос.
— Почему он пытался уничтожить Рим?
Она опять попыталась ответить, и снова прозвучал следующий вопрос.
— Почему он убивал всех, кто попадал ему в руки? Разве он не знал, что наш закон запрещает убийство?
Она пыталась это отрицать, но прежде чем два слова ее отрицания слетели с ее губ, пришел следующий вопрос.
— Почему он ненавидел все хорошее, и любил все, что являлось злом?
Снова она попыталась говорить, но один из сенаторов поднялся и указал на ее грудь.
— Что это? — спросил он.
— Молоко.
Теперь гнев был на каждом лице, ужасный гнев, и она была напугана больше, чем когда-либо. И тогда она не могла понять во сне, ее страх прошел. Во сне она сказала себе:
— Это может быть только потому, что Спартак со мной.
Затем она повернула голову и, конечно же, он встал рядом с ней. Он был одет так, как он чаще всего одевался во время своей борьбы. Он носил высокие кожаные сапоги. На нем была простая серая туника, и маленькая войлочная шапочка сидела на его черных кудрях. Он не носил оружия, потому что всегда ходил без оружия, если им не предстояла битва. На нем не было драгоценностей, ни колец, ни браслетов. Лицо его было чисто выбрито, а кудрявые волосы пострижены.
Его поза была такой легкой и уверенной! Она вспомнила — во сне — что так было всегда. Спартак присоединялся к группе, и чувство легкости охватывало всех. Но у нее была другая реакция. Всегда, когда она видела его, это сопровождалось чувством радости. Как кольцо, которое было сломанным. Когда он появится, кольцо само закроется и станет целым и совершенным. Однажды она была в его шатре. Не менее пятидесяти человек было там, ожидая Спартака. Наконец, он пришел; она стояла в стороне, чтобы позволить ему разобраться с людьми, которые его ждали. Только она наблюдала за ним, но ее счастье увеличивалось и увеличивалось, и каждое слово, им сказанное, и каждое предложение, им сделанное, было частью этого процесса удовольствия. Наступил момент, когда она не могла переносить это нарастание, и ей пришлось выйти из шатра и найти место, где она может остаться совсем одна.
Теперь, во сне, с ней происходило нечто подобное.
— Что ты здесь делаешь, моя дорогая? — спросил он ее.
— Меня допрашивают.
— Кто?
— Они. — Она указала на благородных сенаторов. — Они заставляют меня бояться. И тотчас она заметила, что сенаторы были абсолютно неподвижными, как бы замороженными.
— Но ты видишь, они боятся, — сказал Спартак. Это было так характерно для него! Он увидел что-то, и сказал об этом просто и прямо. Тогда она всегда задавалась вопросом, почему она этого не видела. Конечно, они боялись.
— Пойдем, Вариния, — улыбнулся Спартак. Он обнял ее за талию и она обняла его. Они вышли из Сенатской палаты на улицы Рима. Они были любовниками. Они гуляли по улицам Рима, и никто их не замечал, никто не останавливал.
Во сне Спартак сказал, — Всякий раз, когда я с тобой, происходит одно и то же. Я с тобой, я хочу тебя. О, я так хочу тебя.
— Всякий раз, когда ты хочешь меня, ты можешь взять меня.
— Я знаю, знаю, но это трудно помнить. Я полагаю, ты должна перестать хотеть чего-то, что у тебя есть. Но я не перестаю тебя хотеть. Я тебя хочу все больше и больше. Ты хочешь меня так же?
— Так же.
— Всякий раз, когда ты меня видишь?