Аркадия сама не поняла, как Лев оказался в ее уютном гнездышке, ─ то ли ей хотелось себе что-то доказать, то ли матери, то ли ему, то ли всем вместе взятым… Ей недосуг было с этим разбираться, тем более что пробуждение следующим утром случилось сложносочиненным. Жутко болела голова. «Ну, еще бы! Выпить столько шампанского!» Еще не открыв глаза, она вспомнила вчерашний вечер, и свое бесшабашное веселье, и вдруг робкое «хочу», которое она внезапно осознала по отношению к малознакомому мужчине. Открывать глаза было стыдно. Но открыв их, она уже не смогла оторваться от его выразительного лица ─ длинных черных ресниц, глубоких теней под глазами, легкой утренней щетины на щеках и подбородке. Вьющиеся темные волосы удачно оттеняли оливковый тон кожи. Он спал, повернувшись к ней, положив ладонь под щеку. «Какие у него красивые музыкальные пальцы!» Она слегка покраснела, когда вспомнила страсть и запредельную откровенность ласк вчерашней ночи, и, приблизившись к нему, провела кончиками пальцев по его щеке. Очень бурная случилась ночь! И, пожалуй, такого в жизни Аркадии еще не было. По лицу разлилась блаженная улыбка, и она застыдилась своих мыслей, которые водили хороводы вокруг наслаждения при одном воспоминании о руках и губах Левушки. Похоже, он пока не собирался просыпаться, но Аркадия мысленно заметалась: «Боже мой! Что же я лежу? Сейчас он встанет, а я не одета…» Она мгновенно выбралась из кровати и на цыпочках, боясь разбудить, пробралась в ванную.
Когда он проснулся, Аркадия была вооружена и очень опасна: шелковый халат в крупные цветы удачно подчеркивал мраморную белизну кожи, легкий утренний макияж искусно оттенял глаза и губы. Она была свежа и чудо как хороша! Более того, она знала об этом. Левушка застал ее хлопочущей на кухне. На столе был изящно сервирован легкий завтрак. Она повернулась к нему ─ вся цветущая весна:
─ Ты кофе будешь?
─ Да нет, мне нужно бежать в театр! У нас сегодня репетиция… Ты очень красива утренняя!
Она подошла к нему очень близко и закрыла рукой теплые губы, которые захотелось поцеловать в ту же секунду:
─ Я не отпущу тебя без завтрака. Немедленно в душ! Я пока приготовлю бутерброды. А еще, знаешь, пригласи меня сегодня на спектакль…
─ Когда у тебя прослушивание в наш театр?
─ Завтра…
─ А замуж я могу тебя пригласить?
─ Что? Ты с ума сошел…
─ Я люблю тебя!
Аркадия посмотрела на него и, что-то прочитав в его глазах, прильнула губами к его губам… Длиною в целую семейную жизнь затянулось для него ожидание трех заветных слов, которые она так и не произнесла. А он так и не услышал. Ни-ког-да. Левушка никогда не спрашивал жену о ее прошлом. Увертюра начала их нищей семейной жизни была многоцветной и многозвучной для обоих, потому что они любили друг друга. Он всю жизнь, как струны альта, был настроен на свою Адочку. Много позже, когда… Нет… Это будет много позже.
***
Воспоминания кружили в темпе вальса, высвечивая самые яркие мгновения жизни. Аркадия Павловна развернула очередное письмо Всеволода Сергеевича. Она вспомнила, как спешила оповестить его о комсомольской стихийной свадьбе, которая состоялась в Нижнем Новгороде. Уже вечером следующего дня Левушка преподнес ей скромное обручальное кольцо, купленное на собранные у артистов деньги. Она правда была счастлива! Письмо Горштейна получила уже в Томске, практически сразу после прибытия:
«…Рад, что кончилось наконец твое безделье и безбытность. Рад, что ты оптимистично настроена, что тебе понравился город, что из двух увиденных спектаклей тебе понравился один, что там чистый свет, что хороший дирижер, что ты выдержала экзамен и тебя поздравляли и жали руки, что ты сходу получила три роли и что ты «ПОКА» ни о чем не жалеешь. Насколько хватит «ПОКА»?! Не скрою, меня всегда волнует как твое отчаяние, так и твой восторг… Но это я так ─ по-стариковски… Ты правильно мыслишь, что актриса везде будет актрисой. Настоящее искусство всюду прорастет. Везде востребовано. Но творить можно там, где благоприятствует атмосфера. Не думай о том, что у других все происходит спокойно, без потрясений. Достижения всегда связаны с преодолением…»
Аркадия Павловна отложила письмо… Странная штука память! Вот и сейчас она сидела и размышляла совсем не о том, что прочитала, а о том, что проступило сквозь строчки пожелтевшего листка бумаги.
«Нет, я не думала об этом, Мастер! Вы всегда были для меня образцом великодушного служения искусству. А я была другой… Я не знаю, какими качествами нужно обладать, чтобы позволить себе индивидуальную роскошь полной независимости от тщеславия… От так называемых объективных показателей успеха: званий, наград и прочей внешней атрибутики. Чем Вы заслужили такую человеческую индивидуальность, выигранную у жизни? Ведь Вам всегда были чужды зависть, суета, раболепие перед высшими, чванство перед низшими. Меня же продолжали жрать изнутри внутренние демоны…
Хотя знаешь, Сева (она нечасто, даже мысленно, обращалась к нему на «ты»), к тебе у меня никогда не было зависти. Ведь это ты возвел меня на пьедестал. Ты меня короновал… Ты научил меня бескорыстным эффектным поступкам. Ну, взять хотя бы мой уход со сцены. Я ведь дважды уходила. Первый ─ практически ушла, оставив за собой роль Веры Кальман в поставленном мною же спектакле «Последний чардаш», ─ на вдохе. Это было неожиданно для многих моих поклонников, влюбленных в оперетту, и почти для всех недругов. Это был первый мой спектакль в качестве режиссера. А потом, знаешь, Сева, я катастрофически стала терять форму. Если бы дело было только в лице ─ одной подтяжкой больше, одной меньше… Я тогда посещала кабинет пластического хирурга, как стилиста по прическам. Речь шла о сценическом движении ─ о танце в оперетте… Я всегда большое внимание уделяла пластике. А ко всему, что касалось танца, была особенно требовательна… Помнишь, как ты радовался, когда обо мне писали? Где же это было опубликовано?»
Она, подъехав к письменному столу, вновь стала просматривать папку с газетными вырезками:
«Спасибо Левушке… Ну, конечно же, в «Советской культуре»»:
«Ее искусству свойственна непогрешимость, а самое главное ─ постоянная забота о выразительности танца, выявлении индивидуальных пластических черт персонажа, наконец, забота о той знаменитой «частице черта», с которой началась ее блистательная карьера в театре… Эта чертовщинка помогает Фротте высечь искру признания из искушенных зрительских сердец огнем зажигательного, ослепительного, сверкающего танца…»
«Многие тогда считали, что я достигла наивысшего расцвета сценической формы, снискала однозначное признание критики, торжество преклонения публики… Тогда зачем ей нужно было уходить? Почему ей это понадобилось? Такие вопросы летели вслед, как камни. В благодатную почву сомнения легко посадить и взрастить все, что считаешь нужным. Не зря следом змеиным оборотнем поползла молва, дескать, болеет ─ не выживет, спилась, слегла и не ходит… Что только ни говорили… Невдомек было понять моим завистникам: я убеждена, что оперетта ─ это искусство молодых. И слава Богу, что Господь наделил меня врожденным чувством меры. Нет, спасибо матери. Еще бы чуть-чуть, и вслед бы шипели: «Господи, когда же она, наконец, уберется со сцены! Старая кляча! Пора бы и честь знать…» Я уже балансировала на грани и приняла единственно верное решение… А второй раз случилось уйти, когда перевес хвалы стал настолько однозначным, что породил скуку. Единственный спектакль, в котором выходила на сцену ─ «Последний чардаш», ─ был заигран до дыр. К тому же режиссерский ГИТИСа позволил продолжать жить в созданных спектаклях».
Из вязкой пучины мыслей ее вырвал звук открывающейся двери. Она знала, что это Варя, но все-таки повернула голову.
─ Не помешаю, Адочка Павловна?
─ Ну, заходи уж, раз пришла…
─ Там этот… Звягинцев пришел. Вы звали его?
─ А-а-а, Дрюня? Звала, конечно…
Аркадия Павловна звучала сухо, и Варя, знавшая наизусть каждую ее интонацию, не стала больше задавать вопросов.
─ О чем задумались или читали что? Даже звонка не слышали?.. Да, вы чувствуете-то себя хорошо? А то, может, не примете его?
─ Ну, раскудахталась…
Аркадия Павловна досадливо поморщилась и, нажав кнопку, бесшумно устремилась к двери.
Она и представить не могла, что провела столько времени в кабинете, листая альбом с фотографиями, перечитывая письма Мастера и просматривая рецензии. Хорошо, что она успела привести себя в порядок. Андрей, как и все прочие гости, должен увидеть ее во всем блеске благородной и аристократичной старости, тем более что разговор им предстоит не из легких.
***
Андрей Звягинцев долго размышлял над приглашением, которое он получил по почте. Сначала его одолевало однозначное желание отказаться от визита. Слишком неприятные мгновения связывались в памяти с Аркадией. Но природный пытливый ум взял верх. В конце концов, волю Аркадии Павловны он исполнил. Фрагменты ее мемуаров не увидели свет ни в одном периодическом издании. Никто ему не оплатил полгода трудов по сбору информации и записи ее воспоминаний. И, по большому счету, он Аркадии ничего не должен. Но какое-то неопознанное чувство занозой саднило в сердце: «Неужели я обижен на эту немощную, выжившую из ума старуху? Нет. Аркадия ─ не старуха… Кто угодно, но только не старуха. Небожительница… Примадонна… Актриса… А что, если? А вдруг…» Он по-своему к ней привязался за долгий, как единый миг, период их неспокойной дружбы. Всегда «стоял на коленях» перед королевской статью, блеском ее таланта и невообразимой женской манкостью, которая не зависела от возраста и была в ней запечатана, казалось бы, самой природой. И он уже не знал, что первично: это восхищение или убеждение, что он всю свою жизнь ищет именно такую женщину.
И как Звягинцев ни ожидал услышать ее голос, не без опаски переступив порог этого дома, ─ тембр флейты, с которым он всегда у него ассоциировался, ─ все равно вздрогнул от неожиданности.
─ Тапки твои там же, где всегда…
Он стремительно обернулся и протянул букет роскошных алых роз Варе, безмолвно стоявшей за креслом Аркадии Павловны.
─ Вы, как всегда, божественны…
─ Тапки нашел? В этом доме любят традиции… Как ты мог об этом забыть?
Ее голос ─ насмешливый, чистый, прозрачный и теплый ─ проник в сердце, растопив лед отчуждения, ─ он только теперь понял, как соскучился по общению с хозяйкой этого дома. Он впервые подумал о том, что постарела сама Аркадия, но ее голос остался для него прежним. «Как ей удалось сохранить такие мягкие и певучие интонации в среднем регистре?»
─ Ничуть… Приятно после долгого перерыва оказаться в доме, который так много для тебя значит.
Она чутким музыкантским ухом уловила укоризну, но решила воспользоваться привилегией королевы и оставила эту интонацию без комментария.
Аркадия Павловна приступила к важному и очень непростому разговору сразу после кофепития, сервированного в гостиной преданной Варенькой.
Когда они перебрали всех общих и вполне себе светских знакомых, Аркадия задумалась, устремив взгляд ставших еще более прозрачными глаз в сторону. Андрею было неуютно в тяжелом повисшем молчании, но он боялся спугнуть ее настроение, вдруг возникшую близость, раздумывая, как перейти к важному, ради чего он сегодня пришел в этот дом, несмотря на обиду, которую ему здесь нанесли.
─ Ты прости меня, Андрей, за мою резкость тогда…
Она сказала это как-то трогательно, тем проникновенным тоном, который заставлял резонировать определенные струны в его душе, вдруг сразу сократив дистанцию.
─ Ну, что вы…
Он замолчал, заметив нетерпеливый жест рукой в свою сторону.
─ Не перебивай меня! Мне и так нелегко было решиться на этот разговор. Но я должна тебе сказать. Мне очень понравилось с тобой работать. Я вообще высоко оцениваю твой стиль. Меня он задевает, попадает в сердце… Ну, ты понимаешь?
Он молча кивнул, боясь разбить хрустальный шар доверия, которое возникло вдруг, ниоткуда.
─ Просто я была с тобой не совсем искренней тогда. В моменты, когда ты читал мне отрывки из как будто моей, но на самом деле совсем не моей жизни, у меня, как бы это помягче сказать, возникало раздражение. Но рассказать тебе об этом я не могла. Ты понимаешь меня?
─ Да…
Она, наконец, выдохнула и заметно оживилась:
─ Ну, вот и славно! Вот и хорошо…
─ Я ведь тоже хотел поговорить с вами…
Аркадия Павловна заметно напряглась, но все-таки царственно кивнула головой, разрешая озвучить просьбу.
─ Я хотел попросить вас объяснить, какие фрагменты необходимо переписать, чтобы публикация этих мемуаров стала возможной… Где вы приукрасили свою жизнь настолько, что это вызвало… раздражение, о котором вы только что говорили? Видите, мы с вами дышим в унисон, мне эта ситуация тоже не давала покоя.
Напряжение никуда не исчезло. Они продолжали чувствовать его. Может быть, потому что оба догадывались о неловкости друг друга. Аркадия Павловна молчала, задумчиво глядя в сторону… Пауза явно затягивалась… Андрей начал уже злиться на себя за то, что разрушил несвоевременным вопросом особую душевность, возникшую было между ними. Но вдруг Аркадия Павловна, сбросив оцепенение, глухим голосом ─ такие интонации у нее прорастали из волнения ─ спросила:
─ А ты принес сегодня диктофон?
Этот вопрос был настолько неожиданным, что удивление некоторое время превалировало над радостью.
─ Дрюня, что с тобой? Ты как будто плохо соображаешь сегодня…
Она вновь звучала весело и душевно. Судя по всему, явно решилась на что-то.
─ Да, конечно, он всегда со мной.
─ Заводи шарманку… Сегодня я почему-то готова быть более откровенной. Только обещай мне, что ты не опубликуешь мои мемуары, пока я жива. Это единственное условие. Да, пока мы не начали, позови Варю, пусть сделает еще кофе. И принесет холодной воды, слышишь? Я ничего не забыла: турецкий, как ты любишь? У нас есть полтора часа.
***
Аркадия Павловна почувствовала себя уставшей после того, как за Андреем Звягинцевым закрылась дверь. Но, похоже, осталась довольна собой… Если бы не Варя, которая явно беспокоилась о ней, для раздражения вообще бы не осталось никакого повода.
─ Адочка Павловна, нужно прилечь! Вы сама не своя. Побледнели… А ведь скоро Наум придет.
─ Да, уже скоро?
«Перед визитом сына действительно нужно было бы отдохнуть».
─ Есть еще время… Нужно подкрепиться и прилечь. Я тако-о-ой бульон приготовила!
Аркадия Павловна представила, как ее верная Варенька суетится на большой, оборудованной по последнему слову техники кухне, преданно заглядывая в глаза, выясняя, вкусно ли было Адочке Павловне. «Нет, только не это, сейчас мне непременно нужно побыть одной… Избавиться от ее навязчивого внимания».
─ Я, пожалуй, прилягу сначала, Варя, прежде чем пробовать твой чудо-бульон.
Чтобы предупредить ее возражения, она наполнила свою улыбку энергией, которую на самом деле не чувствовала.
─ Все не так уж плохо, Варенька. Ты меня отвези в спальню и оставь одну…
Ей так нужно было остаться одной, чтобы подумать, ничего не упустить, что играть было несложно ─ она чувствовала возбуждение почти на физическом уровне. Перед визитом сына Аркадии Павловне просто необходимо было побыть наедине со своими воспоминаниями о Левушке…
Глава 5
Томск встретил их чудесной летней погодой… Город понравился. Может быть, потому что она была очень влюблена в тот момент. Они тогда были неразрывны, как единое целое. Ей никто не был нужен, кроме Левушки. Они поселились в его скромной двухкомнатной квартирке, недалеко от театра. Аркадия отметила, что ей отчаянно захотелось вить гнездо. На ярмарке выходного дня она купила швейную машинку ─ первую в своей жизни. Сама сшила занавески, вымыла окна, до блеска протирая газетой их мокрую, блестящую поверхность, украсила салфетками, связанными крючком, поверхность комода в спальне и шкафа на кухне. Ей хотелось, чтобы Левушке было комфортно с ней и он спешил домой после вечерних репетиций. Именно тогда ─ в начале их семейной жизни ─ Аркадия поняла, что счастье это и есть гармония с самой собой и внешним миром, возможность заниматься любимым делом и жить в окружении любимых людей. А еще она помнила, как они берегли свое хрупкое счастье от человеческой зависти и внешних посягательств.