– Да, самая вкуснятина в лице водочки… – добавил Алаторцев. – Вкусная – пальчики оближешь… Есть и вкусное вино, если хочешь.
– Какая синичка? Кто это? – растерялся я.
– Ладно, рассказывай. Ксению, любимую свою, не помнит… – нахмурился Лев Сергеевич. – Артист!
Вот так новости! Ещё и любимая! Что за шутки?
Ольга наиграно фыркнула и, молча, поставила статуэтку Оскара на серёдку стола. Лев Сергеевич взгромоздил на стул свою большую сумку и вымахнул из неё пузатый термос. Ольга тут же давай помогать, стала выкладывать из сумки всякие свёртки, контейнеры, вымахнула и большую бутылку вина, потом другую… А напоследок, к моему несказанному удивлению, выворотила большой тюк шерсти, который на вид оказался ещё больше самой сумки.
– А это, Ваня, тебе от меня, как ты и просил… – мило прочирикала она и положила шерсть на тумбочку возле стены.
– Мне бы в клубочках лучше. А эту ещё и прясть надо.
– Ничего, у тебя время полно.
Я покачал головой и вдруг почувствовал, что очень хочу есть. Такой волчий голод обуял, что сразу и про Синичку, и про Ксению забыл, и про всё на свете. Да уж, голод не тётка. В тустороннем мире, видимо, всегда так: есть вообще не хочется, но стоит только еду увидеть, и сразу аппетит появляется. Особенно у тех, наверное, кто недавно преставился. Привычки сразу не изживёшь; хоть и душа, а кусать охота. А я уже девять дней ничего не ел, схватил загогулину колбасы и отхватил сразу треть.
– Ой-ой, Ваня, изголодался, бедненький… – жалостливо всхлипнула Ольга, вышатывая зубами бутылочную пробку. Откупорила и по стаканам нам водку разлила, себе – вино.
– Шутка ли, на девять дней в театре закрыли, – вздохнул Лев Сергеевич, задумчиво разливая борщ по тарелкам. – Ужас!
Я невольно посмотрел в зрительный зал – там появилось с десяток зрителей. Всё это были девушки и молодые женщины. Смущённый и озадаченный, я растерянно потянулся к рюмке с водкой и машинально выпил. Сразу охмелел сильно, словно целую бутылку в нутро отправил.
Гости мои так рты и раззявили.
– Ну, Ваня, даёшь! – ахнула Ольга. – Ты тут совсем одичал: нас не мог подождать!
Лев Сергеевич понимающе покачал головой и услужливо снова наполнил рюмку.
Я воровато глянул в зал, а там уже под сотню зрителей, и все, не отрывая глаз, на меня пялятся. Ждут каких-то высоких творческих откровений, а я текст не знаю…
– Это я от радости,– обнимая осоловевшими глазами дорогих гостей, сказал я. – Вы не представляете, как я вам рад! Хоть вы вспомнили…
– Как же не помнить? – сказал Алаторцев. – Сейчас вот перед спектаклем по рюмочке за твою заблудшую душу выпили. Не чокаясь…
– Спасибо, Лев Сергеевич. И тебе, Олёша, от всего сердца.
– А ты не ёрничай. Дело сурьёзное: как только поминают, так сразу здесь души и встречаются.
– По-другому мы бы к тебе не пробились, Ваня, – добавила Ольга.
– Верю… А что же мои родные меня совсем не вспоминают?
Гости мои переглянулись, и Лев Сергеевич неуверенно так говорит:
– Поминают, а как же… но, видать, нельзя вам пока видеться. А может, перепутали и за здравие выпили…
– К тебе, правда, никто не заходил? – удивилась Ольга.
– Вы первые. Первые живые лица после моей прекрасной смерти… Хоть бы какую-то собаку завести. В одиночестве слоняюсь и потихоньку с ума схожу.
– Ну… это… – замялся Лев Сергеевич.
Ольга его торопливо перебила:
– Ничего странного, покойникам покой прописан…
– Да ладно… – напустил я на себя равнодушие. – Ну, не нужен я никому… Не то чтобы обидно…
– Да погоди ты сопли распускать, – нарочито строго сказал Лев Сергеевич. – Родные к тебе рвутся, во все лопатки спешат… А нельзя, порядок такой… Сперва нужно все свои ошибки и промашки осмыслить, может, что исправить получится… А потом уже и родные к тебе натекут, и близкие, и дальние, и всякие разные.
– Хорошо бы… Может, хоть они объяснят мне, почему я умер, за что?..
– Тебе зачем это? – нахмурилась Ольга. – Много будешь знать, скоро состаришься…
– Я серьёзно.
– И мы серьёзно, – важно сказал Лев Сергеевич. – За что… Неправильный вопрос. Правильный – «для чего»?
– Какое уж теперь на этом свете «для чего»?
– И то верно. А всё одно есть смысл… Должен быть!
– Значит, не знаете. Так бы и сказали.
– Это мы-то не знаем? – фыркнула Ольга. – Да всё яснее ясного! Это и ежу понятно: надо тебе, Ваня, со своей любимой встретиться!..
– Боже упаси… А при жизни никак нельзя было?
– Получается, что нет.
– Забавно, и кто она?
Алаторцев украдкой подмигнул Ольге, придвинулся ко мне и этак участливо спрашивает:
– Значит, говоришь, посмотрел «Ревизора»… Ну что, узнал её?
– Кого?
– Ладно, Ваня, не притворяйся, рассказывай, – лопаясь от нетерпения, навалилась на меня и Ольга.
– Я серьёзно не понимаю. О ком вы? На сцене были все наши. Всех узнал как облупленных. Перечислять?
– Да мы тебе не про сцену, – поморщился Лев Сергеевич. – Вот ты скажи: ты благодаря кому на спектакле побывал? Чьими глазами на свою непутёвую игру взирал?
Тут-то до меня и дошло.
– Ты хоть знаешь, кто она такая? – сверкнула хитрым взглядом Ольга Резунова.
– Откуда мне знать? Зрительница какая-то.
– «Зрительница какая-то»… – передразнила Ольга. – Это твоя любимая, ты её больше жизни любишь… Вот с ней-то тебе и надо встретиться. Ты жуй, жуй котлетки…
– Ты на себя через её жизнь смотрел, а это не просто так, – назидательно вставил Лев Сергеевич. – То самое родство душ.
А я как раз котлету закинул. Полезла она было в желудок, но, услышав столь странное откровение, в изумлении обернулась и застряла в горле. Я поперхнулся. Оля заботливо стучала кулачком по моей спине, а я, судорожно ворочая ошалелыми глазами, старался что-то сообразить. С горем пополам прокашлялся и спрашиваю:
– Вы меня совсем запутали. То Ксения какая-то любимая, которую я совсем не знаю, то теперь вот ещё одна родная душа. С кем мне встретиться-то надо?
– А это она и есть, Синичка твоя, – захлёбываясь от нахлынувшего умиления, запела Ольга. – Видишь, как твоя любимая о тебе заботится – и поесть приготовила, и спектакли показывает. На Аскара тебя номинировала… Всё для тебя, Ваня, – и хлеба, и зрелища, – тут же повернулась к Алаторцеву, состряпала обиженное лицо и говорит: – Вот, Лев Сергеевич, мы, женщины, мучаемся, страдаем… Не знаем как угодить… За что, спрашивается? Что, спрашивается, взамен?
– Олёшенька, я тебя ещё соплюхой с тонкими косичками помню. Что-то не видел, чтобы ты мучилась… Ежли мы сейчас начнём твои романы считать да пальцы загибать, так ни моих, ни твоих не хватит.
– Я, Лев Сергеевич, – насупилась Ольга, – о настоящей любви говорю, а вы какие-то пальцы загибаете.
В это время зрительный зал уже наполовину наполнился. И все так старательно внимают, и лица у всех такие одухотворённые, жаждущие откровений…
– Вы бы хоть фотокарточку показали, – с надеждой сказал я, – а то я никогда свою любимую не видел… Мне, например, тоже интересно. Может, там пиранья какая-то…
– Смейся, смейся… И так уже дошутился… Да-а, права была Ксенька. Как в воду глядела… – сокрушалась Ольга. – Так и сказала: «Не почувствует меня Ваня. Столько лет как собачка за ним бегала, почти на всех спектаклях была, и хоть бы какое-то внимание в ответ». Да, Ваня, дожил ты до преклонного возраста – тридцать четыре года! – и не удосужился свою любимую встретить… Вот повлекут тебя черти на суд божий, и что ты скажешь?
– Что-то не видать чертей ваших. Ну, придумаю что-нибудь…
– Придумает он. Да тебя убить мало! Что, совсем не знаешь её лица?
– Да откуда!
Алаторцев покачал головой и говорит:
– Эх, Ваня, не познакомился ты с Ксенией в земной жизни, теперь её душа за это тебе мстить будет. Вот и расхлёбывай на этом свете. А души страшно мстят, ох и страшно! Ну да сам виноват, наворотил делов.
Мне это показалось забавным.
– Так она, значит, мстит?
– Лев Сергеевич, вы на Ваню оторопи не наводите. Ну, помучает маленько, попугает, не без этого. Оставлять безнаказанно нельзя. А ты, Ваня, как хотел? Родной душе жизнь исковеркал. Она-то тебя, искариота, почувствовала, всё ждала, ждала… Вот и поделом тебе.
– Может, она и котлеты отравила? – спросил я.
– Не боись, усопший, ешь спокойно. На покойников яд не распространяется.
– А я и не боюсь. Я бы с удовольствием ещё раз умер. Может быть, хоть в ад попаду, в коллектив.
– Попадёшь ещё, не торопись.
– Да ладно. Ну что, фотоальбом смотреть будем? Врага надо знать в лицо…
– Обойдёшься, сам должен догадаться. И вопче, ты что такой довольный? Весёлое лицо у покойника – как это фальшиво и противоестественно!..
– Ну, это как сказать, – буркнул Лев Сергеевич, поглаживая себя по бакенбардам. – Человек рождается – плачет, а коли помёрши – самое время веселиться.
– А чего она сама не пришла? Нам вроде как встретиться надо…
– Хватит уже за тобой бегать. Теперь твоя очередь. Ничего, стрела Амура тебя настигла, теперь ты без неё жить не сможешь.
– Без стрелы?
– Смейся, смейся…
– Помочь надо Ксении твоей, – серьёзно сказал Алаторцев. – Суровая у неё судьба, одной никак не справиться. Спасать её надо, спасать, а заодно и себе поможешь. Может, ты для того и помёрши, чтобы родную душу счастливой сделать.
Вот те раз! А последняя фраза меня и вовсе с толку сбила.
– Шутите, Лев Сергеевич? Вы случайно не забыли, где я? С вами свихнёшься. Как же я её теперь счастливой сделаю? Или она тоже копыта откинула, и мы будем на кладбище друг друга счастливыми делать, в гробу? То я к ней на могилку буду ходить, то она ко мне…
Гости мои перемигнулись, и Лев Сергеевич говорит:
– Ксения твоя как раз очень даже жива. А ты погоди, может, она и тебя воскресит…
У меня всё внутри замерло.
– Это как? – еле выдохнул я.
– Как… как… Любовь, она, знаешь ли, штука загадочная, полезная, без неё никакие чудеса не свершаются, а как же. Человечка с того света только любовь выдернуть может.
– Вот и мотай на ус, усопший, – поддакнула Оля, – теперь твоя судьба целиком и полностью от любимой зависит.
Мне смешно стало, еле сдержался.
– Понимаю… И как это она меня воскрешать будет?
Лев Сергеевич напустил на себя загадочности и говорит:
– Человек за свою жизнь много раз умирает, иной раз и со счёту сбивается… В первый раз умирает для того, чтобы у него душа родилась, а потом уже для всяких судьбоносных свершений… У тебя, Ваня, уже есть душа, и сейчас происходит плавное перетекание сознания… А захочет твоя Синичка, и потечёт оно в обратную сторону… Да, хошь туда, хошь сюда. А реальность и изменить можно… Запросто может статься, скоро увидишь ты себя живёхоньким и здоровёхоньким, в кругу нашего дружного творческого коллектива. Глядишь, ещё и до «народного» дослужишься. Ну и на свадебке твоей погуляем, а как же.
– Хорошо бы…
Вы думаете, я что-то понял? А всё же мне легче стало, как-то веселее, что ли. В груди у меня благость разлилась, и потянулся я к стакану с вином – прокладку сделать. Ольга тоже меня поддержала, а Лев Сергеевич – он почему-то пить не стал. Я немного замешкался, с удивлением взирая на Ольгу. Она и впрямь на этом свете какая-то не такая. Пьёт, как мужик, сильно запрокинув голову назад (видимо, из-за носа). Укатила вино одним глотком и тоже стала меня наставлять:
– Да, Вань, ты пока что ни то, ни сё, – сказала она и с гордостью прибавила: – Вот мы с Львом Сергеевичем – настоящие души! Я про себя точно могу сказать, что в данный момент делаю.
– Что, например?
– Ну, я в гримёрке, готовлюсь к выходу. Видишь, полный зал собрался, а значит, спектакль скоро начнётся. Не забыл, сегодня «Ящик Пандоры» у нас?
Я посмотрел в зал – и впрямь ни одного свободного места. Зрители ещё суетятся, как это бывает перед спектаклем, но уже приготовились старательно внимать. И это была обычная публика, без какого-либо намёка на тусторонний антураж, совсем не то, что я видел в день моей смерти.
– Они на нас смотрят или спектакль какой-то? – спросил я.
– Синичка твоя на тебя любуется, не сомневайся, а другие – не знаю, – развязно сказала Ольга.
– Так она в зале?
– В зале, конечно, только, наверно, подальше села от тебя, кретина.
Я почему-то вспомнил ту таинственную незнакомку, которая плакала в день моей смерти.
– Неужели это та самая незнакомка? – с надеждой спросил я, вглядываясь в лица зрителей.
– Ты о ком, Вань? – спросила Ольга.
– Первый раз я увидел её восемь лет назад… – задумчиво сказал я. – Да, восемь лет видел её на своих спектаклях. Мне всегда казалось, что нас что-то связывает.
Ольга всплеснула руками, обхватила свои щёки ладонями и картинно запричитала:
– Восемь лет! Боже мой! Боже мой! Восемь лет! Какой ужас! Кошмар! Тебя убить мало!
– Оля, не ломай комедию, – уставшим голосом сказал Лев Сергеевич. – Давай по тексту…
Я вглядывался в лица зрителей, смотрел во все глаза, преступно вытягивая шею, и никак не мог отыскать среди них таинственную незнакомку.
Ольга, видимо, решила мне помочь, перемигнулась с Львом Сергеевичем и принялась рассказывать трогательную историю из своей жизни.
– Со мной вот тоже забавный случай был. Приснился мне однажды странный сон. Подходит ко мне необыкновенный красавец, высокий, стройный, черноволосый – словом, мечта Дездемоны. Он мне, значит, говорит: дескать, я судьба твоя и буду сегодня на твоём спектакле. Я спрашиваю: «Где же я тебя увижу, сокол мой ясный?» Он так хитро усмехнулся и сам интересуется: мол, когда я родилась? Я ответила. Ну вот, говорит, ряд – это месяц, а день рождения – это номер кресла. И что вы думаете? В тот вечер сидел на этом месте безобразный старикан, который всё время омерзительно ухмылялся.
Я чутко уловил намёк и сразу прикинул дату своего рождения на зрительный зал. Нашёл то место – и прямо-таки содрогнулся: в этом кресле сидела… моя вдовушка Лера. Какая-то уставшая и помятая, но довольная. Ну и Шмыганюк рядом с ней, а как же.
– Ваня, хочешь опять в жизнь вывалиться? – еле сдерживая смех, спросила Ольга. – Видишь, к твоей Лерусе какой-то кавалер пристроился… Ты, несомненно, должен бороться за свою любовь…
– Отвяжись. А где же Ксения?
– Ты, Вань, Ольгу не слушай: она тебя только с толку сбивает, – с грустью сказал Лев Сергеевич. – Нет твоей Ксении в этом зале, не ищи. Узнала она, что ты померши, да и сама слегла. Теперь уже никто не скажет, появится она в театре или нет… Выжила бы, и то ладно…
Оля сковырнула с очередной бутылки белую панаму, и сердце у меня дрогнуло от дурного предчувствия.
– Давайте тогда за Синичкино здоровье выпьем! – с грустью сказала она. – Поддержим её в страшных страданиях…
– Она что, из-за меня… так?
– А из-за кого же!
– Так что, Ваня, поспешать надо, поспешать… – вздохнул Лев Сергеевич. – Может, ты для того и помёрши, чтобы вы скорее встренулись.
– Ага, – поддакнула Ольга. – Только смерть соединит вас.
– Странная какая-то логика.
– А ты как хотел? – прищурился Лев Сергеевич. – Ты у нас в кино, в искусстве… Паришь себе высоко – как тебя достать? Нет, при жизни вы нипошто бы не сошлись, тут и говорить нечего. А теперь есть шанс.
– Да, Ванюша, скоро начнётся… Даже Лёва? – Ольга потрепала распушенный бакенбард Льва Сергеевича, отчего бедный старик сразу съёжился, посмяк и притих.
А что начнётся? Когда? Этого Ольга не уточнила. Она совсем распоясалась, развязно, как заправского друга, похлопала Льва Сергеевича по плечу, потом и вовсе вдруг взяла пустую бутылку и, широко размахнувшись, запустила её в зрительный зал.
Я даже не успел испугаться. К счастью, бутылка, описав замысловатую траекторию, каким-то странным образом исчезла в воздухе. И всё же откуда-то с той стороны послышался звон разбитого стекла, и сразу – вопли и нецензурная брань. Но я всё хорошо видел и могу поклясться, что никто из зрителей не пострадал. Более того, я всё яснее осознавал, что для зрителей нас как будто не существует.