Contra – Контра
«Кто, покинув Отчизну, сможет убежать от себя?»
Гораций.
«При желании можно выклянчить все:
деньги, славу, власть.
Но только не Родину, господа.
Особенно такую, как моя.
Россия не вмещается в шляпу!»
М. Булгаков «Бег»
Часть 1-я
Глава 1
1942 год. Ленинград
Баржи, вывозящие детей из погибающего от голода Ленинграда, они не пожалели. Располосовали из пушек и пулеметов и пустили на дно минуты за три-четыре. Идущий за ними второй очередью конвой увидел на темных волнах только плавающие детские пальтишки, шапочки, варежки да игрушки. Кукол и зайчиков на воде было много.
– Ненави-и-ижжу! – Прошептал Григорий, смотря в иллюминатор. – Ненавижу-у!
Он приберегал это воспоминание для крайних случаев. Гнал его от себя в суете войны, не хотел, чтобы оно замылилось и потеряло свою силу. Но когда слышал он знакомые строки: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна», видел он именно эту тоскливую ладожскую волну и плюшевого зайчика в ней.
Зайчика он запомнил. Его держала девочка на пирсе. Дети, не смотря на войну, даже здесь все время смеялись, вызывая улыбки. Их присутствие и радость растопляли суровость военных. Детей повели к трапу, и эта девочка обернулась и вдруг улыбнулась ему так радостно и открыто, что Григорий не удержался и тоже широко улыбнулся, помахав ей на прощание.
Сейчас это воспоминание было некстати, и Григорий, оторвав лоб от холодного стекла, выпрямился и пошел к себе в каюту. Надо было собираться. Его внезапно и неожиданно вызвали в штаб.
Дневник Арша
Сегодня я пошел полюбоваться закатом к крепости El Morro. Смотрел на силуэты пальм на Isla de Cabro, на Каньюэлу (Canuela), а сам думал о России. Видимо, каждому необходимо какое-то время пожить в другой стране, чтобы посмотреть на свою со стороны. Чтобы начать скучать, увидеть и почувствовать ее по-новому.
Пока я не попал в Пуэрто-Рико, я вообще не задумывался, зачем мы, русские, в этом мире? Почему мы оказались самой большой страной с неограниченными запасами полезных ископаемых? И тут я вдруг понял, что это глупый вопрос. Страна, как и семья, должна жить в первую очередь для своих людей. Для их счастья, и другой идеи не должно быть. Интересно, что думают пуэрториканцы о своей стране? Они смущаются, когда я их об этом спрашиваю. Этот остров оказался ровно посередине между двух Америк. Латиноамериканская культура встретилась с Североамериканской именно здесь. Так же, как и Россия не стала ни западной, ни восточной, так и Пуэрто-Рико занял совершенно особое место между двух культур, двух моделей ценностей.
Главные герои русских сказок – это лентяи, которые радуются жизни и встают с печки только тогда, когда приходит большая беда. И каждый пуэрториканец в душе тоже так и остался немного крестьянином – «хибаро». Его глубинным мотивом существования является желание жить беззаботно и радостно.
На курсе «История и культура Пуэрто-Рико» я узнал, что много десятилетий пуэрториканцы отправлялись в большие города на заработки, и в США живет больше пуэрториканцев, чем дома. А мне кажется, что эта здоровая лень, радость и умиротворенность являются нашим вкладом в общую копилку цивилизации. Разве западный мир, где все суетятся, боятся будущего, не нуждается в этом умиротворении и радости?
Я хотел обсудить это сегодня вечером с Андреем. Пришел к нему в гости, когда солнце село, и притащил диски с Бичевской и Вертинским. «Маме он очень нравился, – сказал Андрей. – Она так и не приняла, что он вернулся в Совдепию». В этот момент Бичевская запела старый русский дореволюционный гимн: «Боже, царя храни!», и Андрей вдруг засмеялся: «О! Это для брата!» Он имел в виду Владимира. Владимир лет на пятнадцать старше Андрея. Он родился тогда, когда в русской иммиграции еще верили в возможность свержения коммунистов и восстановления монархии. Надо о нем написать поподробнее.
А завтра ко мне едет Вася!
Он потерял работу и рассорился со своей подругой. Теперь он обижен на весь мир и в особенности на женщин. Хочет зализать у меня свои раны, лежать на пляже, пить пиво и жаловаться на жизнь. Ну что ж, такая у меня профессия. Я слышал здесь от одного психолога анекдот. Когда ему звонят, он вместо «Здравствуйте!» говорит: «Жалуйтесь!»
Кстати, у пуэрториканцев есть удивительная привычка! Они звонят вам и сами спрашивают: «Кто со мной говорит?» (“Quen me habla?”)
20… год. Сан-Хуан
Отец Андрей был крупным и красивым седовласым мужчиной с высоким лбом, тонким носом и чуть полными губами. Двигался он степенно и мягко. Совершенно он не был похож на своего старшего брата Владимира. Владимир жил с Андреем вместе, в большом доме, где, помимо них, жили еще сын Андрея со своей семьей и еще какие-то постоянные гости, о которых Арш мало, что знал. Дом был открыт для своих, какими Арш, Леша и даже Вася, который приехал просто в гости, стали автоматически. Всех их и привлек Владимир для работы в федеральном суде, когда американцы привели в порт судно с тонной кокаина на борту.
Дом братьев очень нравился Аршу. Здесь словно бы пахло Россий, но не той, которая переименовалась из СССР, а другой, которая жила в людях, водивших такси по улицам Парижа, слушала песни еще не вернувшегося в Вертинского и ждала, когда же этот самый СССР снова станет Россией. Когда Арш поделился этой мыслью с Владимиром, тот скорчил гримасу и усмехнулся. Он видел эту жизнь с той стороны, с которой такие чувства были непонятными.
– Вы в Совдепии придумали себе какой-то несуществующий Париж, несуществующую западную культуру и сами же в свою выдумку поверили. Первые слова, которые я услышал в Париже, были «грязный иностранец». Есть было нечего. Когда немцы вербовали на фронт русских, многие шли только потому, что там кормили. И я тоже пошел.
– И вы?!
– Да. Нас в поезд сунули, везут. Но не кормят. Я на какой-то станции украл гуся, съел и сошел с поезда. Потом до Португалии добрался. Оттуда в Канаду. Из Канады пешком в Америку. Там мне сказали, что надо в иммиграционную службу идти и смотреть, дадут мне грин-карту или нет. Мне дали. Андрюшка с мамой в Париже остались. Он маленький еще был.
Глава 2
Солнце как-то внезапно, как это бывает на юге, закатилось в сияющую расплавленную щель между фиолетово-бардовым небом и темным, как кожура баклажана, морем, и Арш вдруг заметил, что не может больше разглядеть ни одной буквы. Он отложил дневник, поднял лицо вверх и уставился во тьму, сгустившуюся над городом. Он еще долго полулежал на старом диване на плоской крыше дома, где снимал квартиру. Крыша прилагалась к квартире, и хозяин категорически настаивал на том, что с нее открывается чудесный вид. О чем он не упомянул, так это о том, что днем крыша прогревалась солнцем так сильно, что по ней нельзя было пройтись босиком, а квартира под ней становилась похожа на духовой шкаф. Даже потолки по местной традиции высотой в пять метров не спасали. Зато квартира внизу пустовала и получалось так, что весь дом находился у Арша в единоличном распоряжении. Эта часть города считалась историческим центром, и снимали здесь в основном иностранцы и местная богема: поэты, писатели, музыканты и прочие бездельники, которые стягивались к открытым кафе на площади и весь день сидели в тени навесов со стаканчиками кофе, сваренного таким крепким, что что даже на жаре от него холодели руки и немного потряхивало. Иностранцы снимали здесь квартиры не долго. Рано или поздно они понимали, что вид на крепость, порт и древнее кладбище не заменяет комфорт современных квартир, и съезжали, а Арш остался. Возможно, в этом был виноват тот самый огромный полуразвалившийся, но такой удобный диван на крыше, на котором он любил готовиться к занятиям ранним утром и вечером и на котором сейчас задремал. Внезапно он всхрапнул и проснулся. Вокруг было уже совсем темно.
Он вспомнил Юлиана. Того контрабандиста, которому переводил. Они вместе с адвокатом несколько раз приходили в федеральную тюрьму перед судом. Адвокат просил перевести совсем немного. Он объяснил, что судья предложил им пойти на сотрудничество с правосудием и сознаться в совершении преступления. Юлиана же больше интересовала судьба самого судна.
– А где вообще судно стоит? – Спросил он у Арша.
Арш не знал, но перевел этот вопрос адвокату.
– Просто оставили в самом дальнем углу гавани рядом с кладбищем кораблей, – вяло сказал адвокат, отвлекаясь от своих бумаг.
– Что, и охраны нет?
– Судно конфисковано и никому не нужно. Его, возможно, вообще зальют соляркой и подожгут в открытом море. А когда оно выгорит, то продадут на металлолом.
– Что, правда?
– Не знаю. Может быть, на торгах продадут. Хозяин судна не заявлял права.
Адвокату явно докучали лишние вопросы.
Юлиан посмотрел на Арша, переводящего это, но ничего не сказал.
Глава 3
1942 год. Ленинград
– Среди прочих, переданных нам правительством Великобритании, будет вот этот.
Приятный человек вытащил и показал фотографию.
– Это царский генерал Николай Урусов. По нашим сведениям, у него в России осталась и работает на иностранную разведку жена. Нам найти ее не удалось. Поэтому ваша задача любыми средствами, как только он окажется на борту, выяснить у него все, что ему известно о ней. Любыми средствами. У генерала во Франции осталась новая жена и дети, так что можете указать ему простой выбор. Если не выдаст первую жену, мы вынуждены будем ликвидировать его новую семью. Я мог бы выдать вам в помощь кого-нибудь, но у меня указания информировать об операции не более одного человека, так что подумайте хорошо, как провести разговор. Генерала не жалеть. У него на совести столько…
Приятный человек снова заглянул в папку и сделал скорбное лицо.
– Как только выясните местонахождение жены, мгновенно телеграфируйте. Вам задача полностью ясна?
Григорий кивнул.
– А чем вызвана такая спешка?
– Этого вам, Григорий Николаевич знать не нужно. Других фотографий у нас нет.
– Ничего. Я его узнаю, – ответил Григорий, удивляясь непонятной уверенности, что теперь узнает этого человека везде. Лицо генерала на семейной фотографии выглядело таким знакомым, как будто он и в самом деле хорошо знал его.
Дневник Арша
«Я хотел побольше написать о Владимире, чтобы потом не забыть. Несмотря на то, что ему уже больше восьмидесяти лет, мы сдружились. Владимир Николаевич Урусов – это удивительный старик! Он родился во Франции, в семье царского генерала. Его бабушка была семь раз заочно приговорена к смертной казни за деятельность против советской России. А еще он, наверное, единственный живой русский монархист, которого я встречал. Думаю, что это у него от отца. Отца его, царского, или белого генерала Николая Григорьевича Урусова, во время войны выкрали и расстреляли большевики. Отец надеялся, что фашисты свергнут власть Сталина, и тайно посетил Великобританию, чтобы организовать русских белоэмигрантов там, но был схвачен и передан Советам. Владимир, когда узнал об этом, записался к немцам, чтобы отомстить, но, по иронии судьбы, оказался во французском сопротивлении. В оккупированной Франции многие русские иммигранты голодали, и немцы набирали их в добровольческую армию. Многие шли только потому, что немцы обещали кормить. Владимир тоже записался. В эшелоне, который шел через Францию, еды им так и не дали. Поэтому, на какой-то станции он поймал гуся, съел его с товарищами и сбежал. После этого он оказался во французском подполье. А еще через три года, пройдя пешком через Испанию, добрался до Португалии и оттуда пароходом попал в Канаду. Из Канады он пешком перебрался в США и получил грин-карту. В США он, благодаря тому, что знал несколько языков, работал на секретные службы. А на пенсии поселился у брата в Пуэрто-Рико. На русском, французском и английском он говорит без акцента. Но и здесь за несколько лет, несмотря на возраст, стал бегло говорить на испанском. Правда, на каком бы языке не говорил, он постоянно вставляет в свою речь слова из французского. У него нет машины, он ездит на мотороллере. Так я и увидел его первый раз: в мотоциклетных очках с желтыми стеклами, шлеме, шортах и сандалиях. Он курит и считает, что весь вред не в табаке, а в сигаретной бумаге. Поэтому он курит трубку. Трубку он сделал сам из куска черного дерева, хотя я не могу назвать трубкой кусок дерева, в котором с одной стороны он просверлил отверстие для табака, а с другой – дырку для соломенной палочки, которую он использует, как мундштук. А еще в своем возрасте он остается бабником. Причем умудряется заводить шашни с молоденькими. Сейчас он крутится с одной доминиканкой и ведет себя с ней так, как будто ему не восемьдесят, а восемнадцать. Как ему это удается… Бог знает.
Он настолько живчик, что не может без работы. Поэтому работает во французском культурном центре, но что он там делает, ни я, ни кто-то другой не знает».
20… год Сан-Хуан
Благодаря отцу Андрею, русская община в Сан-Хуане по воскресеньям становилась интернациональной. В церкви собирались копты, греки, украинцы, сербы, болгары. Болгары и сербы все довольно хорошо говорили на русском, а для украинцев русский иногда был первым, а не вторым родным языком. Службу вели на трех языках: на старославянском, как было заведено в русской православной церкви за границей, на английском и на греческом. Старославянский лучше всего понимали болгары и Арш, который понимал старославянский потому, что у бабушки, которая родилась еще до революции, были Библия и молитвослов на том языке и она объясняла Аршу непонятные слова. В современной России служба велась на русском, и старославянский русским иммигрантам был понятен лишь наполовину. Отец Андрей создавал атмосферу, в которой все чувствовали себя братьями. Другой священник, отец Петр, был строже. Как-то раз он прочитал гневную проповедь о недопустимости кремирования умерших. Речь шла о бедной болгарке, которая умерла в Пуэрто-Рико и завещала похоронить свой прах на Родине. Все слушали молча, но внутри понимали, что везти тело через океан было практически невозможно. Впрочем, строгость Петра к неукоснительному соблюдению церковных правил была объяснима. Большую часть жизни он жил в монастыре, где устав и правила были намного строже, чем в миру. Да и строгость его в отношении устава полностью нивелировалась тем, что в жизни он был самым сердечным человеком, которого Арш когда-либо встречал.
Глава 4
Арш потянулся на старом диване и посмотрел вокруг. Было уже совсем темно. Ночь здесь иногда приносила только темноту, без прохлады. Арш вытащил из-под себя бинокль, в который разглядывал порт днем, повертел его в руках и отложил. Сейчас он все равно был бесполезен. Но днем Арш все-таки отыскал сухогруз Cent-Cossac в акватории и прикинул, как до него доберется. Он бездумно посмотрел в сторону порта, а потом резко встал и начал наносить удары по боксерскому мешку, который висел здесь же на перекладине навеса от солнца. Минут через двадцать он спустился вниз, принял душ и переоделся. Можно было подождать и еще, но Арш почувствовал, что если он не выйдет сейчас, то просто растеряет решимость. Он стал собираться, размышляя по дороге о том, что, наверное, нехорошо брать катер отца Андрея без разрешения, но сказать ему, для чего он берет катер ночью, он все равно бы не смог.
Катер он взял, чтобы добраться до арестованного со всей командой сухогруза. ВМС США задержали и привели в порт Сан-Хуана сухогруз, на борту которого обнаружили самую крупную за все время работы АБН (DEA) партию кокаина. Партия действительно была впечатляющей. Больше тонны. Команда, которая состояла целиком из украинцев и русских, ждала суда в федеральной тюрьме, а немногих русских, которые жили, учились и работали в Сан-Хуане, пригласили в федеральный суд переводчиками. Подтянул всех Владимир, брат священника местной православной церкви, отца Андрея. Владимир был много старше отца Андрея, но не смотря на возраст, был по-мальчишески не только худ, но и удивительно строен. Казалось, кто-то специально слил в нем воедино пронзительный чистый взгляд ясных голубых глаз, решительно поднятый подбородок и кавалергардскую выправку. Смешно выглядела его фамилия во французском паспорте Ourousoff. Владимир ничем особым не занимался. Подрабатывал больше от скуки, чем от нужды во французском культурном центре при посольстве Франции и был в курсе почти всех новостей.