Люди не приходят на такие разговоры с хорошим. Они приходят только с плохим – с таким, о чем вспоминать не хочется.
– Твой директор сказала, чтобы я на встречу с тобой вопрос приготовил. Самый главный, который мучает… Какой у меня вопрос? «Что во мне не так?» Вот какой вопрос…
Ну ладно… Короче, я вышел, но никуда не поехал. На лестничной клетке остался… Потом послал ей эсэмэску: «Я дома. Все хорошо. Целую». У нас так принято было.
Ты понимаешь, я не то чтобы предчувствовал говно какое-то, а точно знал. Прям уверен был. И тут лифт поехал – вызвал кто-то. Время позднее очень, лифтом никто не пользуется. А тут прям грохот раздался. Как взрыв. На площадке комнатка такая была, где мусоропровод. Я спрятался там.
Лифт приехал на этаж. Вижу: из лифта мужик выходит и идет к Иркиной квартире. Он еще не подошел, а она уже выскочила, на нем повисла.
Ничего у меня в глазах не помутилось, и плохо мне не стало. Я – мужик закаленный, девяностые пережил – и жив остался, и капиталец сколотил неплохой.
Это я потом переживал сильно. Пил даже. И сейчас пью. Не суть.
Тут понятно было, что делать. А когда понятно – не плохеет.
Я из комнатки вышел, к ним подошел.
Они не удивились оба. Прям как будто ждали меня. Мужик этот, главное, улыбнулся мне, шаг навстречу сделал, даже руку протянул.
– Ты, наверное, Михаил? – спрашивает. – Мне Ирка про тебя рассказывала. Ты не думай, нас с ней ничего не связывает, кроме секса. Если она к тебе попривыкнет и у вас все всерьезку начнется, я сразу отвалю. Мы с Иркой так и договорились.
А Ирка, главное, смотрит на меня своими глазами и говорит:
– Мишк, ты хороший очень, правда. Мне интересно с тобой. Разговаривать там… И вообще… Только вот ты не возбуждаешь меня совсем, понимаешь? Ну вообще. Я тебе знаешь что скажу? Ты, когда целуешься, сглатывай, ладно? А то противно, понимаешь… Ну…
Он замолчал.
Молчал долго.
– А дальше что было?
– Что было? В морду ему дал.
Ира же рядом со мной стояла. Я ее отодвинул немножко и ударил его. Сильно. Каюсь. Не рассчитал. Он в квартиру влетел. Рухнул там. Грохот раздался. Видимо, упало что-то.
Ирка ахнула. Хотела в квартиру побежать. Но я ее схватил. За волосы. Лицо ее повернул к себе, даже не знаю зачем. Потом толкнул сильно. Она упала, наверное… Не знаю. Я к лифту пошел и уехал.
– Больше вы не виделись?
– Она звонила на следующий день. И потом еще звонила. То ли извинялась, то ли объяснялась… Не важно. Я слушал – трубку не бросал. Я вообще трубки не бросаю никогда: мерзко быть невежливым.
Только мне уже стало неинтересно. Понимаешь? В любви должно быть интересно. Вообще, в жизни должно быть интересно. А уж в любви… И вот теперь я хочу понять: что во мне не так? Буду я сглатывать перед поцелуем. И все, что ли? И все? Тогда нормально все будет? Все?
Я сначала рос в абсолютной уверенности, что любовь – это хорошо. Это даже не просто так себе хорошо, но это лучшее, что есть в жизни.
Много ли книжек про счастливую любовь? Фильмов там? Пьес?
«Они жили счастливо и умерли в один день…»? Неинтересно!
Интересно про страсти роковые, про измены… Про треугольники любовные, квадраты, ромбы…
Если собрать лучшие стихи о любви – это что такое будет? Крик о расставании. Вопль о непонимании. Вой об одиночестве.
«Я вас любил так искренно, так нежно. Как дай вам Бог любимой быть другим».
Вот что это будет.
Психологи пишут, что настоящая любовь – это свобода. Психологи всегда выдают желаемое за действительное. Психологи пишут о том, как надо.
А мы тут живем как есть.
Она не звонит.
Она не пишет.
И, главное, она знает, как я жду ее сообщений. А не знает, так чувствует.
Это такая тактика у них в крови, у женщин.
Тут ведь как?
Она исчезла. Не звонит, не пишет.
И тогда – что? Тогда я думаю про нее. Им ведь очень важно, чтобы про них думали. И она знает точно: если исчезнет – тогда думаю. Придумываю. Фантазирую. Злюсь даже. Но занят ею.
А позвонит – тогда что? Успокоюсь. Займусь своими делами. Забуду. Хоть на время, но забуду.
А так – нет.
Вот она и не звонит.
Когда женщина говорит:
– Я считаю, что любовь – это то-то…
Например: любовь – это нежность.
Вот когда она так говорит, она убеждена, что эту нежность должен мужчина проявлять по отношению к ней. Ей и в голову не приходит, что мужчина тоже нуждается в нежности.
Трудно, что ли, позвонить?
Или написать просто: скучаю…
Трудно, что ли?
Когда я влюбился в Ольгу, я был счастлив. Я был счастлив абсолютно.
Помню, я шел из школы домой и думал, что если, например, у тебя двойка, но ты влюблен, то ты счастлив и радостен. А если у тебя пятерка, но девушки у тебя нет, то ты несчастлив и печален. Значит, настроение, и, в конечном итоге, жизнь зависит не от работы, а от любви.
Тогда я очень обрадовался этой мысли. Мне казалось, что она делает жизнь яркой и солнечной. И понятной, что самое главное. Ведь главная проблема юности – неясность окружающей жизни.
В юности жизни очень много. И она неясная очень. С ориентирами проблемы и с фундаментом.
А тут – раз! – понятно все: любовь – главное. Здорово, хоть и сердито.
Я тогда еще не понимал, до какой степени сердито.
Но когда Ольга сказала мне: «Я не понимаю, что такое любовь. Я понимаю, когда с человеком плохо или хорошо. С тобой мне плохо», – луч погас как-то сразу.
Потому что никакой это не луч был, а так – иллюзия. Ясная жизнь – и что хорошего? Ясность – она ведь тоже может быть отвратительной.
Любовь в жизни главное? О’кей. Только понимаешь ли ты, что это означает? Несвободу – вот что.
Ты либо влюблен, либо свободен.
Жизнь – это бесконечный выбор зависимостей, который мы делаем сами.
От чего предпочитаете зависеть, сэр?
От карьеры, от денег, от славы? От родителей? От начальства?
Это все в твоих руках. Мы сами строим ту реальность, в которой живем, и значит, сами за нее отвечаем.
Хорошо тому, кто зависит, скажем, от карьеры или от денег. Строй. Зарабатывай. Вперед, родной!
А если от любви?
Ведь не ты ее находишь, а она тебя. Хочет, сука, находит, а не хочет…
А ты несвободен.
А она не находит.
И что тогда?
И что с твоим настроением, с твоей жизнью?
Поняв, что у меня больше нет девушки, и возненавидев имя «Ольга» на всю жизнь, я поплелся домой.
На столе, на белой скатерти, стояла белая бутылка кефира.
Пустой стол. Скатерть. Бутылка кефира. Все белое.
«Я так же одинок, как эта бутылка кефира на столе», – подумал я. Мне было шестнадцать лет, и я совершенно не понимал анекдотичности сравнения.
Мне было шестнадцать лет – хороший возраст, чтобы осознать и не забыть: если рядом с тобой нет женщины, рядом с тобой нет никого. Ты живешь в пустоте.
Я совершенно точно знал, что такую, как Ольга, я не встречу больше никогда. Я вспоминал ее грудь и понимал, что такой груди больше не будет в моей жизни, это единственная на свете грудь, и я ее упустил.
Я надавил на зеленую, из мягкого металла сделанную, «шапочку» на горлышке бутылки; «шапочка» снялась. Я закрыл горлышко ладонью и взболтал. Потом выпил теплого мерзкого напитка.
Неполная бутылка уже не казалась величественной.
Мне хотелось нарушить метафору одиночества. Мне казалось, что это поможет моей жизни.
Мне было шестнадцать лет, и я тогда еще не знал: забыть женщину можно только с помощью другой женщины. Они так и будут вытеснять из моей души друг друга, чтобы в душе осталась пустота.
Но тогда я еще всего этого не знал.
Результатом всякой первой любви бывает ощущение окончательного конца жизни.
Пожалуй, никогда я не испытывал ощущения такого окончательного тупика, как в тот вечер, попивая невкусный теплый кефир в надежде поломать метафору, а значит, жизнь.
Меня предавали. Я предавал. Меня бросали. Я бросал.
Женщины рожали от меня детей, и мы расставались.
Женщины не рожали от меня детей, и мы расставались все равно.
Мы расставались естественно и трагически; глупо и умно; навсегда и на время…
Но никогда – никогда! – в жизни не было у меня больше ощущения такого безнадежного и бессмысленного существования, как в тот вечер.
Вот ведь Бог – Он все правильно делает. Он всегда все делает правильно. Он дает человеку трагическую первую любовь. И ты проживаешь в ней сразу ровно то, что будешь проживать потом.
Восторг, спокойствие и уверенность, трагедия потери… Такие вот этапы.
Дальше все будет именно так: восторг, спокойствие и уверенность, трагедия потери.
Восторг, спокойствие и уверенность, трагедия потери… Восторг, спокойствие и уверенность…
И так – до бесконечности.
Только в первый раз все более обостренно. Опыт, конечно, облегчает существование, но лишает открытий…
Господь как бы говорит: оно тебе надо, дорогой? Вот так вот будет всю жизнь. Подумай: отличная оценка важнее любви, разве нет? Научись получать пятерки – сделаешь карьеру. Сделаешь карьеру – будут деньги. Будут деньги – появятся возможности. Появятся возможности – возникнет свобода.
Это понятная логика. Очевидная.
А с любовью – что?
Восторг, спокойствие и уверенность, трагедия потери… Восторг, спокойствие и уверенность, трагедия потери… И так всю жизнь?
Оно тебе надо, дорогой?
Бог дает нам несчастье первой любви, чтобы мы успокоились. А мы чего?
А мы не слушаем Бога. Молимся. Просим о чем-то своем, нам необходимом. Но не слушаем. Ни в любви. Ни в чем другом.
Гордыня…
Я все понимаю. Я слышу Бога. Но сейчас будет не так. По-другому все будет. Это не грабли. Это новый путь. Сейчас будет не так, как раньше. Потому что есть логика, но ведь есть и чудо.
На что надеяться в любви, как не на чудо, если она сама и есть чудо?
Первый раз надеешься на чудо. Грабли.
Успокойся!
Нет. Еще раз надеешься на чудо. Грабли.
И опять. И снова.
И так – до седых волос. Или – до лысины, как в моем случае.
Почему-то очень долго я не выливал остатки кефира. Я ненавидел Ольгу. И мечтал, чтобы она мне позвонила. Мне казалось, что эта треклятая бутылка соединяет нас.
Я был сумасшедший. Как бывает сумасшедшим всякий, кто потерял любовь.
А потом я встретил Катю.
Я посмотрел на телефон: вдруг нечаянно я выключил звук и эсэмэска пришла?
Не пришла, конечно.
Разумеется, не пришла. А как же иначе?
– Ужасно неудобно рассказывать про это все… Чужому человеку… Извините… Но свои… Они же любят меня очень. Потому и свои, что любят. Они говорят: рви, убегай, улетай… Куда я убегу? У меня ж клиенты… И ребенок… Еще года нет ему.
А вы ведь можете дать совет, да? Потому что я сама не в состоянии разобраться. И вообще, так ужасно все… Ужасно… Эталонная красавица. Идеальная фигура. Огромные голубые глаза.
Периодически всхлипывает, вытирает глаза салфеткой, потом рвет ее, обрывки аккуратно складывает в пепельницу…
И опять всхлипывает, вытирает, разрывает, складывает…
– Мы с Сашкой… Сашей… Александром… Это муж мой… Мой муж… Бывший… Ну вот… Мы с ним женились по любви. Он меня завоевывал, хотя я сдаться была готова в первую же ночь. Красиво завоевывал… Мы однажды с ним поссорились, так он кран пригнал подъемный к окнам моей квартиры, чтобы извиниться так. Представляете? Оказывается, в Москве можно за деньги заказать… Не знаю, как называется… Машина, на которой такая труба… Ты в нее встаешь, и она поднимает тебя до нужного этажа.
И вот, представляете, сижу я дома… Вдруг стук в окно… Я не испугалась даже, потому что не поверила. Смотрю: а в окне Сашкина физиономия. Представляете?
Не важно это все. Не важно уже. Вспоминается. Хотя и не важно. Вот.
Поженились мы, понятно. И начали хорошо жить. Четыре с лишним года хорошо жили. А потом… Я стала замечать что-то… В постели… Про это можно говорить?
Какой-то он стал… Не знаю, как сказать… Формальный. Можно так сказать? Нет, все делал. Но как-то формально.
Он вообще-то страстный очень, Сашка. Меня даже кусал иногда… Извините… Вот. А тут какой-то…
Мы как раз с ним тогда на балет ходили, ну, в тот период… Мы с ним часто там – театры, балет… Ну вот, я смотрю и думаю… А думаю я про свое, понятно… И вот я думаю, что балет – это же, в сущности, физические упражнения.
А когда музыка, когда страсть – страсть, да – это же совсем другое дело.
Ну, ему рассказала про это в антракте, когда мы шампанское пили… А он спросил: «Ты на что намекаешь?» Я отшутилась, поцеловала его, но чего-то так мне грустно стало, словно от предчувствия.
И тут я забеременела. Долго не получалось, к врачам ходила. Вот нашу медицину все ругают, а мне помогли.
Сашка вокруг меня прям вился весь, шагу не давал ступить. Волновался очень.
Сейчас я, правда, думаю: может, играл? Но не важно. Теперь.
Сыночек родился. Я назвала его Сашей потому, что это – единственное имя, которое для меня имеет смысл.
Когда ребенок рождается, вся жизнь вокруг него вертится, и я как-то про наши отношения с Сашей-старшим перестала думать. Да и что плохого может быть, когда такой классный пацан растет.
Когда Сашке было восемь месяцев, я перестала его грудью кормить. Сейчас ругаю себя за это: дольше бы кормила, дольше с мужем бы жили. Но устала я, если честно. В общем, перестала. И прямо вот на следующий день Саша мне во всем признался. Оказывается, у него был роман на стороне. И там тоже родился ребенок, практически ровесник нашему Саньку.
Сашка так сказал все спокойно – готовился, видимо, долго, репетировал. Вещи собрал и ушел.
Я – в слезы. Но долго же нервничать нельзя: ребенок – он, когда маленький, мать очень чувствует и тоже начинает нервничать.
Успокаиваю себя, как могу, а не выходит… Уложу его спать, разрыдаюсь, а он просыпается тут же и – в слезы. И, главное, сухой и есть не хочет, а рыдает. Удивительно все-таки Бог все упорядочивает… А вы сами в Бога верите? Не важно…
Меня знаете что мучает? Что ж это такое во мне не так, что он к другой ушел? Что-то, значит, во мне неправильное… Я ее не видела ни разу. Но ведь это не важно – красивей она меня или нет, правда? Уходят ведь не к красивым. А к каким уходят, вы не знаете?
И все у нас нормально было. Театры там, балет… Я уже говорила, да? Разговаривали много. И такое вдруг…
Что-то, значит, я не сделала? Недодала чего-то? А что, чего? Мне почему-то важно это понять. Сама даже не знаю – почему, но важно. Но вопрос мой не в этом. Посоветуйте: что мне теперь делать. Близкие говорят: пошли этого дурака. Ну, они более грубо говорят. Не важно.
А как – пошли? Он же отец. И девочка, которая там растет – там девочка родилась, Сашка мне сам сказал, – она вроде как сестра. Моего Санька без отца оставить и без сестры? Не годится… А как тогда с ним общаться, с Сашкой? Он же – предатель. Или не предатель? Может, я сама что-то не так делала… Наверняка делала.
Вот он и ушел. Я и виновата, получается, а он – не предатель.
И чего тогда?
В общем, запуталась я.
– Татьяна, а давайте посмотрим: какие есть варианты развития событий?
– В смысле: варианты? Ну, общаться или не общаться?
– Вы же сами говорите, что варианта «не общаться» не существует. Каким бы ни был отцом ваш Саша, вы же не имеете права отнимать у него сына. И сестру у брата. На самом деле это и невозможно. Все равно в конце концов дети и родители всегда встречаются.
Так что, в сущности, выбора нет…
И еще. Вы себя не корите за то, что Саша ушел. По самым разным причинам мужчины уходят. А иногда и вовсе без причин. Но женщина совсем не всегда виновата, уверяю вас.
– Да как же не виновата, если он ушел? От хороших жен ведь не уходят?
– Уходят. И еще как. От самых хороших жен.
– Думаете? Ведь с ней же еще придется общаться, понимаете? С ней-то как… Ну, с новой женой его… И Саньку́ все еще надо будет объяснять, когда вырастет. А как объяснять? Но вы правы: вариантов нет. Если я Саньку от Сашки отниму – сама себе не прощу. Мало того, что мужа не удержала, так еще и отца у сына отняла…