Голубь с зеленым горошком - Юля Пилипенко 8 стр.

– Прошу прощения, синьорина. У вас очень красивый цветок. Вы хотите, чтобы я поставил его в вазу? – Паоло словно читал мои мысли, так как я не понимала, куда можно приспособить подарок парнишки.

– Я была бы вам очень признательна. Мне подарили его по дороге в «Reid’s». Я даже не знаю, как он называется. – Я доверила цветок надежным морщинистым рукам.

– Это антуриум. – Паоло слегка поклонился. – Цветок символизирует мужское начало.

– Надо же, – рассмеялась я. – Очень неожиданно…

– Я вернусь через минуту с вашим прелестным цветком и помогу определиться с выбором.

– Спасибо вам, Паоло.

Паоло порекомендовал мне отведать parmigiana di melanzane, какого-то крабика в венецианском стиле в качестве стартерсов и ризотто с морепродуктами как основное блюдо. Оставалось лишь определиться с вином. Пока опытный профессионал своего дела рассказывал мне о rose из Herdade de Malhadinha Nova, на террасу «Cipriani» заходили очередные гости.

– Это вино из очень интересного региона. Люди, которые его производят, поступили гениально: они разрешили маленьким детям разрабатывать дизайн этикеток.

– Синьор Инганнаморте! – приветствовали в это время официанты одного из гостей. – Мы очень рады вас видеть!

– Простите, Паоло, – я отвлеклась. – Вы говорите, что это хорошее вино?

– Очень. Не сочтите за дерзость, но оно ассоциируется у меня с вами. У вас немножко детское лицо.

– Спасибо, – улыбнулась я. – Отлично, я доверяю вашему вкусу.

Вино «Розе» с детской этикеткой, изображающей смешного динозаврика, не смогло отвлечь меня от присутствия синьора Инганнаморте и его компании: уже знакомой мне по пляжу жизнерадостной Франгиции, ее статного красавчика-кавалера и еще одной барышни с черными как смоль волосами. Когда Паоло возвращался во внутреннее помещение ресторана, мой женевский друг привстал и поздоровался с ним за руку. То, что он был всеобщим любимцем и завсегдатаем этого заведения, сомнений не оставляло. Впрочем, как и то, что он сразу меня заметил и этого не скрывал. Несмотря на мое умение владеть собой и довольно богатый опыт общения с мужчинами, обладающими высоким статусом и положением в обществе, его взгляд я выдержать не смогла. Сердцеедка с черными волосами забрасывала моего знакомого какими-то историями, а он отвечал ей имитацией бесконечной заинтересованности: обычно так смотрят на форель в специально отведенных местах. Красиво плаваешь, а убивать не хочется, да и готовить лень. Когда я заканчивала разделываться с умопомрачительным ризотто, он заскучал настолько, что перестал обращать на свою собеседницу даже мизерное внимание.

«Это тебе за шутки о моем захоронении на Мадейре, – подумала я. – Наслаждайся обществом интеллектуалки».

То ли он прочел мои мысли, то ли готов был сигануть с обрыва, лишь бы оказаться на моем месте в обществе цветка на клетчатой скатерти, но последующий его жест привел меня в замешательство: он приподнял красиво играющий в огоньках бокал с красным вином и едва заметно мне отсалютовал.

«И тебе салют моим детским «Розе», друг мой», – я тоже слегка приподняла бокал.

Поблагодарив Паоло за прекрасный ужин, я попросила счет, который оказался вполне приемлемым для ресторана с мишленовскими звездами и первоклассным обслуживанием. Неувязка возникла тогда, когда, рассчитываясь кредитной карточкой, портативный терминал не позволил добавить мне функцию ввода дополнительной суммы. Другими словами, я не смогла «электронно» оставить десять евро на чай, а количество наличных денег в моем распоряжении славно приравнивалось к опустошенному нулю. Ну, что ж за день такой? Утром ты сдираешь кожу и отдраиваешь стены, а вечером не можешь оставить tips[13] галантному официанту. Вся надежда на содержимое моего клатча. Я максимально незаметно запустила руку во внутренности крохотной сумочки и наткнулась на горсть металлических монет. Спасибо Парижу и Стамбулу. Спасибо, что во всех моих сумках и кошельках всегда остается приличная горсть мелочи из поездок. Оставить металл на чай в мишленовском ресторане – моветон или не очень? Однозначно – лучше, чем не оставить вообще ничего. Я нащупала девять-десять весомых монеток эквивалентом в один евро и аккуратно вложила в счет. К моему огромному удивлению, Паоло вернулся через считаные минуты.

– Синьорита, не сочтите меня бестактным, но я подумал, что вам могут пригодиться деньги из другой страны, – он говорил очень-очень тихо.

– Я не совсем понимаю вас, Паоло. Из какой другой страны?

– Вероятно, вы по ошибке разбавили евро турецкими монетами. Они практически идентичны, но мой коллега заметил разницу.

– Господи, Паоло, как же мне стыдно… – Я закрыла лицо руками. – Я исправлю ошибку. Не рассмотрела при свете свечей. Они действительно очень похожи.

– Ну что вы! – Паоло разразился неподдельным смехом, что было присуще далеко не всем мишленовским официантам с проседью в волосах. – Вы очаровательны! Вы так красиво смотрелись на фоне заходящего солнца. Просто я подумал, что вам могут пригодиться иностранные деньги. Знаете, люди в моем возрасте редко выезжают за пределы Мадейры.

Клянусь, я была готова разрыдаться. Слезы собрались в моих глазах дружной компанией, и я понимала, что их уже ничто не остановит. Мой женевский знакомец тактичным жестом остановил Паоло и что-то нашептывал ему на ухо. По всей вероятности, хотел рассчитаться за своих богемных друзей. Они переговаривались несколько секунд, и тогда… в тот самый момент, я впервые увидела, как улыбается человек по имени Дженнаро Инганнаморте. Его улыбка могла затопить Мадейру и все экзотические острова мира. Его улыбка завораживала, притягивала и не оставляла шансов. Только вот мне было не до смеха. Он испепелял меня взглядом, а я изо всех сил пыталась не моргнуть, чтобы проклятые слезы не испортили скатерть в ресторане над высоким обрывом. Как так можно? Ты привыкаешь к тому, что за тебя вечно платят. Привыкаешь, что за тебя оставляют чаевые в мишленах и дорогих заведениях. Привыкаешь к беззаботной жизни и определенному человеку, а затем все это летит в тартарары в долю секунды – точно так же, как твоя юная отказавшая печень. Как можно было не подумать своей рыжей головой и не снять хоть какую-то наличку в банкомате? Как можно быть такой приспособленной к свободе и не приспособленной к спонтанному одиночеству? Ну, вот. Первая покатилась. Сейчас размажет тушь по щекам. Давай, анализируй, разревись в «Cipriani». Исправишь ошибку? Да как же ты ее исправишь, интересно?

– Мадемуазель…

«Давайте, слезы, ненавижу».

– Мадемуазель… – повторил едва знакомый бархатистый голос.

Оторвавшись от созерцания океанической пены, я повернула голову в сторону террасы. Он стоял с винным бокалом в руке в шаге от моего стола и обращался ко мне по-французски, призывая к ответной реакции.

– Да…

– Простите, я вынужден по-португальски расцеловать вас в обе щеки в качестве приветствия. – При этом он медленно наклонился и, выдержав паузу между прикосновениями к правой и левой, поцеловал меня в следы от уже успевших скатиться слез. – Почему вы так расстроились? Подумаешь, не удалось обмануть официанта в «Cipriani».

– Вы издеваетесь? И почему вы упорно продолжаете обращаться ко мне по-французски? До меня дошел смысл каждого сказанного вами слова на пляже.

– Так вы говорите по-итальянски? – спросил он уже на соответствующем языке.

– Я не могу похвастаться ни своим настроением, ни своим итальянским. – Да уж. Мой итальянский оставлял желать лучшего.

– Так на каком языке вы предпочитаете со мной общаться? – Его губы застыли в едва заметной улыбке.

– На языке «silenzio»[14]. Вы обидели меня на пляже. – Я перешла на английский.

– Обидел, чем? Тем, что не захотел, чтобы ваш труп вылавливали из океана?

– Я бы смогла…

– Нет. Не смогли бы. И никто из спасателей «Reid’s» не смог бы вам помочь. Океан – это стихия. Его невозможно ни очаровать, ни соблазнить. Он бы просто оставил вас себе в качестве сувенира.

– Но я же видела, что у вас получилось.

– Но вы – не я.

– Вот именно. Я – не вы. Возвращайтесь к своим друзьям. На меня и так смотрит весь ресторан после этих дурацких монет. А вы загораживаете им вид на ночные огни.

– Мадемуазель, весь ресторан смотрел и смотрит на вас не из-за дурацких монет. Вы обратили внимание, что средний возраст посетителей составляет примерно восемьдесят девять лет? Они смотрели на красивую одинокую девочку, сидящую за лучшим столиком на фоне заката, и где-то в глубине души сильно вам завидовали.

– Завидовали чему? Они живут в «Reid’s» и лениво пожевывают лобстеров по вечерам.

– Вы совершенно правы. Они живут в «Reid’s», разделывают лобстеров во время ужина, но все их деньги, – он обвел глазами террасу, – каждого из них и всех вместе взятых, не могут купить то, что есть у вас. Молодость, мадемуазель. Именно поэтому они на вас смотрят. Забудьте о металлических монетах.

– Спасибо, что подбодрили. Но мне, правда, очень стыдно. У меня не осталось денег на типс.

Он неожиданно рассмеялся, обнажив идеальный ряд белоснежных зубов:

– Вашего официанта зовут Паоло. Мы знакомы шесть лет, и он никогда не был обижен. Поверьте, более щедрых турецких чаевых он еще не получал. На Мадейре, в принципе, мало турков.

На этот раз сдалась и расхохоталась я.

– Я все прекрасно видела. И как Паоло вас встречал, и как без колебания сдал меня, когда вы ему что-то нашептывали на ухо.

– Я же вам честно признался: Паоло никогда не был обижен. Он выдает мне все секреты. Но в случае с вами он оказывал сопротивление. Вы очень ему понравились. Я считаю, что у нас есть повод его отблагодарить.

При этом он едва заметно вложил в мой счет бумажную купюру.

– Вы уже второй раз меня выручаете. Или третий. Я верну вам деньги для Паоло.

– Почему третий? – Он проигнорировал последнюю фразу.

– Моя книга. Это вы вернули ее в Женеве?

– Это сложно объяснить, да и не к чему. Сколько вы планируете пробыть на Мадейре?

– Пока не знаю. Месяц так точно.

– И когда вы планируете вернуть мне деньги? – Он-таки обратил внимание на мою реплику во поводу возврата евро.

– Тогда, когда у вас возникнет в них острая необходимость.

– То есть вы никогда не вернете мне десять евро?

– Верну, – я забыла о предшествующих слезах и засмеялась. – Не люблю долги.

– А я не люблю дарить деньги. Поэтому условия следующие: я открываю кредитную линию. Будете отдавать мне пятьдесят центов в день.

– Так дайте номер карты, – я заливалась от смеха. – Переведу всю сумму сразу.

– Вы сами сказали, что вернете деньги, когда у меня возникнет в них острая необходимость. Пятьдесят центов в день. И я выбираю, где вы передаете мне долг.

– Вы сумасшедший? Давайте номер карты.

– Если вы не согласны, то, – он поочередно загибал пальцы, – a) старый добрый Паоло остается без чаевых; b) вы никогда не поймете суть фразы на пляже, которой я вас якобы обидел. Судя по всему, вам просто мало знакома история острова; c) вы что-то говорили о книге? d) Выбор за вами. Мне действительно пора присоединиться к людям, которых вы так смело назвали моими «друзьями».

– Где мне передать вам первые пятьдесят центов?

– Где вы остановились? В «Reid’s»?

– Нет. Я снимаю квартиру.

– Адрес?

– Castada de Santa Clara, 16. Это напротив…

– …музея «Frederico de Freitas», – закончил за меня он. – У вас хороший вкус. Выходите из дома ровно в 13.00. Не будем создавать пробок. Улица односторонняя.

На прощание он произнес фразу, которая навсегда останется в моей памяти: «Мадемуазель, я так и не понял, что вкуснее: ваши слезы или детское вино, которое вам предложил мой старый добрый друг Паоло».

Улица действительно была односторонней. А он так и не спросил мое имя.

Круг, так круг

Украдена из Балтиморского музея искусства в 1951 году.

Текущий статус

Утро началось с того, что проживающий в Уэльсе курьер Энди сообщил о наличии камней в желчном пузыре, а немец Себ завалил мой мессенджер очередной порцией «Hallo», «Wie geht’s es dir?»[15], «Redest du noch mit mir?»[16] Так не может больше продолжаться… Это неизлечимо. Тебе что, девятьсот восемьдесят пять оставленных без ответа сообщений не подсказывают, что я с тобой не общаюсь? Кому ты отправляешь эти дурацкие зарумяненные смайлы? Тебе ведь сороковник скоро. Конец, точка и баста. Моя толерантность и уважение к его пересаженной почке взялись за руки и дружно сиганули с высоченного обрыва во вчерашнем «Cipriani». Искренне пожелав Энди скорейшего выздоровления, я принялась за Себа. Настроение было такое шальное, что в очередной раз послать его куда подальше показалось мне слишком скучным. Тем более что мои резкие посылы зачастую притягивали его с удвоенной силой. Ладно, вспомним-ка немецкий:

«Здравствуй, Себастьян. Благодарю за шестьсот двадцать три «Hallo», триста двадцать один «Wie geht’s?» и несколько тысяч опечаленных смайликов. Пишу тебе, чтобы сообщить следующее: я начала серьезно работать над книгой о первобытных людях. Для того чтобы глубоко проникнуться темой, мой издатель сказал, что я должна четыре месяца пожить в пещере без фейсбука и интернета. Конечно, мне будут приносить воду и картофельные чипсы. Пожалуйста, не пиши мне ближайшие несколько тысяч дней. Если ты увидишь меня онлайн – это не я, а человек, которому поручено вести мою страницу. Береги почку. Чусс».

Это же каким тупым животным нужно быть, чтобы прислать в ответ «??????? 4 Monate ohne dich?»[17] Да, четыре месяца без меня. Ведь мы с тобой так тесно коммуницировали все это время. Да что там говорить… и белье мне выбирали, и семью планировали, и тайными желаниями обменивались. Правда, в одностороннем порядке. Но разве это важно? Да я, с…а, поселилась бы в пещере навечно, если бы мне пришлось выбирать между жизнью с тобой и жизнью без тебя.

Глядя правде в глаза, я бы не стала тратить мадейрское время на текстовые сообщения недалеким женихам, если бы не одно «но». Я честно призналась себе в том, что очень сильно нервничаю. Это было связано со вчерашним вечером и шутливой договоренностью «выходите из дома ровно в 13.00, не будем создавать пробок». С одной стороны, интуиция подсказывала мне, что мой неординарный знакомый решил слегка развеяться за моим столиком. С другой – а что, если он не шутил? Нарушить договоренность и не появиться на узенькой улице в 13.00 было бы проще всего. Выйти из дома и понять, что ты слишком серьезно восприняла игривое настроение избалованного деньгами аристократа – ну, что же, не беда. Постою десять минут на тротуаре и отправлюсь на прогулку по божественному Фуншалу. Выбор сделан, но очень хотелось курить. Опять-таки, нервы были не настроены притворяться и умиротворенно дремать.

Несмотря на очень короткий период пребывания на Мадейре, я успела стать всеобщей любимицей. Если моя первая пробежка в день приезда заняла сорок минут, то сегодняшняя затянулась еще на столько же. Работники ближайших магазинчиков, таксисты и добродушные официанты хором интересовались, как мои дела, все ли мне нравится и где я уже успела побывать. Без лишнего хвастовства могу сказать, что меня любили даже такие своеобразные ребята, как немцы и французы, которые обычно держатся довольно сдержанно, хотя и приветливо, но всем своим видом дают понять, что в тебе течет другая, иностранная кровь. Я разрушала эти барьеры быстро и незаметно, влюбляясь в культуру их стран и стараясь общаться на их родном языке. Португальцы же были совершенно особенными. Они словно хотели тебя обнять, приютить, сделать все, чтобы ты осталась с ними. Они открывали сердца нараспашку, как обыкновенную форточку, не требуя ничего взамен. Хотя это не совсем так. Они обожали настоящие улыбки, честность и открытость – все те вещи, которых катастрофически сильно не хватает некоторым странам из бывшего СССР. Как по мне, то единственным недостатком Португалии были лишь сигаретные пачки с чудовищными картинками. Таким неприкрытым извращениям позавидовали бы Ганнибал Лектор и Джек Потрошитель, а Стивен Кинг вместе с Линчем навсегда впал бы в творческий ступор. Не знаю, кто разрабатывал дизайн набитых табаком и смолой картонных коробок, но это однозначно был озлобленный, неуравновешенный псих. Все наши пугающие украинские надписи на пачках «Мальборо» и «Парламента» казались шутками гениального Жванецкого и Джорджа Карлина. Псих определенно постарался на славу, но своего не добился: вместо того чтобы бросить курить, португальцы выбирали фото «посимпатичнее», жонглируя сигаретами, как бутылками кока-колы с именами на красных этикетках: