Нянечка протирает пол. Поравнявшись со мной и видя мой способ борьбы с болью она говорит:Тю, милая, что ты мучишь и увечишь себя. Ну-ка слушай меня, давай вместе со мной глубоко и протяжно вдыхай в себя и сильно выдыхай. Давай.
Я начинаю дыхательные упражнения, как говорит она и вскоре обнаруживаю, что пока я сосредотачиваюсь на дыхании боли утихают. Жду новой порции и снова начинаю дышать при этом начинаю реагировать в промежутках между схватками на окружающее.
Потом ко мне подходит акушерка, смотрит и говорит, а вот в чём дело, сейчас исправим. Она прорывает пузырь и говорит , скоро пойдём. И отходит, а я лежу уже в сырости.
Слышу голос моей мамы. Она плачет, ой, доченька, как она мучается. И слышу, как ей отвечают:- И моя тоже.
Потом чувствую, что что-то меняется и кричу:- Подойдите ко мне пожалуйста. Но они сидят все за столом, завтракают, весело перешучиваются и на мой зов не обращают внимания.
Я начинаю лихорадочно соображать, чем привлечь их внимание, вижу кружку с напитком, хватаю её и с размаху бросаю на пол. Напиток разбрызгался на свежевымытом полу, а железная кружка загремела громко. Ко мне подбежали:- Ты что хулиганишь, и тут же ,- Ой, ой подожди, не тужься, давай скорей, пойдём миленькая, суют в руки пелёнку и причитая, только осторожней, только тихонько, ведут в родовую. Головка ребёнка уже наполовину вышла.
Дальнейшее проходит почти мгновенно, кроме того момента, когда я засмеялась. Они помогали головке освободиться, а мне стало щекотно. Акушерка сказала, что такую мамочку, чтобы смеялась при родах видит впервые.
А потом мне показали ребёнка, он вылетел пробкой за пределы приставленного столика, акушерка еле успела поймать.
Девочка, мне показывают её и уходят обрабатывать, а меня оставляют в родовой одну. Минут через десять акушерка вернулась и сообщила вес 3 кг рост 52 см, ребёнок нормальный, дефектов нет.
Наконец вышла детская сестра и показав мне дочку ещё раз, понесла её в детскую. Тут в родовую привели ту женщину что вскрикивала с визгами и занялись ею на втором кресле.
Вокруг неё крутились уже трое, роды были тяжёлыми, женщина обессилела. В 33 года, первый ребёнок, схватки прекратились и сейчас решали вопрос рожать или делать кесарево.
Остановились на рожать и стали жгутами из полотенец выдавливать ребёнка, а потом врачу пришлось поворачивать его, он лежал поперёк. Впервые я увидела, как рука по локоть погружается внутрь человеческого тела.
Они вертелись около неё, а я смотрела на её лицо. Оно посинело а они не замечали.
Я закричала, о том, что она синеет и тогда они сразу бросили изымать ребёнка и занялись ею.
Ей сделали укол и потом массировали грудь, остановилось сердце. Потом она вздохнула и ей тут же дали кислородную подушку. Пока роды приняли ей сменили три подушки.
Но мальчика извлекли живого и она тоже была уже вне опасности.
А мне после всего пережитого страшно захотелось есть и мне сказали, что сейчас принесут. Мама всё металась по лестнице и рыдала, когда нянька высунулась в окно и сказала ей ' "ну чего здесь мокреть развела, дочка давно родила. Внучка у тебя"-" Да как родила, вон она кричит, стонет"-" Вот Фома неверная, говорят тебе, твоя родила, не пикнула даже, жрать просит, беги быстрей, купи чего-ничего"
Мама со всех ног бросилась на площадь, купила хлеб с сыром и бутылку кефира и виноград. Она принесла и та же нянечка пришла в родовую и плюхнула это всё мне на грудь, "ешь'. Сила , а не антисанитария. Но съела я всё моментально.
В родовой я пролежала два часа. За это время с меня стекло всё и далее больше за все 9 дней пребывания в роддоме не капнуло. Оказывается это было тоже плохо. Потом, когда мне приносили кормить ребёнка, у меня начинались дикие боли, хуже чем при родах, и мне стали делать уколы обезболивающие и смягчающие сокращения.
Сокращения на сухую это хуже всего-, сказала врач, и выдала фразу, -как бы вторыми родами вам не умереть, милочка. Эта фраза потом чуть не стоила жизни моему второму ребёнку.
Я попала в третью палату, где уже лежали шесть женщин и четыре кровати оставались ещё пустыми. Мне досталась вторая кровать слева от входа. Пустовали кровать рядом, кровать у окна справа и вторая от входа справа. Туда потом и поступили женщины бывшие со мной вместе в предродовой.
На кровать рядом со мной через час доставили измученную первородку, на кровать у окна положили "ой,тошно", двадцатилетнюю женщину со спутанными , свалявшимися в колтых волосами, кажется очень давно немытыми. На кровать справа от двери привезли ту, что жалобно с подвываниями стонала при схватках.
Это была женщина 47 лет, тоже первородка. Мучилась она более трёх суток и просто удивительно, как выжил при этом её ребёнок и почему ей не оказывали помощь.
Она была одинокая, устала жить одна и решилась родить ребёнка, в столь позднем возрасте, ради того, чтобы было для кого жить. Мальчик у неё родился крупный 5,400 так что понятно, отчего она так мучилась.
Катя пришла в себя после родов на третьи сутки и оказалась очень доброй, общительной и приятной женщиной.
Остальные женщины поступившие ранее нас, запомнились мне менее. У окна в нашем ряду лежала Люся, родившая ночью. Ей ещё не приносили ребёнка на кормление, она мне запомнилась оттого, что наших детей перепутали.
Кормить детей нам принесли в 6 утра следующего дня, в понедельник. По коридору загремело, потом распахнулись двустворчатые двери палаты и въехала большая каталка, на которой в рядок, как полешки лежали плотно запелёнутые малыши.
Вели они себя по разному, кто-то уже пел песни, во всю Ивановскую, кто-то зевал, а кто-то мирно посапывал носиком. Потом я узнала, что прежде, чем везти на кормление их слегка прикармливали, оттого некоторые и спали. А вот обработкой и пеленанием, занимались после кормления, чтобы деток дважды не крутить, так что привозимые на кормление, изрядно попахивали. Такие были порядки.
Нам стали раздавать детей. Начали с нашей стороны. Я получила кулёк, собралась прикладывать его к груди, как показала детская сестра и тут же уставилась на ребёнка, он явно не был похож, на того, что мне показывали в родовой.
Интересно, но когда в фильмах бывает сюжет про то, как в роддоме подменили и перепутали детей, я в это не верю. Это может быть только в одном случае, если мать рожала в бессознательном состоянии, что нереально, или через кесарево, что вполне реально. В остальных случаях, того краткого мига,когда тебе показывают младенца, достаточно, чтобы запомнить своё дитя и отличить его среди других.
Сестра ещё продолжала разносить остальных детей, когда на всю палату прозвучали два наших голоса " это не моя", "это не мой". Она остановилась и сказала нам:- Ну что вы выдумываете, бирки посмотрите. Я выпростала ручку малыша и громко сказала Казаков, в то время как Люда воскликнула Сычёва.
Сестра тут же бросилась извиняться и менять детей. Одеялки у всех были одинаковые, только у моей было подпалённое пятно в ногах, по нему эта сестра потом всё время сверялась. А позже, когда я встала и управлялась со всем, то просто вталкивала каталку в палату,заявляя:-" Деловая, раздавай". И детей раздавала я.
Я пыталась начать кормить дочку, но она спала. Тогда сестра сказала, чтобы я зажала ей носик и она откроет рот. Смотрела на крохотную пуговку, усеянную белыми пятнышками, словно манкой и не могла понять, как зажму этот крохотный носик, но сестра велела действовать смелее.
Крылья носика оказались неожиданно твёрдыми и никак не хотели зажиматься. Пришлось сестре помогать неумелой робкой мамочке, после чего девочка открыла ротик и крепко ухватила грудь, а у меня потемнело в глазах и я упала без сознания на кровать. Вот тогда-то мне и помогли и врач сказала эти страшные слова.
Укол стали делать перед кормлением ежедневно. Одного хватало на сутки.
Сосала девочка активно и быстро набирала вес.
А у соседки Лиды, той самой тридцатитрёхлетней ничего не получалось со сцеживанием молока. Ей кормить малыша пока не приносили из-за разного резуса, и нужно было сцеживать молоко. Грудь у неё стала стеклянной, она стёрла её до ран, но ничего не могла сделать, а сестра показав приём один раз, более к ней не подходила.
Меня всем наукам сцеживания научила мама, поэтому я предложила ей свою помощь. Она была так измучена, что с радостью согласилась.
В общем я её раздоила, сил при этом затратила немало. Грудь была очень большой. Но результат в итоге оказался хорошим, она больше не мучилась и справлялась сама.
Вообще я встала быстрее всех, словно никогда и не рожала и тут же включилась в заботу обо всех обитателях палаты. Это было для меня своего рода приятным времяпрепровождением и спасением от долгого течения времени в условиях больницы.
Я жутко не люблю больницы с их замкнутостью, поэтому всегда стремлюсь чем-то занять себя. Мне не составляет труда принести судно, попросить у сестры-хозяйки пелёнки для женщин или оказать любую другую услугу. Мне так комфортней.
Оттого и получалось всегда и везде, что люди быстро со мной сходились, я становилась им нужной и словно бы близкой.
Очень скоро я плотно опекала Машу, ту двадцатилетнюю роженицу. Она сама была не из Серпухова, приехала откуда-то из глубинки России в Серпухов работать в совхоз Большевик по набору. Совхоз был богатый, работников не хватало и они набирали по оргнабору, так это тогда называлось. Её молодой человек, пока не муж, отец ребёнка был из Сибири, тоже приехал на работу трактористом. Видимо здесь платили больше.
Жили они в общежитиях при совхозе. Маша была из очень глухой деревни, настолько глухой, что не умела даже обращаться с мылом. Если бы мне сказали, что такое бывает, я бы не поверила.
Но позже посмотрев фильм "Печки-лавочки" и вспомнив Машу, я поняла, что в таком беспросветном мраке жила половина населения глубинки, особенно в глухих деревнях. Наверное поэтому они, невыездные, по сути привязанные к своим сёлам крепостные, так старались вырваться в города. А наш совхоз Большевик был по сути городским почти промышленным производством.
На третий день после родов, её почти насилком заставили встать из кровати, так она боялась вставать,хотя, когда привезли после родов, норовила вскочить, но её отругали. Она пользовалась судном, посмотрев, как это делают другие женщины.
Но взявшись за него неловко, опрокинула его на кровать, после чего я сбегала к сестре хозяйке, попросив сменить ей постель. Девочки рядом, увидев, как она руками пытается стряхнуть всё с постели, убежали из палаты, с позывами к рвоте. А мне было её жалко.
Я заставила её встать и идти в туалет. Там подвела её к раковине, дала мыло и велела мыть руки и лицо. Кран пришлось показывать, как открывается, так как в совхозе они пользовались простыми нажимными умывальниками.
Маша стала умываться, при этом возя по лицу куском мыла. Женщины, которые находились рядом, зашлись громким хохотом, а я терпеливо объяснила ей, как нужно пользоваться мылом. За то, что я не смеялась и проявила о ней заботу, она привязалась ко мне, как бродячая собачка и шагу не могла сделать без меня.
А Лиду продолжали преследовать неприятности, у неё вдруг началась грудница, температура поднялась под сорок, груди снова остекленели. Её срочно начали лечить, а ребёнку уже сделали необходимые процедуры и его нужно было начинать эх кормить, а чем?
И я вызвалась кормить его, ведь у меня было очень много молока. Теперь я брала двоих детишек и прикладывала их к груди одновременно. Плюс был в том, что они хорошо старались и сцеживать молоко мне больше не приходилось.
Теперь кровать моя, в то время, как я отлучалась была всё время завалена гостинцами, несмотря на отказ, девчонки заваливали меня. Мне и из дома приносили и они нагружали. Мы стали съедать всё сообща, так я настояла.
Виталька приходил ежедневно, но толку. Мы на 4-ом этаже, окно открывать не разрешают, видим друг друга и то плохо. Но он всё равно прибегал и стоял под окном, я показывала ему наш кулёк, но в основном мы общались записками.
Однажды, во время кормления ,вы конечно помните, что моя кровать вторая от входа, а Машина у окна, я взяла как обычно своих птенчиков, приложила к груди, они дружно присосались и трудились. Я сидела лицом к Лиде, чтобы она могла смотреть на своего сынишку.
Маша устроилась кормить ребёнка весьма своеобразно. Одну ногу она спустила с кровати, вторую поджала под себя. На ноги положила подушку, на подушку ребёнка.
Э
У неё была весьма своеобразной формы грудь, длинная вытянутая, так вот она двумя руками взяла эту грудь и стала пихать её в ротик ребёнку, его при этом не держала. Получилось, что вместо того, чтобы попасть ему в рот, она толкнула его и грудью и руками и он стал падать.
Про мраморный пол я уже рассказывала. До сих пор не знаю, как это получилось, но я успела отбросить двоих детей на кровать, так, чтобы они не свалились и в два прыжка, очутившись возле неё подхватить ребёнка у самого пола.
Что со мной случилось я не знаю, но я вдруг со всей дури влепила ей пощёчину и безобразно на неё накричала. Я обозвала её рохлей и коровищей неуклюжей, а потом разревелась злыми слезами.
При этом поправляя её позу, пристраивая ребёнка в её руке и показывая, как правильно давать грудь, чтобы ребёнок не давился и не захлёбывался, тем паче не падал. Всё это произошло много быстрее, чем я описываю.
Потом я вернулась к своей кровати и продолжила кормить своих детей. Это как ни странно не обидело и не отвернуло от меня Машу, а ещё крепче привязало. До этого она кормила ребёнка лёжа и таких заморочек не случалось, но глядя на других она захотела кормить сидя и чуть не угробила сынишку.
Её доверие ко мне настолько возросло, что она дала мне прочесть письмо её кавалера, с тем чтобы я помогла ей правильно ответить ему. Ей понадобился мой совет. С чего она решила, что я больше знаю и более опытна в жизни, не пойму.
Честно скажу, что письмо я читала давясь от смеха, но стараясь не показывать этого, чтобы не обидеть Машу. Ну и как можно было спокойно читать письмо, которое начиналось буквально так " Сдрастуй дарагая Машинка!"
Далее я думаю продолжать не стоит.
Я продиралась сквозь дебри повышенной грамотности с большим трудом, пытаясь понять о чём писал автор, иногда приходилось переспрашивать у неё. Хорошо что это чтение шло не в палате, а в коридоре у окна, иначе вся палата угорала бы в истерике. Мы обсудили письмо, я подсказала ей некоторые вещи.