Худшую карьеру делает самое разумное существо на свете – человек. Его амбиции носят самоуничтожающий характер, его жадность превосходит его потребности, и на его пути липких капканов куда больше, чем он выставляет на мух и на других представителей земной фауны.
Стоя на лестничной площадке перед камерой, за которой я вижу кудлатую голову мрачного оператора и рядом – рожицу хорошенькой мартышки Аллы Домниной, я думаю именно об этом.
Мое сходство с мухой лишь в одном – я так же не брезглив, оказывается …
После короткого, но скандального интервью я вынужден запустить в квартиру оператора и корреспондентку. Они краснеют и затихают как в мавзолее. Ланцет смотрит на них и на меня с одинаковой ненавистью и нескрываемым презрением.
Съемка занимает пару минут, не больше. Потом вся группа сворачивает провода и с грохотом высыпает из квартиры, а потом и из дома. Они торопятся сесть в автомобиль и укатить на телевидение, чтобы монтировать кадры, чтобы быть первыми, чтобы схватить свой рейтинг и заработать денег для компании и соответственно для себя. Бобовский доволен, он усмехается и тоже укатывает на черном, опасном, как боевая машина десанта, БМВ, за рулем которого сидит высокий, худой парень, похожий на бывшего костолома из службы охраны первых лиц нашего славного государства.
Я вижу это из окна, и еще я вижу, что около подъезда тормозит автомобиль государственной телекомпании, потом еще один. Наконец и до них дошла информация. Но они опоздали навсегда. Жаждущий зрелищ зритель теперь будет долго еще смотреть «Твой эфир», а к этим относиться с пренебрежительной усмешкой. Они только в Кремле первые, а там какие тайны расскажут! Тайны Полишинеля? То, что действительно стоит внимания, там не скажут никому. А то, что внимания не стоит, никому и не нужно. Одна лишь пропаганда, называемая теперь «пиаром» – Public Relations, всенародная промывка мозгов.
А тут действительно нужна расторопность. И тот, кто здесь скажет свое слово первым, тому и другая вера будет. Коль здесь поспел наш пострел, так везде поспеет. Рейтинг! Деньги, Слава! Опять – Деньги! С большой буквы…
Сажусь опять на пуфик, чтобы закончить, наконец, опостылевший осмотр, заходит Максим Мертелов и начинает шарить глазами по комнате. Я искоса наблюдаю за ним и строчу под сварливую диктовку Ланцета. Максим неторопливо, чтобы не мешать нам, очень тихо и аккуратно, глядя себе под ноги, обходит комнату. Он неслышно открывает ящички, заглядывает в пепельницы, в вазочки, перебирает стопки бумаг. Потом подходит к окну, около которого я только что стоял и наблюдал за тем, как от подъезда уехали победители и подъехали аутсайдеры. Я смотрел вниз, а не на подоконник, а Мертелов смотрит как раз на подоконник. Он проводит по нему рукой, и в следующее мгновение я вижу, как в его ладони шевельнулась бумажка. Я стоял над ней минуту назад и не видел ее, а он прямо к ней шел.
Максим подносит ее к глазам и читает, потом поворачивает и читает с тыльной стороны. Я знаю этого человека, он – не муха, он, как ни странно очень брезглив, поэтому его интерес к бумажке на подоконнике говорит о том, что она того стоит.
История одной женщины
У женщин историй ровно столько, сколько женщин на свете. Их физиологические потребности и физические прелести не уравнивают их, а, напротив, даже разобщают. Женщина – не загадка, женщина – не тайна, потому что у загадки и у тайны есть ответ, а тут ответа нет, тут – бесконечность, которую не объять и не понять.
Мужской пол – экспериментальный. Он создан Господом для того, чтобы поддержать большой эксперимент, чтобы стать его инструментом, чтобы быть его объектом. В нем есть загадка, потому что на эту загадку есть ответ. Это – примитивно.
Мужской пол – обслуживающий и заблуждающийся. Мужчины полагают, что они владеют миром, потому что владеют тайной, а значит, властью. Но их тайна и их власть – земные, ограниченные во времени и в пространстве. Они не владеют главной вселенской тайной – женщиной и ее бесконечностью, не владеют, потому что владеть ею невозможно. Не понимающие этого мужчины жестоко заблуждаются, понимающие – жестоко страдают.
Екатерина Алексеевна Немировская, привлекательная женщина тридцати четырех лет, написала обо всем об этом неплохое эссе в одном глянцевом журнале для эмансипированных дамочек. Сначала она обратилась за консультацией к одному молодому хирургу, который был занят тем, что менял пол по требованию тех, кто этого хотел и кто, на его взгляд, имел на это моральное и физиологическое право.
Филолог Екатерина Алексеевна Немировская, по прозвищу Лисонька
Хирург Арсен Чикобава был человеком аскетической, даже изможденной внешности: высок, неимоверно худ, бледнолиц, с длинными, нечесаными и маслянистыми черными волосами, с вечной щетиной на щеках, с жестко очерченной нижней челюстью и раздвоенным подбородком, с бесноватым блеском проваленных серых глаз.
От него исходил мускусный запах потного мужского тела и спиртного. И еще нечто, что получается не здесь, не в этом измерении. Это – не запах тела, это – запах души. Он неповторим и непередаваем словом.
Я лежала в его постели и сквозь зажмуренные глаза наблюдала за тем, как он поднялся, как матово блеснули в утренних лучах его худые плечи, как анатомически девственно выступили ребра, будто на давно некормленом жеребце, как бесстыдно блеснули ягодицы, узкие бедра и тонкие, длинные, жилистые ноги. У него к тому же выдающееся мужское достоинство, притягивающее мой взгляд.
Арсен щедрой рукой впустил в спальню солнце – резким, привычным движением рук разметал тяжелые гардины. Я зажмурилась еще больше и улыбнулась. Он повернул ко мне встрепанную голову и покачал ею.
«Что, – спросила я, – нравлюсь?»
«Мне нравится всё, что сотворил Господь, – ответил он буднично и серьезно. – И что не надо исправлять мне».
«О! – Я села на широкой кровати и потянулась, намеренно демонстрируя ему свою умеренных размеров, но на редкость правильной формы грудь, нежную линию рук, высокую шею и втянутый, напряженный животик. – Ты близок к Господу? Ты похлопываешь его своей талантливой рукой по плечу или даже придерживаешь за бороду?»
Арсен внимательно… мне показалось, даже слишком внимательно, как это делают скульпторы или художники, осматривая натурщицу, пробежал по мне своими серыми, некавказскими глазами. Он стоял уже лицом ко мне, и я тоже оглядывала его совершенно откровенно. Мне нравилось, то, что я видела, и что чувствовала ночью тоже.
«Ты пришла вчера за консультацией, – сказал он. – Но мы не поговорили».
Я рассмеялась и отвалилась обратно на подушки, разметав по ним свои темные волосы. Я знаю, что это красиво, впечатляюще. Мне об этом говорили мужчины, вкусам которых можно доверять. Они умеют оценить естественные эффекты.
«Мы делали, а не говорили, – ответила я негромко, – я пришла не за лекцией, а за лабораторным опытом, доктор. Но если желаешь… легкий завтрак и конечные выводы».
Арсен кивнул, подошел к стенному шкафу с матовым стеклом от пола до потолка, скрипнул роликами дверцы и тут же облачился в длиннополый девственно белый халат из нежной махры. На груди, на кармашке, золотом был искусно вышит его портрет в профиль и имя на английском: Arsen. Он, не глядя на меня, вышел из спальни. Я подумала, что обидела его своим цинизмом, который сейчас больше походил на недалекое кокетство.
Я поднялась, подошла к шкафу, дверцу которого Арсен, видимо, намеренно не задвинул, и увидела, что на плечиках висит точно такой же халат, но поменьше размером. Я сняла его и осмотрела: на кармашке золотом был вышит большой, изящный знак «вопроса». Рассмеявшись в голос, я нырнула в халат и вытянула из шкафа белые махровые шлепанцы. И халат, и шлепанцы вполне подходили мне по размеру. Наверное, он заранее их подобрал и здесь оставил. Пластический хирург так же точно определяет размер тела и ноги пациента, как продавец джинсов в США размер клиента. Один молниеносный взгляд и всё!
На кухне звякнула посуда, в нос ударил резкий, будоражащий запах свежего кофе. Я подумала, что когда слышу этот запах, мне всё удобно, всё комфортно, так же, как во время оргазма – хоть на голове стой.
«Турецкий, – услышала я, идя по узкому коридору на свет. – Обожаю турецкий кофе. И больше никакой другой! Турки умеют жить, они остро чувствуют жизнь во всех ее проявлениях. Они полноценная нация, они любят себя».
Я смаковала поистине чудесный кофе, который Арсен к тому же варил мастерски. Изящный стакан с ледяной водой, сопровождавший микроскопическую чашечку с густым, душистым кофе, был как нельзя кстати. Вчера, перед тем, как позволить себе уступить пристальному взгляду Арсена, я выпила немало коньяка, и теперь в голове тихо жужжали два назойливых шмеля. Два, потому что от одного из них столько неприятностей не бывает.
Арсен внимательно смотрел на меня, развалившись в ротондовом кресле и перебросив одну волосатую ногу через другую.
«Может быть, капнуть вчерашнего коньячку?»
«Это доктор советует?» – спросила я, натянув на губы кривую улыбку.
«Пьяница со стажем», – усмехнулся он, лениво поднялся и исчез в коридоре, шурша по полу такими же, как и на мне, белыми махровыми тапочками.
Спустя несколько секунд он вернулся со вчерашней пузатой бутылкой Courvoisier. Я мельком бросила на нее взгляд и мысленно ужаснулась – коньяка оставалось на донышке, но я отчетливо помнила, как он откупоривал непочатую бутылку в самом начале вчерашнего вечера. Ничего себе вкусили!
«Да, это всё ты!» – рассмеялся он, и между его пальцами, словно он был цирковым фокусником, блеснули две пузатые рюмки.
Рюмки мягко осели на столик и шоколадным маслом в них засочился коньяк. Я вздрогнула от неожиданного желания разом выпить всё, что попадет в мою рюмку. Арсен опять улыбнулся и сказал, показывая свои ровные, мелкие, белые зубы:
«Это еще не алкоголизм… но ты склонна. Имей в виду…»
«Я пила вчера как мужик. А правда, что у алкоголиков вырабатывается уйма тестостерона?» – спросила я, взяв рюмку в ладонь, и для приличия немного ее погрела там.
«У алкоголиков? – он приподнял бровь. – Вот уж не знал. У них всё, что угодно может быть… Но только тебя это не касается. Я имею в виду только тестостерон»
Я отпила тяжелый глоток коньяка и закашлялась. Он молча облизнул краешек рюмки и посмотрел на просвет в нее. Будто и не слышал моего кашля, даже не поднял на меня глаз.
«Поговорим?» – спросила я, наконец.
«Поговорим», – ответил он.
«Почему ты занят таким делом?» – спросила я, чуть вскинув голову и тоже облизнув краешек рюмки.
«Тебе это зачем, девочка? – Арсен, наконец, посмотрел на меня. Глаза у него серые, внимательные, холодные. – Хочешь менять пол?»
«Только в квартире!» – глуповато хихикнула я и пожалела о своей примитивной шутке, потому что он ее даже не заметил.
А он ведь всё замечает. Получается, не захотел заметить.
«Послушай, Арсен – упрямо продолжила я. – Я – филолог… ты, собственно, знаешь… Решила заняться психологическими экскурсами в женское сознание. Это интересно, хотя и далеко от моей специальности. Зато моя специальность научила меня чувствовать слово и ценить его. Я пишу для одного журнала… так себе, гламурная штучка, владелица – одна набитая дура из правительственных содержанок… папочка у нее когда-то делал демократическую революцию в Питере, за это его влиятельные дружки кинули ей пару миллионов евро. Она ничего умнее не придумала, как кинуться в журналистику, да еще в журнальную. Но там можно писать… а другие дуры думают, что будет хоть что-почитать.
Они все строят из себя независимых светских красоток с тяжелыми кошельками. В основном, кошельки-то у их папиков, а не у них, но это неважно. Пока они раздвигают свои спортивные ножки, деньги будут, будут и интересы. Они мне любопытны… Я хочу их окончательно испортить. Пусть и они станут революционерками, в конце концов. Пусть разоряют своих папиков и делают это осознанно. Каждый должен приложить к этому руку, я имею в виду, к разорению папиков. Я желаю видеть этих светских львиц эмансипированными террористками.
Эмансипация – это форма террора, только однополого. Хочу скандала, хочу эпатажа… Отвечай! Почему ты делаешь операции по коррекции пола?»
Последнее я произнесла нарочито требовательно, сведя бровки.
«Думаешь, я объясню это так убедительно, что твои читательницы кинуться ко мне корректировать свой пол и папики поймут, что платили деньги не за те удовольствия?» – он рассмеялся и расплескал по рюмкам остатки Courvoisier.
«Вряд ли! Не надейся, – покачала я головой. – Они за это своим дурам платить не станут. Если они хотят побаловаться мальчиками, то знают где их найти и сколько заплатить. Так что, тебе тут не заработать, доктор. Но… но я подпорчу им малину, я туда подолью сомнений… страхов… Давай, раскошеливайся! Я же раскошелилась этой ночью!»
Арсен серьезно кивнул и, будто проверяя, достаточно ли я была полезна, осмотрел меня с головы до обнаженных ног.
«О кей! – кивнул он. – Ответ прост. Они сами этого хотят. Я только корректирую их желания. Не каждый знает, что ему нужно. Многие путают искаженное либидо с физиологией. Прежде чем начать, я пару месяцев исследую их мозги. Если там всё в порядке, если там всё осознанно и всё готово к страданиям во имя результата, начинается моя вивисекция. Если всё это блажь, глупость, следствие извращенного видения мира или ошибка… я гоню их в шею. Ни за какие деньги не возьмусь за это».
«Бывают случаи, когда приходят назад, то есть требуют вернуть утерянное?» – я пригнулась к столу, чтобы заглянуть ему в глаза.
Арсен кивнул, вздохнул и отвернулся к окну.
«Это возможно?» – добивалась я.
«Нет. Почти никогда, это дорога в одну сторону», – он поднялся.
Я не сдавалась:
«Но почему ты за это взялся? Что, было интересно? Ты тоже немного извращенец?»
Он прошелся по кухне, убрал со стола пустую бутылку и открыл бар. В глубине его стоял джин.
«Будешь?»
«Буду, – нагло ответила я, – в чистом виде».
Арсен кивнул, взял с открытой полки два высоких стакана, наполнил их до половины, один протянул мне, второй взял в руки, повернулся спиной к разделочному кухонному столу, оперся на него, скрестил ноги и ответил:
«Я когда-то сам хотел поменять пол», – ответил он и почти полностью выпил свой джин, залпом.
Я разинула от изумления рот и медленно поставила стакан на стол. Потом я поднялась, подошла к Арсену, неторопливо развела полы его халата и протянула руку. Он почувствовал ее и вздрогнул, улыбнулся несмело. Я отодвинулась от него, аккуратно запахнула халат и опять села на свое место.
«Это ты хотел поменять пол? С ума сошел!»
«Я всё перепутал тогда… я смешал либидо и физиологию. У меня были другие идеалы, милая, – он подошел к своему креслу и, поскрипывая плетенкой, провалился в него. – Потом всё поменялось… один человек, мой учитель в институте, всё мне доходчиво объяснил. Теперь я делаю операции по коррекции пола и веду вполне традиционный для мужчины образ жизни».
«А все же… почему ты хотел этого? Почему хотел сменить пол?»
Арсен опустился в кресло, покрутил в руках уже пустой стакан и ответил, подняв на меня холодные серые глаза:
«Я ненавидел отца… с детства. Я любил мать, безумно. Она была близка мне во всем. Я решил ему отомстить, я не хотел быть таким, как он… я хотел быть ею».
«Вот это да! – воскликнула я и хлопнула в ладоши. – Ты персонаж Хичкока!»
Он вдруг рассмеялся, весело, задорно. Потом поднялся, встал надо мной, непринужденно распахнул халат перед моим лицом, и я поняла, что и этот день, и последующую ночь проведу у него.
Статья у меня получилась блестящая. Нет! Ну, честное пионерское, блестящая! Так многие говорили! Я рассказывала в ней о том, как формируется тип человека, независимый от принятых в обществе традиций. Я настаивала на том, что мужской пол экспериментальный, а женский – непреходящая основа жизни на земле. Я доказывала, что лишь то существо, которое чувствует себя основным, твердо стоит на своем ощущении пола, а то, которое видит себя предметом эксперимента либо его орудием, способно на трансформацию в свою противоположность. Господь всё устроил так, что главным существом является женщина, а экспериментальным, вторичным – мужчина. Этими скрытыми, внутренними ощущениями и руководствуется человечество. Эмансипация – лишь документ о владении крепости, а не сама крепость. Крепость неизменна и непоколебима, что бы ни вопили те, кто считают себя сильной стороной человечества. Ребро Адама, а я так и назвала статью, лишь та соломинка, за которую держится утопающая в своей самоуверенности мужская особь.