Председатель провёл ладонями по полам куртки, взял бумагу, подержал перед глазами:
– Темновато, в доме разберу. А вы привяжите лошадь к воротам, мой паренёк сведёт её в конюшню, напоит, корму задаст. Идёмте в дом, – и добавил как бы тоном сожаления, оправдываясь: – Его под сельсовет уездная власть отдала.
Авдей Степанович Пастухов, говорливый многодетный крестьянин, стал председателем сельсовета по трём причинам: бедный, грамотный и, что весьма важно, его старший сын, мобилизованный красными, вышел в командиры взвода.
Пастухов сказал шедшему с ним к крыльцу Маркелу:
– Слыхали мы, как вы смело воевали…
Маркел мгновенно насторожился, ожидая намёка на отсечение головы у мёртвого, но Пастухов высказал бесхитростную похвалу: – как вы с товарищами всю банду Кережкова и его самого порубили.
Удовлетворённый, что правда осталась вне слухов, Неделяев, кивнув, не смог удержать слов:
– Очень опасный враг.
Из сеней вынырнул парнишка лет шестнадцати, поздоровался с Маркелом, выслушал распоряжение отца, побежал к лошади. Пастухов пропустил волостного милиционера в сени, поясняя:
– В кухне печь протоплена, я там обретаюсь. А те комнаты нынче не нагреешь, там три голландки, вы-то знаете…
Маркел вырос под крышей этого дома. Его хозяин Фёдор Севастьянович Данилов когда-то взял в батрачки девочку Катю, которую мать заставляла просить милостыню. Работу Кате давали посильную, Данилов кормил вдоволь, маленькая батрачка стала ладной остроглазой девушкой. Семнадцати лет она пошла под венец с Николаем Неделяевым, который был чуть старше неё и тоже нанялся к Данилову батраком. Хозяин пустил молодых в тёплый, под одной крышей с баней флигелёк, там и явился на свет Маркел.
Через год молодой отец подался в Бузулук «искать годное место» – не до смерти же, мол, держаться за батрацкую долю. Позднее его видели в Оренбурге – собой довольного, о семье не спросившего.
Минуло ещё года полтора: в село заехал предприниматель, который скупал телячьи желудки для отправки в засоленном виде в Самару, где из них получали особый питательный экстракт. Деловой человек остановился у Данилова, покупая у него товар. Перед отъездом купца, оба в подъёме духа от сделки, под аппетитную закуску попивали водку завода «Долгов и К», известную отменной очисткой от сивушных масел, и гость попросил отпустить с ним Екатерину. Она ждала за дверью, тут же вошла, поклонилась хозяину в пояс и, не вытирая слёз, взмолилась, чтобы он взял на попечение мальчишечку – дал ей «возможность новой жизни».
Фёдор Севастьянович хмыкнул, подумал, вздохнул и произнёс:
– Ладно уж. Уже то хорошо, что не клянёшься, что вскорости его заберёшь.
У него росли три дочери, старшая училась в частном пансионе, приезжала домой на каникулы. Младшая была на пять лет старше Маркела. Жена хозяина богобоязненная Софья Ивановна пожалела «кинутого сироту», его взяли в дом, поставили в просторной кухне детскую кровать. Мало того, что он раздет, разут не был, но вдоволь ел блины трубочкой с жареным молотым мясом внутри, которые нередко пекли в скоромные дни.
По мере того как он рос, его приучали к работе: он помогал кухарке перебирать гречку и горох, протирал вымытые стаканы, носил курам пшено, рвал для кроликов траву. Когда кровать оказалась коротка, стал спать на лавке, на ночь постилая тюфяк.
Пришёл срок, хозяин отвёл приёмыша в сельскую трёхгодичную школу, окончив которую, Маркел с утра брался за свою долю трудов по хозяйству, становился более и более полезным. Хозяйство всё прибавлялось, нанятый батраком парень Илья Обреев тоже был поселён в кухне.
Теперь Пастухов привёл Маркела в эту кухню, тот увидел на знакомом столе из вековой сосны, ныне непокрытом, школьную тетрадку, огрызок карандаша, сальную свечу в гранёном стакане.
– Вот здесь заседаю и делаю, что велят, – сказал Пастухов тоном жалобы на тяжёлую обязанность, чиркнул спичкой, зажёг свечу, добавил: – Лампа есть, да нет керосина.
Он взялся читать бумагу о назначении Неделяева, меж тем как тот прислонил к стене винтовку, положил на подоконник чёрную офицерскую кобуру с наганом, постелил на лавку шинель, поместил вещевой мешок. Проделав всё это, он, в суконном кителе, перехваченном кожаным ремнём, пристегнул к нему кобуру и сел на табурет за стол.
Председатель сельсовета глядел на него с возросшим почтением.
– Это вас к нам направили из-за банды Шуряя? – проговорил вкрадчиво.
– Не только, – с важностью обронил Маркел, впервые услышав о названной банде.
Пастухов, учтя, что представляет хоть и не вооружённую, но – власть, сказал снисходительно, будто отвечая на просьбу:
– Конечно, тут переночуйте, а завтра найдётся вам квартира. – Раздумывая, добавил: – Покормить бы вас надо… – при этом смотрел на вещевой мешок Маркела, вызывая на ответ: у меня, мол, есть чем поужинать.
В мешке в самом деле была провизия, полученная Маркелом при отъезде в село, но ему хотелось её приберечь, и он промолчал. Пастухов вышел из кухни, позвал сына, распорядился и, вернувшись, сел за стол, стал рассказывать, кого убили на войне, кто умер сам или был убит в селе, пока отсутствовал Неделяев. Тот услышал и о свадьбах, и о пожарах. Сидел и внимал рассказчику, не удостаивая того взглядом, с видом обстоятельности, как всего повидавший влиятельный старик. Подбросил вопрос:
– Банда у Шуряя большая? – глаза при этом стали хитрыми, будто он знал численность банды и проверял рассказчика.
Тот проговорил осторожно:
– Они открыто ведь не ездят. Днём кто-то для них высмотрит двор, они ночью приедут вшестером ли, всемером и уведут последнюю скотину.
Сотрудник милиции, замкнуто-значительный, ничего на это не сказал, в то время как Пастухов втайне изумлялся: «Сколько же ему лет? Не более, как двадцать, а какой стал матёрый ворон».
Паренёк принёс в кошёлке полгоршка постных щей, несколько варёных картофелин, ломоть хлеба. Маркел молча приступил к еде, и председатель окончательно утвердился: «Истый ворон! Сел и клюёт как извеку своё, и никакой тебе любезности».
В кухне было две двери: одна открывалась в сени, другая вела в прихожую – обширное помещение с ходами в две комнаты и в столовую, которую чаще называли горницей.
Пастухов перед тем, как уйти, сказал:
– Я всегда ухожу через прихожую и там на двери из сеней замок повешу. А на вот эту дверь в сени замка нет, приколотили, видите, крючок, да плохо. Дверь потянуть, и в щель можно нож просунуть, крючок снять. Илья Обреев так сюда и проникает ночевать.
Тут выдержка подвела человека из милиции, у него вырвалось:
– Обреев?
Пастухов, довольный, что на сей раз Маркел удивлён, охотно заговорил:
– Он тут с вами жил, и куда ж ему деться? От военной службы в бегах, проживает то у нас в селе, то поблизости. У него в руках, вы-то знаете, любое дело спорится. Он за всякую работу берётся за кусок хлеба. Мужик мирный. И как я дверь на крючок закрою и другим ходом выйду в сени, а их запереть нечем, он через них сюда.
Неделяев вскочил из-за стола, резко повернулся к Пастухову:
– Он и сегодня придёт?
Авдей Степанович произнёс рассудительно:
– Чай, зима на дворе, а тут печь всегда истоплена, и ему тут привычное жильё, другого не было. Сторожем против него нам некого ставить, оружия нет.
Маркел стал опять невозмутимо-молчалив, председатель сельсовета попрощался с ним до утра и ушёл.
6
В тёплой кухне Неделяев снял китель и разулся, перед этим положив наган на табурет у лавки. В окно были видны мерцающие звёзды. Он задул свечу, лёг на постланную на лавку шинель, стал подрёмывать. Прошло не более получаса, как в сенях скрипнула дверь, затем кто-то снаружи потянул на себя дверь кухни, слегка звякнул поддетый снизу сброшенный крючок. Вошедшая фигура в темноте уверенно направилась к столу: пришелец не ожидал кого-то здесь застать.
Маркел, схватив наган, сел на лавке, выкрикнул:
– Стой! Стрелять буду!
Фигура замерла, раздался растерянный, дрогнувший в сомнении голос:
– Кажись, знаю тебя…
– Возьми на столе спички, зажги свечу! – приказал Неделяев.
Пришедший исполнил, что было велено, вытянул руку с горящей свечой – свет упал на лицо Маркела, на револьвер:
– Правда, ты…
– Поставь свечу на стол перед собой! – с этими словами Неделяев встал, не опуская нагана, обошёл стол, приблизился к пришельцу. Тот был в нагольном полушубке, в малахае, лицо заросло щетиной. – Вот она – финка твоя. Бандитом стал, Обреев, – произнёс Маркел мрачно, указывая взглядом на нож, который пришелец положил на стол, перед тем как зажечь свечу.
Илья Обреев удивлённо-тревожно всматривался в Неделяева:
– Ты это к чему?
– Я – направленный сюда представитель рабоче-крестьянской милиции, – проговорил тот неторопливо и веско, – председатель сельсовета Пастухов отвёл мне здесь ночлег. А ты открыл запор, проник сюда с ножом – меня спящего зарезать.
– Да откуда ж я знал, что ты здесь? – вырвалось у ошеломлённого Обреева.
– А зачем сюда с ножом проник? Переночевать? – Маркел коротко рассмеялся. – Скажи в ЧК. Может, и поверят.
– Да я тут…
– Часто ночуешь? – перебил Неделяев с издёвкой. – И потому крючок прибили, чтобы ты его ножом поддевал. – Он сменил тон на резкий и угрюмый: – Я мог в тебя сразу стрельнуть как в тайно проникшего. Нож при тебе, и я был бы полностью прав перед товарищами.
Илья Обреев в усилии доказать, что всё не так, как представляет Маркел, пробормотал:
– Я ни на кого не посягал…
Неделяев сказал сухо:
– Посидишь ночь в погребе, а завтра отправлю тебя в уездную ЧК. Там разберут, как ты относишься к советской власти, чем промышляешь и для чего пробрался с ножом в сельсовет.
Илью пробрало до печёнок страхом от того, что его ждёт.
– Я понял… хочешь показать себя: я бандита поймал! – произнёс он со смиренным укором. – Но имей сердце, – попросил жалобно, – не гони в погреб!
– И мне всю ночь тебя караулить? Была бы верёвка, я бы тебя связал.
– Есть верёвка, за печкой Пастухов спрятал. Можно взять?
Маркел разрешил, и, когда Обреев достал из-за печки и подал ему связку верёвок, спросил, что с ними делал Пастухов.
– Лошади ноги связывали. Он велел сельсоветскую лошадь зарезать – без мясного не живётся, – пояснил мимоходом, в мыслях о своём, Илья, скидывая полушубок.
Неделяев про себя усмехнулся. По его знаку Обреев расположился на полу на полушубке, который предусмотрительно расстелил поближе к печке. Маркел связал ему руки и ноги, произнёс с задушевной злостью:
– Замечу какую твою попытку, думать не буду – стрельну!
Погасив свечу, прилёг на лавку, револьвер – под носом на табурете. В рассеянной темноте хорошо различим скорчившийся на полу в трёх шагах связанный человек. Он было заговорил о своей невиновности – Неделяев сказал озлобляющимся голосом:
– Давай, давай, чтобы я встал. Но если я встану, то лягу, когда тебя в погреб посажу.
7
Спозаранок придя в сельсовет, Авдей Степанович Пастухов направился в кухню через холодную прихожую, постучал в дверь и, открывая её с пожеланием доброго утра, осёкся. За столом сидели друг против друга Неделяев и Обреев, у которого за спиной были связаны в локтях руки. Перед ним стояла кружка, в которую Неделяев опустил сухарь, поднёс ко рту связанного: тот откусил, стал жевать, меж тем как волостной милиционер повернул голову к вошедшему:
– У меня к вам дело, товарищ председатель сельсовета. Нужны запряжка и тулуп. Я свою лошадь под хомут не дам.
Кружка, по-видимому, с кипятком, стояла и перед Маркелом, рядом лежал второй сухарь. На Пастухова от печи наплывало тепло, за чугунной дверцей потрескивали горящие поленья. Дивясь на картину, он спросил милиционера, не сумев скрыть недовольства:
– Далеко ехать хотите? – и тут же нетерпеливо заговорил: – Что тут случилось-то? Надо бы мне знать, расскажите! Тулуп – куда ни шло, а лошадь и телега не стоят наготове…
Неделяев взял свой сухарь и, погружая его в кружку, принялся есть, не отвечая на вопросы Пастухова, сообщая лишь, что повезёт арестованного на ближнюю железнодорожную станцию, где стоит красноармейское подразделение и имеется ЧК. Авдей Степанович потоптался и, не услышав более ни слова, ушёл, решая, у кого из мужиков потребовать лошадь, у кого – телегу. Зима была в самом начале, снега выпало мало: сани не годились.
Спустя часа полтора из села выехала запряжка. Правил, сидя на передке, Илья Обреев, за его спиной полулежал в телеге Неделяев в тулупе поверх шинели, в казачьей с коротким серым мехом папахе, держал руку на положенной рядом винтовке.
День был облачный, тихий, с морозцем, колёса звонко дробили ледок мелких лужиц на окаменевшей дороге, которая уходила к горизонту по равнине, бело-сероватой от тонкого слоя снега, местами чернеющей островами пашни. До железнодорожной станции было двадцать пять вёрст.
Илья обернулся, выдохнул парок:
– Маркел! С охотой меня на смерть везёшь?
– А ты правильно сказал: вроде ты меня везёшь, а везу-то тебя я! – ответил, ёрничая, Неделяев. – И не надо меня трогать пустыми вопросами. Я знаю дело. Ты – вредный элемент!
– Какие слова-то узнал, да-а… этими словами тебя Москанин купил, – бросил, вновь обернувшись, Обреев. – Образованный человек жевал и тебе в рот клал, что пришёл твой праздник.
– Он и для тебя пришёл, но в тебе души не хватило на перемену жизни, – сказал с презрением Неделяев.
– Злобы у меня не было на тех, кто не виноват, – Илья предоставил лошади идти шагом и, глядя назад на полулежащего в телеге Маркела, выкрикивал:
– Кто виноват, что отец умер и оставил на мать меня и трёх девок? И что взял меня к себе дядя, который бить не уставал? Я от него убежал к чужим и учился и на плотника, и на шорника, и на кузнеца. Не все хозяева были злы, но только от Данилова я узнал справедливость. Скажи, что я вру и он не платил по договору? не кормил тем, что и сам ел? И этим он заслужил…
– А ну замолкни! – крикнул Неделяев, с угрозой берясь обеими руками за лежавшую рядом с ним винтовку.
Ему было против души слушать то, чего коснулся Обреев. Не то чтобы Маркел старался забыть март 1918 года. Претило, как может быть вывернуто происшедшее и подсунуто под нос.
Сырой ветреной мартовской порой в Саврухе заговорили, что поблизости объявились красные дружины, которые поступают с жителями как враги, ищут, у кого что можно забрать, и забирают.
Раньше в ходу была мысль, что красные воюют только с казаками. Кто из селян вникал, почему Оренбургское казачье войско во главе с атаманом Дутовым признавало Временное правительство законной властью, а коммунистам, совершившим Октябрьский переворот, не подчинилось? Коммунисты кричали, пели, трубили о революции, а против них был создан Комитет Спасения Родины и Революции.
В Оренбуржье, помимо казаков, русских крестьян и горожан, жили переселенцы с Украины, башкиры, татары, казахи, другие народности, и от каждой, от каждого местного самоуправления вошли представители в Комитет. Как и представители всех партий – от конституционных демократов (кадетов) до эсеров и меньшевиков.
При этом, однако же, многим жителям изобильного края было невдомёк, что спасение Родины и Революции означает спасение, по меньшей мере, уклада жизни, без которого твоё жильё, твоё имущество уже не будет твоим, как прежде.
В то время дом Фёдора Севастьяновича Данилова глядел на обширный двор всеми пятью окнами, жестяная крыша была выкрашена зелёной краской. В хлеву мычал бык, из свинарника доносилось хрюканье.
Около полудня Маркел повыгреб из овчарни помёт, пошёл было в дом, как вдруг во двор въехал всадник в городском пальто, в беличьей шапке, за ним ещё несколько: те в шинелях, за спиной – винтовки. Человек в пальто сошёл с лошади на тающий снег, поглядел на амбар, конюшню, овин, на другие добротные хозяйственные строения, после чего окликнул Маркела, который следил за ним с любопытством: