Однажды после приказания вахтенного: «Кончать занятия!» — Охота отпустил смену, а Дыбенко попросил задержаться.
— Поможешь разобрать вот это, — указал он на ящик.
Охота часто задерживал матросов, и Павел, оставшись с глазу на глаз со сменным инструктором, ничего необычного в этом не усмотрел.
— Открой, — проговорил Охота, указав на ящик. — В нем заглушки — детали, служившие для временного или герметического закрытия корабельных трубопроводов. Завтра на занятиях я расскажу, как умели ими пользоваться ваши храбрые матросы Порт-Артурской эскадры. — Сменный помолчал. — Но задержал я тебя по другому поводу. Хочу вот о чем спросить: ты знаком с Филатовым?
— Первый раз слышу, — поспешил ответить Павел, почуяв подвох.
— И Львова не знаешь? — Охота улыбнулся. — Не будем играть в прятки, — серьезно проговорил унтер-офицер. — Да и времени у нас нет. О тебе я все знаю. И что значишься в «неблагонадежных», мне известно. Недавно из Риги вернулся приятель, встречался он со Львовым и Филатовым, те оросили передать тебе привет… А теперь внимательно слушай и мотай на ус…
Узнал Дыбенко, что Охота, Филатов и Львов — большевики, давние друзья, вместе в РСДРП вступили, участвовали в кронштадтских восстаниях 1905 и 1906 годов.
— Знаю, Дыбенко, ты уже не новичок в подпольных делах, умеешь держать язык за зубами, — продолжал сменный. — Но учти, за тобой следит матрос Шмелев. За ним мы тоже присматриваем. Тебе нужно сделать вот что…
Охота назвал пять матросов и пояснил, как проверить их и привлечь к подпольной работе.
— Гляди в оба, — сказал сменный. В прошлом году на «Двине» был провал, провокатор затесался. Знал, к счастью, он мало, поэтому, хоть и были арестованы хорошие ребята, основное ядро подпольщиков удалось сохранить.
Дыбенко вскоре овладеет «конспиративным механизмом» подпольщиков «Двины», так называемой «системой пятерок», и позднее в своих воспоминаниях запишет: «Что это значит? Это значит, что если я достаточно проверен, тогда мне поручают завербовать пять товарищей, с которыми я и поведу работу. Каждый из пяти завербованных знает только меня как организатора, но совершенно не знает других членов „пятерки“… В случае провала… арестовать могли только двоих человек, следов к другим не было, никаких списков „пятерка“ не вела».
Как-то Охота пригласил Дыбенко в трактир «Волна». В Кронштадте множество питейных заведений: портерных, трактиров, чайных, закусочных, буфетов, где продавалась водка — «крокодилова слеза» — рюмками, бутылками. Матросам и солдатам не возбранялось посещать кабаки. Командиры, а особенно старшие офицеры, старались не замечать, если нижние чины возвращались с увольнения под хмельком и с синяками. «Такие политикой не занимаются». Подпольщики же в портерных и трактирах устраивали деловые свидания, решали важные политические вопросы.
— Заметил, ты к «зеленому змию» равнодушен, — говорил Охота, — похвально. Я тоже мало пью и редко, но в портерные заглядываю. Переоденусь в цивильное платье и забегу поглазеть да послушать, о чем говорит народ. Пить нам — подпольщикам — нельзя. Но иногда для пользы дела, перед тем как возвращаться на корабль после деловых встреч, загляни в «Прибой», он самый близкий, «причастись», тогда вахтенный не станет придираться…
На следующий день Дыбенко отправился на Цитадельскую улицу, легко разыскал одноэтажный домик, в котором Охота снимал комнату у вдовы боцмана, погибшего во время боя в Цусимском проливе.
— Входи, входи, — пригласил хозяин. — Живу холостяком, в молодости некогда было жениться, а теперь уже поздно.
Павлу понравилась комната: ничего лишнего, много света. На подоконниках двух окон цветы. Два венских стула, кушетка, платяной шкаф. Из него Охота достал одежду.
— Примеряй, матрос, костюм телеграфного техника.
Рубашка, пиджак, брюки пришлись впору, даже фуражка с техническим знаком была в аккурат.
Трактир «Волна» располагался в самом людном районе близ Цитадельских ворот.
Охота рассказал о достоинствах трактира: в нем чисто, порядки строгие, пей сколько влезет, но не теряй рассудка. Нельзя браниться.
Посещали «Волну» рабочие и грузчики военного порта, мастеровые, судостроители, извозчики, солдаты пехотных полков и крепостной артиллерии, матросы. Имелись в «Волне» и отдельные «кабинеты» — крохотные каморки.
В кабинет их проводил половой, рыжеголовый краснощекий здоровяк. Закрывая дверь, угодливо согнул спину, заискивающе произнес:
— Буду рядом-с. Покличете-с.
Комнатушка на половину окна, вторая половина отошла к соседнему «кабинету». По стенам узенькие диванчики, закрытые серыми чехлами. На столе графин водки с лимонными корочками, квас, закуски.
— Сейчас подойдут наши: Свояк — мастеровой с морзавода и Волков с «Николаева». Заведение вполне подходящее, — продолжал Охота, — хотя и тут полно шпиков. Да где их нынче нет! Не раз бывали здесь с Филатовым и Львовым. Хорошие ребята!
Вошел Свояк, мужчина лет сорока, в черном новеньком пиджаке, из-под которого виднелась синяя рубаха-косоворотка, брюки навыпуск, черные штиблеты. Рыжие усы лихо закручены кверху. Кивком головы показал в сторону двери, приложил палец к губам. Дыбенко понял: надо говорить тихо.
— Ну здравствуйте! — Руку Дыбенко Свояк задержал в своей.
— Я тебе о нем говорил, — пояснил Охота. — На электрика учится у нас на «Двине».
Появился Волков, красивый кареглазый матрос с коротко подстриженными русыми волосами. Поздоровался, пожал всем руки. От водки отказался.
— Мне еще предстоит побывать на обеде у фельдфебеля. Позвал отмечать тещин день рождения.
Свояк подкладывал в тарелку закуску и громко рассказывал длинную историю, происшедшую с мастером. Потом повернулся к Павлу, стал расспрашивать о заработках рижских портовых грузчиков. Охота в это время тихо беседовал с Волковым. Свояк как бы между прочим сообщил, что «дело» приурочивается к началу заграничного похода эскадры. Охота и Волков понимающе кивали.
— Так, говоришь, заработки низкие? У нас они тоже невелики. Перебиваемся с хлеба на квас… — И, повернув голову к остальным: — «Праздник» начнет линкор «Император Павел Первый».
Свояк резко поднялся и сильным толчком открыл дверь. В коридоре что-то рухнуло.
— Ждал-с, позовете-с, потому стоял у двери-с. — Половой тер ушибленный лоб.
— Фискал и по совместительству половой, — отчеканил Свояк. На улице продолжал ругаться: — На роже написано — шпик… Поскорее разойдемся. — Попрощался и пошагал по Цитадельской. Как-то незаметно скрылся и Волков.
Охота повернул в противоположную сторону, шепнув Дыбенко:
— Погуляй, а через полчасика загляни, у меня для тебя кое-что припасено…
Убедившись, что «хвост» не тянется, Павел направился к знакомому домику. Пока переодевался, Охота ходил по комнате, бранил полицию и шпиков. Остановился около Дыбенко, спросил:
— Понял, что говорил Свояк? — и сам ответил: — Будем готовиться к восстанию. Присматривайся к людям. Дела у нас много… А это тебе, — передал пачку. — Тут все о житии святых. Держи: «Николай чудотворец», — прочитал он. — А вот еще «Святой угодник Серафим Саровский», «Варвара великомученица», «Алексей — божий человек». Положи в рундук, места много не займет, а в трудную минуту выручит.
Теперь Дыбенко почти в каждое увольнение с корабля ходил к Охоте и всегда заставал у него новых людей — большевиков-подпольщиков. Они приносили с собой газеты «Вперед», «Пролетарий», в которых были опубликованы статьи В. И. Ленина. Здесь Дыбенко познакомился с Василием Марусевым с линкора «Император Павел I». Павлу понравился широколицый светлоглазый морячок.
— Земляк, хватка наша, сибирская. Первоклассный конспиратор. Сам постиг эту хитрую науку, — представил его Охота.
— Поди, на линкоре живете как люди, не то что мы на «Двине»? — спросил Дыбенко.
Лицо Марусева посуровело, брови сдвинулись, глаза сузились.
— Нашел кому завидовать! Плавучая тюрьма. Офицеры — зверье, и первый среди них командир. Меня, правда, не обижает. — И, повернувшись к Охоте: — На днях даже вызывал, спрашивал, как мне служится.
Охота насторожился:
— Не к добру почет, Василий. Небольсина я хорошо знаю. Может, и чаю предложил с сухарями?
— Чаем не угощал. Поговорил и отпустил. С боцманом за деталями послал в Кронштадт. Вот и к вам забежал.
Охота поставил на стол маленький круглый самовар, похожий на арбуз, заварил чай.
Марусев заторопился:
— Боцман отпустил на час.
— Мой тебе совет, Василий Макарович, — положив руку на плечо матроса, проговорил Охота, — держись подальше от Небольсина и вообще от офицеров. Купить тебя собирается командир. Купить вместе с потрохами.
— Я дорогой, у Небольсина денег не хватит, жена молодая, модница, в копеечку обходится, — пошутил Марусев.
— А как готовитесь к «делу»?
— Уж очень зорко следят за нижними чинами, — ответил Василий. — Но и мы не лыком шиты!
Дыбенко сообщил Охоте, что его друг Свистулев назначен на крейсер «Богатырь» и на днях уезжает в Ригу на свой корабль.
— Приходите вместе, хочу с ним познакомиться да и кое-что расскажу вам.
20 июня 1912 года Дыбенко и Свистулев были на Цитадельской, пили чай и слушали неторопливый рассказ хозяина.
— Сперва о «Богатыре». — Охота прошелся по комнате, остановился около Свистулева. — Тебе на нем служить, ты должен знать «биографию» крейсера. Прошлое его основательно замарано.
Охота повел речь о Свеаборгском и Кронштадтском восстаниях в июле 1906 года.
— Мы тщательно готовились, старались предусмотреть все до мелочей, так советовал Дмитрий Захарович Мануильский, тайно приезжавший к нам из Петербурга.
До намеченного дня оставался еще месяц, и вдруг в ночь на 18 июля узнали мы тревожную весть — восстал гарнизон Свеаборгской крепости и флотские команды Гельсингфорса. Почему поспешили? — терялись мы в догадках. На следующий день в поддержку свеаборгцев поднялся и Кронштадт. Выступили флотские экипажи и гарнизон крепости, хотя к этому еще не были подготовлены. Мы не знали, что шпики напали на след наших вожаков и накануне ночью их арестовали. Конечно, все пошло совсем не так, как было задумано… А в Свеаборге ждали нашей помощи, держались стойко.
Правительство направило к Свеаборгу сильную эскадру. Были там линкор «Цесаревич», крейсер «Богатырь», минные крейсеры «Финн», «Трухмен», «Казанец», эскадренные миноносцы «Финн» и «Эмир Бухарский», вооруженные пароходы «Пушка» и «Волынец». На «Цесаревиче», «Богатыре» матросов-артиллеристов считали ненадежными, и их заменили гардемаринами, унтер-офицерами; на некоторых кораблях к орудиям встали офицеры. Били по восставшей крепости даже после того, как там подняли белый флаг…
Охота прошел к столу, наполнил чашки.
— Теперь о «Памяти Азова», так тогда называлась наша «Двина». Восстание здесь вспыхнуло одновременно с Кронштадтом. Его возглавили большевики-матросы Арсений Коптюх, по партийной кличке Оскар, и Нефед Лобадин. Обоих я хорошо знал. Арсений замкнутый, но добрый, душевный, за товарищей жизнь не пожалеет. Нефед — весельчак, остер на язык. В ту нору исполнилось ему двадцать лет, но он уже имел богатый опыт подпольной работы в Одессе, Николаеве, Екатеринославе, Кронштадте, Ревеле, совершил несколько побегов из тюрем, дважды был ранен.
В ночь на 19 июля на тайном собрании матросы избрали комитет. Командиром крейсера — Лобадина… Присутствовавший на собрании ученик-комендор Тильман все рассказал попу, а тот старшему офицеру… Схватили и бросили в карцер Коптюха. Лобадин поднял тревогу, громко крикнул:
— Нас предали! К оружию, братцы! — и с группой активистов успел захватить пирамиду с винтовками.
Первыми открыли стрельбу офицеры. Матросы-электрики вырубили свет. Воспользовавшись темнотой, товарищи освободили Коптюха. Он и руководил восстанием. Во время перестрелки были убиты три мичмана, ранены несколько офицеров, и в их числе командир корабля, остальных заперли в каютах.
На «Памяти Азова» заполыхал красный флаг. Его поднял баталер Гаврилов. На Балтике появился свой «Потемкин»! Восставший крейсер утром направился в Ревель, где готовилась всеобщая забастовка эстонского пролетариата.
Только застопорили ход и бросили якорь на ревельском рейде, по крейсеру открыли перекрестный огонь верные правительству корабли. Погиб Гаврилов. Тяжело раненный Лобадин, чтобы не попасть в руки врагов, застрелился. Коп-тюх выпрыгнул за борт, но был поднят на подошедшую шлюпку.
Из Ревеля спешили катера с жандармами. Восстание подавили. В ту же ночь состоялся суд. Восемнадцать зачинщиков во главе с Арсением Коптюхом приговорили к расстрелу; двести семь отправили на каторгу и в арестантские роты. Большая группа осужденных матросов до сих пор томится в страшной по жестокости ревельской тюрьме «Толстая Маргарита». В ней томятся и мои друзья-балтийцы, борцы за народное дело.
Охота допил остывший чай, снова стал шагать по комнате.
— Что еще добавить? Свеаборг, Кронштадт, «Память Азова», восстания на кораблях флотилии Дальнего Востока — крейсерах «Жемчуг» и «Терек», миноносце «Гордый», транспортах «Аргунь», «Шилка» и гарнизона Владивостокской крепости насмерть перепугали царское правительство, оно поняло — на моряков положиться нельзя. Прекрасен подвиг «Потемкина»! Я вам рассказал о балтийском «Потемкине», были «Потемкины» и на Дальнем Востоке. 17 октября 1907 года красный флаг взвился на миноносце «Скорый», а следом заалели флаги на миноносцах «Тревожный» и «Сердитый».
Охота помолчал.
— Да, друзья мои, — опять заговорил унтер-офицер, — эстафета, начатая потемкинцами, продолжается и будет переходить от поколения к поколению… Вам, молодым, мы завещаем довести ее до полной победы над темными силами зла и насилия!
Охота подошел к сидевшим рядом Дыбенко и Свистулеву, положил им руки на плечи:
— Мы с вами стали большевиками по велению сердца, знаем, за что борется наша партия… Временные неудачи нас не собьют с намеченного пути.
Охота зашагал, приблизившись к стене, подтянул гирю часов-ходиков, присел к столу, выпил чашку чая и снова стал рассказывать:
— Гвардейский крейсер «Память Азова» считался лучшим на Балтике. Но после восстания по указу царя его вычеркнули из списков боевых кораблей Балтийского флота: сорвали андреевский флаг, разоружили, переименовали в «Двину» и поставили у стенки, заколотив досками. Незадолго перед этим по такому же указу Николая Второго черноморский «Потемкин» был переименован в «Пантелеймона», а «Очаков» стал «Кагулом»… Названия можно менять, но память о революционных делах не померкнет, она будет жить в веках! Три года ржавела «Двина» у стенки, пока новый командующий флотом Эссен «сжалился» и включил ее в состав минных учебных кораблей, превратив крейсер в своеобразную плавучую тюрьму, куда отправляют политически неблагонадежных матросов. Мы создали на «Двине» большевистскую подпольную организацию, которая готовит крейсер к новому восстанию…
Охота взглянул на часы, забеспокоился:
— Засиделись мы, товарищи. На сегодня хватит. — Приблизился к Свистулеву, протянул руку: — Будем считать, что мы лично познакомились. В Риге передайте привет Филатову и Львову. Они сведут вас с нашими на «Богатыре». Рижские большевики с флотом крепко дружат. Рига идет в ногу с Петроградом. Только учтите, Свистулев, на «Богатыре» эсеры и меньшевики здорово мутят воду… Всего хорошего…
Погода стояла жаркая. Палило солнце. На корабле все раскалено, к металлу нельзя прикоснуться. В помещениях, особенно в кочегарке, нечем дышать. Да и наверху, на палубе, душно до невозможности. А за бортом прохладная вода так и манит.
— Освежиться бы, Гриша, искупаться, — сказал Дыбенко матросу, с которым исправлял электропроводку в помещении дежурного офицера.
— Запрещено, — буркнул напарник. — Да и некогда, видишь, спешат, торопятся, скоро заграничный поход. Только нашу «Двину», видимо, все равно не пошлют. Старые грехи не забыты. Может, для счета включат, все боевой единицей больше.