А почему бы и не деревенщина?
Сева вдруг осознал, что голоден. Полез в сумку, достал прозрачный пакет, стал медленно жевать бутерброды с теплой от впитанного солнца колбасой. Смахнул крошки, и через минуту пришла дремота. Откуда-то вышла одна отложенная мысль.
Его ухода никто не заметил. Его никто не проводил, никто вослед не плакал, не просил присесть на дорожку. Никто не перекрестил ему спину, как – он знал это – часто делала мама. Не было никаких напутствий. Не случилось такого события, как уход Всеволода из мира, в котором он прожил два года. Не наработал он на это событие. Его исчезновение, на которое он обрек этот мир, ничем не выделялось из бесконечной череды его отсутствий по самым невинным поводам – а значит, и разговаривать пока было не о чем.
Уходишь? – Ну пока.
Вспомнилось, что несколько раз так прощался, четко осознавая, что не увидит больше человека, – и как будто упивался фантастически несправедливым несоответствием боли и этого бледного «пока».
Ох, правильную песню приберег режиссер на финал.
А ученый, конечно, удивил – откуда он знал, где я должен выйти?..
II. Женская глава
А во сне Сева стоял возле действующего героя кинофильма Данилы и комментировал его действия.
Вон Данила-то какой крутой. Совсем не напрягается, когда валит людей. Раскрывается прямо в эти моменты. Я бы так не смог, конечно.
Но что же это женщина за тобой не пошла, Данила? У тебя же долларов полные карманы, а на нищую несчастную женщину не хватило. Как так? Есть о чем подумать, – как считаешь?
Но нет, Данила не из тех, кто думает, – Данила действует. Вот ловит он в конце попутную машину – и бежит.
Ну тогда я за тебя подумаю. Так подумаю за тебя, дорогой Данила, что мало тебе не покажется.
Ты убог в своей силе, Данила. Ты – нехитрое образование. В одной руке пекаль, в другой – диск Бутусова, верный член посередине. Наверное, ты думаешь, что именно так и должен выглядеть мужчина. Ты не одинок в своем образе мыслей, не одинок. Однако выдам я тебе свою заветную мыслишку – вот эта некрасивая женщина, которая с тобой не пошла, по-моему, гораздо в большей степени женщина, чем ты – мужчина. Да, ты не боишься ствола, у тебя руки сильнее, но у тебя коленки трясутся от сложности, ты вон бежишь от нее, отстреливаясь из обреза, роняя пачки купюр, – а она живет с этой сложностью каждый день. У тебя бы мозг лопнул, если бы ты попытался представить, как она живет. Герой, обосраться аж.
Куда бежишь, Данила? В Москву? Весь Питер уже прохавал, да? Посмотрел бы я, как бы ты пеленки гладил для своей дочки.
От вида мужчин, от звука их голосов Севе делалось смертельно скучно. В их лицах и в издаваемых этими существами звуках, даже в манере чихать он различал тупорылую самоуверенность. Вот я, мол, как чихаю – чтобы, падла, стены содрогнулись! Это потому, что я настоящий, сука, мужик – со здоровенными яйцами! А сейчас я еще сяду жрать, и ты увидишь, как я буду жрать! А потом я еще пёрну, чтобы все слышали, как я необуздан! И заржу. А кому не понравится – завалю. Я, мать-перемать, слово свое держу!
Иди ты в жопу со своим словом, дебил. Если ты – мудак, кому какая разница, держишь ты свое слово или нет.
Режиссер-затейник заставил своего героя слушать «Наутилус», а не Ивана Кучина. Это он придумал, что такие герои бывают. А вот герой не врубается. Не доходит до него пока дух этой музыки, а он делает вид, что ему нравится. Врешь, Данила, – чего там тебе может нравиться? Что ты можешь знать о князе тишины? Вперся ты в культуру со своим зазубренным уставом, потоптался там как бы ради ссучившегося брата – и теперь линяешь в Москву. Монстр режиссера-франкенштейна развалился под действием внутренних центробежных законов в доказательство, что таких существ не бывает. Такие, как ты, на деле гораздо хуже. Они беспричинно злобны и жестоки. Не мы такие – жизнь такая.
Главным средством познания мира для Севы оказалась женщина.
Классные руководители отобрали учеников двух девятых классов для подготовки «Литературной гостиной», посвященной русской поэзии Золотого века. Всеволода выбрали ведущим от 9 «Б», от 9 «А» была прислана уверенная девушка Валентина. Сева знал о ее существовании, но внимания на нее не обращал.
Всеволод в это время был влюблен в одну из своих фантазий. Облегчало дело отсутствие контакта с объектом. Развитое приключенческими книгами воображение легко пленял зрительный образ, после чего Сева уже мог упиваться случайными улыбками и убиваться от рассеянного холодка. Это была простая и самодостаточная внутренняя жизнь, которая не пробивалась на поверхность.
Сосредоточившись на внутреннем камертоне, задавшем тональность любовного томления, он сидел в актовом зале на одном из обтянутых серым дерматином и сбитых в линию по пять кресел. На маленькой сцене шла репетиция, которая сейчас не требовала участия ведущего. В этот момент ему в ухо кто-то дунул.
Он повернул голову и увидел недавнюю знакомую Валю. Она сидела рядом, широко и нагловато улыбалась. Он продолжал смотреть.
– Потрясающая реакция! – довольно громко констатировала она.
– В смысле? – уточнил Сева.
– Просто, Всеволод, я еще не встречала столь спокойной реакции на вот это действие. Некоторые, должна я заметить, в ужасе вскакивали с кресел, – она говорила деловито и уверенно.
После трех-четырех легких реплик это уже был один из самых значительных разговоров с женщиной в его жизни. В каждой ее фразе он чувствовал пищу для обдумывания и переживания. И нельзя было не отметить ее элементарной заинтересованности: она явно давала понять, что она его не просто видит, но и как-то читает его выражение лица и манеры. Она делала с ним то, что он сам привык делать с людьми молча. Все здесь было ново.
Они поболтали о мероприятии, которое готовилось на их глазах. Сева подумал, что дальше этой темы, в общем-то, двигаться некуда. Но, предвидя тупик, Валентина спросила, какая книга его в последнее время потрясла. Так и выразилась: «потрясла». Сева как-то даже сел прямее. Какой неожиданный и простой вопрос. Как так могло получиться, что ему никто никогда его не задавал? Разве он не читает книг? Много читает. Но он не мог себе представить человека в своем невеликом окружении, который мог бы задать ему этот вопрос. Разве не очевидно, что рано или поздно такой человек в его жизни должен был зародиться? Сева подумал и назвал: «Полярный конвой» Алистера Маклина. Главным героем книги был крейсер, от экипажа которого остался в живых лишь парень на костылях – и его рассказу о гибели всех, кто был на корабле, не верило очерствевшее начальство. Он остался один на один со всем, что там произошло. Валя попросила принести ей эту книгу. Сева взглянул на нее с недоверием: это уже был перебор, неужели она станет ее читать? Через два дня они столкнулись в фойе школы, и она вновь попросила книгу. Тогда он принес. Затем она поделилась своим впечатлением. Потом они пересеклись где-то на улице, обменялись веселыми репликами. Валя пригласила Севу как-нибудь зайти в гости. Черкнула ему свой адрес. Он зашел к ней месяца через полтора. От предыдущей влюбленности простыл и след. Из мира фантазий он осторожно выходил в мир реальных женщин, не ощущая пока, впрочем, никаких внятных ощущений.
У Валентины было любопытно: большая квартира, много книг, интеллигентные родители-госслужащие, чай с печеньем, разговоры – причем если об общих знакомых, то не об их поступках, но о том, как они предпочитают жить, о том, что они думают по разным поводам. Это был простейший анализ человечности, интереса к которой в мужском мире он до сих пор не встречал. Сева впитывал как губка. Все, о чем они говорили, настолько не имело отношения к его жизни, что он вскоре почувствовал себя человеком, который стал накапливать мысли впрок. Она рассказывала ему о романах своих подруг, и они, ставя себя на место героев этих романов, впервые выговаривали себя. Валя стала для Севы первым собеседником, но между ними всегда было пространство комнаты: он сидел в кресле, а она валялась на диване, в домашних шортах и свободной футболке. Он видел ее длинные ноги, развитую грудь, но не мог к ним ничего испытывать. Это были неоткрытые земли, и они что-то делали здесь, между людьми, которые уже стали думать, что понимают друг друга как никто.
А однажды она очень просто взяла его ладонь, стала разглядывать линии. Она видела какое-то значение даже в его мозолях от турника. Тогда и он взял ее руки – и стал брать их постоянно. И не чувствовал ничего, кроме плотской нежности. Ему хотелось целовать красивые руки, Сева был восхищен первой попавшей в его распоряжение женской плотью. Но он сдерживался, потому что общение между ними было о чем-то ином, менее ему понятном.
Он мало рассказывал о своем быте – о колхозах, ловле раков, торговле на базаре, домашних хлопотах, но ей было ясно, что он совсем из другого мира. Это подстегивало ее интерес. Она говорила Севе, что он – цельный. Этот комплимент был Севе не очень понятен, но было очевидно, что это – комплимент. И потому он его обдумывал.
Однажды она проводила его в зал, который именно в этот день пустовал: отец в командировке, а мама не совсем хорошо себя чувствует и отдыхает в спальне. Сева не мог представить свою мать отдыхающей в спальне. В один из окончившихся трудовых дней он устроился в углу ее большого дивана и почувствовал, что действительно устал. Почти весь день он провел в грязной реке с драгой. Для Валентины не существовало рек, раков, отчимов, денег. Когда она на минуту вышла, Сева еле удержался, чтобы не прилечь. Он чуть прикрыл глаза, и перед ним возникло морское дно и увеличенная водолазной маской рачья морда с протянутыми к нему клешнями. Он открыл глаза, чтобы ее не видеть. Встал, чтобы получше разглядеть книжные полки: классика, много фантастики, детективы, стихи, любовные романы. В его доме было лишь две полки книг: русские сказки, «Гора самоцветов», «Унесенные ветром», двухтомник Лермонтова, какой-то Вилис Лацис.
– Я наконец поняла, на кого ты похож, – деловито заявила Валя, войдя в зал и закрыв за собой двустворчатую дверь.
– На кого?
– Ты – Маяковский.
– Это который про советский паспорт?
– А ты сам погляди, – она с полки сняла красный том и показала портрет. Поэт сжимал в больших губах папиросу, был лыс и смотрел мрачно.
– Ну да, что-то есть, – согласился Сева.
– Это твой взгляд. Только у него одна большая складка между бровями, а у тебя две. Одна бывает гораздо реже.
– Это выдает во мне посредственность.
– А ты его читал?
– Нет.
– Сейчас… Вот послушай – вступление к поэме «Флейта-позвоночник»:
– Ни хрена себе, – тихо произнес Сева, когда она закончила.
Валя засмеялась и уселась на диван рядом с ним, коснувшись Севу своим длинным бедром.
– Ну – как? – выпытывала она.
Сокращения дистанции трудно было не отметить, мысль сбивалась. Вблизи она выглядела иначе.
– Я всегда хотела тебе сказать, что мне очень нравится твой голос. Я даже скучаю по нему.
– Если бы я писал стихи, они были бы примерно такими, – ответил Сева на предыдущую реплику.
– Я в этом уверена. Осталось найти для тебя Лиличку Брик. У меня есть кандидатура.
А потом она уже говорила о домашних животных, пересказывала сцены из жизни своей кошки, смеялась, требовала реакции. Сева шарил глазами по темной комнате, не зная, как сменить тему. Наконец он просто обнял ее одной рукой и немного привлек к себе. Она поддалась, но и не думала замолкать. Он привлек ее чуть сильнее, еще сильнее, наконец уложил ее голову себе на колени. Она замолчала. В темноте ее глаза блестели. Он склонился скорее вопреки своей неудобной позе и поцеловал ее. Она поддалась, но поцелуй вышел неумелым – они стукнулись зубами. Он подтянул ее повыше, чтобы не нагибаться так сильно. Они снова слились, теперь уже обстоятельно. Сева положил ладонь на ее пышную грудь. Погладил и немного сжал. Другую руку запустил в волосы и сжал сзади ее тонкую шею. Он не делал этого никогда до сих пор, но, видимо, из-за усталости не боялся. Не боялся ее реакции. Ему было все равно, какой будет ее реакция.
Они целовались до половины первого, пока из-за двери Валю не позвала мама. Сева встал, поправил одежду, подошел к окну и, успокоившись, направился в прихожую. В ее электрическом свете он увидел распухшие Валины губы, которые потянулся чмокнуть на прощание. Но та отстранилась.
И когда вышел – тогда испугался. Того, что этого может не быть больше.
– А чего Печорин с Верой не замутил? Она же ему нравилась.
– Потому что он знал, какое он чудовище, и берег любимого человека.
– Он чудовище потому, что мутил не с теми. Вера бы сделала из него нормального мужика.
– Тогда не было бы никакого героя нашего времени.
– Почему герои должны быть обязательно придурками?
– Разве он придурок? Нет, это сильно чувствующий человек, который познал предательство.
– Почему нельзя стать героем, просто сделав женщину счастливой?
– Ты думаешь, что это просто?
– Но он и не пытался.
– Ты – зануда.
– Это же очевидно.
– Он просто не умел любить. Примерно как ты, Сева.
Они с Валей гуляли в парке «Юность». Сева шел чуть сзади, поэтому она не могла видеть, как он невольно пожал плечами: мимо, все как-то глупо и мимо. Она не хочет ничего додумывать, она бросает в него тем, что подвернулось под руку, и считает, что это правильно.
Это был самый старый и заброшенный парк в городе. Стоял глубокий запах гниющих листьев. Они, утепленные свитерами, шли в независимых позах: он – сунув руки в карманы, она – постоянно вырываясь вперед на полтора шага, находя для этого повод то в правильно желтом кленовом листе, то в неправильно желтом.
Он чувствовал себя здесь странно. Парк отвлекал – потому что был настоящий. В нем были звуки, а в ее комнате всегда стояла звенящая тишина.
Он бы ушел сразу, если бы не новое и пугающее ощущение пустоты от ее отсутствия. «Куда я пойду? Что мне там делать?»
У песни есть такое свойство – поющий ее вынимает из себя то, что уже невозможно спрятать обратно. Вообще неясно, как оно там помещалось, как могло лежать в покое.
Он хотел бы взять ее сейчас за руку, отвести домой, согреть; тренированное воображение легко изображало их совместный домашний уют. Оно не могло представить разве что секса, но договоримся, что тут будет все в порядке. Однако будущее, которое казалось очевидным, было обречено. Сейчас не могло быть ничего неестественней, чем ее рука в его ладони. Он знал уже это, поскольку пытался. Она посмотрела на него, как на юношу, который освоил новый трюк, улыбнулась, убрала руку. Он сжал зубы. «Как я оказался в этой ситуации?» Пытался понять, где что-то сломалось. Прошло всего несколько месяцев после их первого разговора, а они были уже мужчиной и женщиной со сложными отношениями.