Я до сих пор ещё не верю,
Что сына просто больше нет.
И всё осталось там, за дверью
И для меня померк весь свет.
Не знаю, в это как поверить?
Что сына нет на всей Земле?
И не спросить: он не ответит,
Но я его ищу везде!
Мой солнца Лучик, звёздный мальчик,
Счастливчик и везунчик мой.
Глаза молят и сердце плачет,
Что не придёшь уже домой.
Почти 1,5 месяца провела с обществом, которое нуждалось в теплоте и понимании. Сосновый бор давал мне возможность побыть одной. Пыталась собрать себя в одно целое: тело и душу. Надо было жить дальше. И не как– то, а жить…
Юля – невеста Димы сразу попала в больницу, когда ей сообщили о женихе. И вскоре пришла со мной прощаться. Она решила уехать из города потому, что ей невыносимо здесь жить одной, без Димы, где всё о нём напоминает. Девочка рассказала мне такие милые подробности из их совместной жизни.
Как-то Юля и Димка пошли покупать ей босоножки. Ходили, выбирали. Купили. И, когда они вышли из магазина, Димка подхватил Юлю на руки и закружил, говоря:
– А мы Юльке купили босоножки, ура!
Сразу узнала в этом сына. И другой случай. Димка обещал, но не приехал вовремя, Юля обиделась. Разувшись в коридоре и окликнув Юлю, он понял, что надо исправлять ситуацию. У Юли жила болонка Жужа. Дима позвал собачку. Встал на четвереньки и так они пришли к Юле просить прощение. Вдвоём. Как тут не улыбнуться и не простить? В этом был весь мой старший сын.
Боль у сердца такая жгучая.
И живу я сейчас, как в бреду.
Всю себя я совсем измучила.
Не могу без тебя. Не хочу!
Засыпаю, как падаю в бездну.
Утро снова, но нет тебя, сын.
Где-то там голубая вечность.
В ней ты бродишь уже один.
Я молюсь и прошу у Бога
Дать покой твоей светлой душе.
Но какая тебя ждёт дорога?
И придёшь ли опять ко мне?
Я не знаю, как выжить с этим:
Нет тебя на земле мой сын.
Нет тебя. Но живёт планета.
Солнце ярко и неба синь.
Не хотел уходить, я знаю.
Столько планов оставил здесь.
И опять я свечу зажигаю.
Нет тебя. Но, а я – то есть?
После больницы закрылась в себе. Только я и моя боль. Другого чувствовать не могла.
Однажды проснулась с таким ощущением, что сын мой ЖИВ! До физического ощущения. И такое облегчение – камень с души вниз… Мне всё приснилось. Это моё горе, эта моя безнадёга, эти рыдания в подушку, эти сочувствующие взгляды соседей, эти мои дни и ночи в одинаковой темноте… Господи, СПАСИБО! Вздох. И всё закончилось. Я вернулась в реальность.
Лишь солнца луч скользнёт украдкой
Ладошкой тёплой по лицу,
Я просыпаюсь с мыслью сладкой,
Что ты – живой! И я живу.
Но пробужденье – есть страданье.
Ведь я к реальности вернусь.
Твои глаза – напоминанье.
И не излить из сердца грусть.
А жить мне с этим где – то Вечность…
Как будто я спасти могла…
Твоя извечная беспечность,
Лишь чёрный цвет приобрела.
Мой милый сын, я всё не верю,
Что нет тебя здесь на земле.
Я буду ждать, откроешь двери.
Из темноты шагнёшь ко мне.
Постоянная боль, которая не отпускала ни утром, ни днём, ни вечером, ни ночью, разъедала мне душу, как ржа, и рвала моё уже разорванное сердце в более мелкие кусочки. Я могла идти по улице, остановиться и завыть в голос. Со стороны выглядело, как сумасшествие. А потому пыталась быть одна. Всегда.
Павел сделал у Димки на погосте скамью. Но мне на глаза не показывался. Оставил меня. Не понимала, но приняла. На той скамье сидела часами. Часто стояла на коленях и молилась, молилась, молилась.
О том, как жутко мне бывает,
Об этом знаю только я.
И солнца луч не умиляет,
Когда нет сына у меня.
Я осознать ещё не в силах
Всю бездну боли без него.
А жизнь? Она проходит мимо.
Опять всё то же бытиё.
Моё любимое словечко,
Но суть его, лишь море слёз.
Ушёл совсем. Ушёл навечно,
Оставив мне букет из роз.
Три белых розы мне на память
Из дорогих сыновьих рук.
И как понять себя заставить,
Что сам он выбрал этот путь.
Себя терзаю вечной мукой,
Не покидающей на миг:
Закономерность или случай?
Ушёл он слишком молодым.
Свадьбу Дениса и Меланьи, конечно, отложили. На год. Пока я не приду в норму. И… это ненавистное слово– траур не закончится.
Всю свою боль выливала в стихи. Писала много. Очень. Начала писала письма Мите, и приносила их ему каждую неделю. Цветы, мои письма, мои открытки, свечи.
Как спасательный круг из мира реальности, для меня была одна-единственная зацепка – младший сын. Как могу его оставить одного на этой Земле? Да, он уже взрослый. Но для любящей мамы её дитя – это всегда дитя: и в 10, и в 17, и в 25…
Наверное, со мной было трудно и не очень понятно моё поведение даже моему младшему сыну.
Я просыпаюсь с мыслью, что нет уже тебя…
Но также солнце светит и кружится земля.
Я к этой мысли дикой привыкнуть не смогу.
И разрываю сердце, себя не берегу.
Но есть ещё на свете кровиночка, мой сын.
Любимый, неединственный…
Теперь совсем один.
*
Я не верю. Не верю в потерю.
И поверить смогу ли едва.
Солнце светит иль дождик …за дверью.
Мне её не открыть: я – жива.
Есть мой младший и тоже любимый.
И теперь вся забота о нём.
Я хочу, чтобы он был счастливым
Звёздной ночью и пасмурным днём.
Разделили мне сердце на части,
Пополам раздвоили меня.
И уже не в моей это власти
Всё вернуть. Это, просто, нельзя.
Не помню, объясняла ли я своему младшему, как мне сейчас невыносимо жить каждый день. Как страшно ждать ночи и утыкаться потом в книгу, не понимая смысла там написанного, только для того, чтобы не возвращаться всеми своим мыслями обратно в нашу жизнь и осознавать, разрывая сердце, что ничего нельзя вернуть…Ничего и никогда. Но в своих стихах я говорила с ним… С моим младшим и любимым сыном.
Мой сын, хочу тебе сказать
Что дважды два не будет пять
Проклятый круг не разорвать,
А, значит, с болью жить опять.
Меня прости, мой младший сын.
Ты не единственный. Один.
Ты, мной по – прежнему, любим,
Мой кареглазый не блондин.
Мои сыновья и я – это было одно целое и неделимое. Я их отлично чувствовала всегда, как и они меня. Иногда мы с Дениской оба видели в парнишках нашего Димку, причём одновременно: то куртка такая же, то походка очень похожая, то разворот головы… И наша Шурка, наш преданный черныш, кидалась к молодому человеку и заглядывала в лицо, тоже искала Димку, если видела в нём похожего. Приходилось извиняться за её собачью беспардонность. На редкость, все относились с пониманием. Не кричали, не злобились. Вероятно, видели мои глаза, которые всегда полнились слезами, едва произносила имя старшего сына. Спасибо тем, кто был так терпелив к чужой маме в её горе.
Ты сбил себя на самом взлёте,
А я корю себя, корю.
Везунчик – мальчик, где ты? Что ты?
Тебя по-прежнему люблю.
Я вспоминаю всё, что было:
Твой первый шаг и первый смех…
А сердце в инее застыло:
Ты был со мной, теперь вот нет.
Твои глаза – девчонок зависть.
И руки сильные твои.
Но ничего мне не исправить.
И не вернуть. Не изменить.
*
Ты так нелепо, мой родной, ушёл.
И я не знаю, как мне с этим быть?
Ты смерть свою случайную нашёл.
Мне с этой болью весь остаток жить.
Не сберегла, ведь ты уже большой.
Сам выбрал путь. Считал себя счастливым.
А обернулось всё, лишь горем и бедой.
И жизни нет во мне. Пустынно и постыло.
Моя нить с Димкой крепко держала меня. И никто мне был не указ. Только – только всё случилось! И никакие уговоры… Надо «отпустить… Как «отпустить», если я не могу осознать, что сына нет на Земле?
Не пережить! Не передать!
Как можно чувствовать потерю…
И это может только мать.
Вот сына – нет. А я НЕ ВЕРЮ!
Наша Шурка была со мной. Она крепко запомнила дорогу к сыну. Всегда ходила и хожу к нему пешком. Это около 1,5 часов пути: город, лес. Мимо того памятника молодому человеку…Теперь одна. Или с Шуркой. Уже есть к кому… К старшему сыну. Горечь петлёй, как и раньше…
Винила себя. Очень сильно. Могла же уговорить, настоять, запретить, в конце концов. Тогда я не понимала, что не могла. Это только его судьба. Такая судьба, но только его, моего мальчика, моего старшего сына.
Прости меня, мой мальчик, тебя не сберегла.
Теперь твоё пристанище лишь мгла и тишина.
Каким ты был счастливым и солнечным каким!
Прости меня, мой милый. За всё меня прости.
Шурка вела меня сама к сыну, как только я ей говорила:
– Шурика, к Диме идём.
Дорога по кладбищу длинная. Всех уже узнавала по памятникам, если слёзы не заливали моё лицо и мою душу. Моя собака так любила старшего сына, что сама не знала, как разорваться между мной и им. У сына она ложилась мордой к его лицу и так лежала часами, пока я сидела и разговаривала с ним или … Солнце ли, хмарь ли…Что воля, что неволя. Невообразимое начиналось тогда, когда я решала-таки идти домой. Шурка будто не слышала. Как лежала, так и оставалась лежать. Даже ухом не вела. Я уходила к дороге. Не идёт. Возвращалась обратно. Не могла же собаку оставить одну.
Мы опять были с Димкой. И так могло продолжаться ещё несколько часов. Шурка подолгу не уходила от сына. У них была своя связь. Димка, когда был дома, много гулял с ней и баловал её, как мог. Я сердилась, что сын собаку расхолаживает. Шурку подарили сыновья. Решили, что мне нужен кто-то, кроме них, для заботы. Два кота не в счёт. Их надо любить и кормить. И всё. А тут: гулять по три раза в день, дрессировать и… много всего. И для охраны. Лучшая, какая есть из собак. Наш второй русский чёрный терьер – Шарлотта де Карда. По-простому, Шурка. Шарлотта – это для шарма. Карда – это богиня затворов и замков, хранительница семьи. «Карда» осталась от нашей первой собаки – Рады Карды Ричи. Своё назначение Рада выполнила на 6 по пятибалльной системе, несколько раз спасала семью от гибели, в буквальном смысле. Потому и второй оставили это переходящее имя. Для охраны семьи. Кто же знал, что это не спасёт моего сына.
Потом я снова уходила. Далеко. Шурка понимала, что не вернусь обратно, и медленно плелась за мной, постоянно оглядываясь. Я наблюдала за поведением собаки, если была в состоянии, что – либо видеть. Шурка вела себя по-разному, когда мы приходили к Димке. Могла часами лежать неподвижно. Иногда срывалась и куда– то убегала, возвращаясь через какое-то время.
Было и так: она вставала на скамью передними лапами и начинала вглядываться, но только в одну сторону, очень пристально и подолгу.
О том, чтобы к нам кто-то близко подошёл, не могло быть и речи. Издалека людей предупреждали – это наша территория. Никто не смеет сюда вторгаться.
Нашу территорию я устроила, как дизайнер. Альпийская горка в цветах и травах, с кустами и даже деревьями, где каждый сантиметр пролит моими горючими слезами и удобрен моими молитвами.
Стихи каждый день. Не могла оторваться от карандаша. Писала и писала. Откуда что шло? Не знаю. Записывала всё, что приходило мне сверху, еле успевая и хватая мысль, буквально, за последние буквы.
Леденящий ужас сковывает душу.
Начинаю я сердцем понимать,
Что мой сын уже, клятвы не нарушив,
Не придёт ко мне… Но я буду ждать.
Буду ждать всегда, зная безнадёжно,
Что с небес, увы, возвращенья нет.
А что сына нет, мне поверить сложно:
Вижу наяву глаз зелёных свет.
Волосы его пахнут разнотравьем.
Сильная ладонь гладит по плечам.
Мальчик мой родной, Лучик долгожданный,
Как мне жить теперь здесь и без тебя?
*
С болью своей не расстаться
Мне никогда – никогда.
Где-то есть солнце и небо.
Где-то луна и звезда.
Только не будет мне больше
Счастья на этой земле.
Сын мой, мой солнечный лучик,
Как-то погас в вышине.
*
Не могу принять, не хочу,
Что мой сын, так уйдя, не вернётся.
Снова я зажигаю свечу.
Вся застыла и сердце не бьётся.
Я слезами уже не давлюсь:
Просто лето и просто живу я.
Богу истово я не молюсь.
Что случилось, принять не готова.
*
Очень больно так жить. Очень больно.
И не знаю, помочь как себе.