Виктор Юнак
ДАНЬ КРОВЬЮ
Роман
Часть первая
КОНЕЦ ИМПЕРИИ
Огромный, седой как лунь, весь высохший старец сидел на вершине невысокой горы, держа на коленях гусли, и, не замечая собравшихся вокруг него людей, смотрел вдаль, будто вглядывался в глубь истории, провидел будущие судьбы народные. Крупная слеза выкатилась из его единственного глаза, да так и застыла на переносице, вбирая в себя всю горечь мук и страданий человечества, всю его боль.
Златан проснулся от неожиданного перезвона колоколов в местной церквушке. Он открыл глаза, и косые лучи раннего солнца на мгновение ослепили его. Зажмурившись, Златан сладко потянулся.
— Златко, что это? — встревоженно подняла голову жена Милица. Ничего не понимающими глазами она смотрела то в окно, то на мужа.
— Не знаю. До Рождества еще целая неделя… Что-то, видно, случилось.
Златан отбросил одеяло и встал.
— Боже, рань-то какая. — Он посмотрел в угол на образа и перекрестился.
Однако колокола не унимались. Златан открыл окно. В дом ворвался свежий морозный воздух. На чистом прозрачно-голубом небе не было ни облачка и только молодой диск солнца, весело посмеиваясь и щекоча землю своими холодными, даже для этих мест, декабрьскими лучами, поднимался все выше и выше, чтобы к полудню основательно разместиться на своем небесно-безграничном троне и, расслабившись, беспечно наблюдать за жизнью своей младшей сестры, такой еще юной красавицы Земли.
— Спасибо Тебе, Боже, за такое чудесное утро.
— Эй, Златко, чего задумался? — Прямо против окна, в которое выглядывал Златан, остановился Драган, сосед. — Не слышишь, что ли, колокола звонят?
— Как не слыхать! Да вот не знаю, о чем они звонят. Ни праздника, ни службы в такую рань сегодня не должно быть.
— Умер кто-то, — уже на ходу ответил Драган. — На заупокойную зовут.
— Умер?! — Златан повернулся к Милице, уже поднявшейся и причесывавшейся деревянным гребнем. — Слышишь, жена? Говорят, умер кто-то.
Милица перекрестилась на образа. Посмотрев на нее, Златан тоже сделал рукою крест и закрыл окно, затянутое бычьим пузырем. Немного помолчав, он добавил:
— В такое утро умереть может только любимый Богом человек.
— А по-моему, для смерти любое время одинаково.
— Много ты понимаешь, баба. Одевайся лучше, не то в церковь опоздаем.
Златан немного сердился на Милицу, а потому частенько ее поругивал, а порою и бивал. Вот уже семь лет, как они живут вместе, а детей у них все нет. Он был старше ее на пять лет, и, когда брал замуж, ей было всего шестнадцать. Отец ее рад был сбыть с рук хоть одного члена своего многочисленного, вечно полуголодного семейства. А Златан очень любил Милицу, и, если бы не такая беда, он готов был каждый день носить ее на руках. Они ходили уже и к бабкам-знахаркам, обращались даже к чернокнижнику-колдуну, те давали Милице какие-то зелья, что-то зашептывали, заставляли есть петуший гребень. Ей даже уже предрекали ребенка, но они по-прежнему оставались бездетными, вызывая холодные, ядовитые усмешки и намеки соседей.
Выйдя на улицу, Златан и Милица сразу же окунулись в толпу спешащих на отпевание людей. Неожиданно рядом с ними оказался Вук, двоюродный брат Милицы.
— О, родственнички! В добром здравии?
— С Божьей помощью, — буркнул Златан.
— Поспешайте, поспешайте, не то опоздаете. Слышали? Царь Стефан умер.
Златан остановился и выпученными глазами посмотрел на собеседника.
— Врешь, поди?
— Вот-те крест. Мне жить еще не надоело, такими вещами врать. Поспешайте, может, по такому случаю чего-нибудь Бог пошлет. — Вук ускорил шаг и, не оглядываясь, крикнул: — Особенно того, чего у вас нет.
— Господи! — Златан начал креститься, а следом за ним и Милица. — Спаси и упокой его душу. Я же говорил, в такой день простому смертному запрещено помирать. Такой день — для избранных.
Лелея далеко идущие планы захвата Константинополя, Стефан Душан, первый сербский император, предпринял в конце 1355 года путешествие по недавно присоединенным к Сербской империи греческим провинциям, исконно принадлежавшим Византии. Со своей многочисленной свитой он объезжал город за городом, начав с Бера, раскинувшегося на Солунской равнине недалеко от крупного портового города Солуня, окруженного со всех сторон землями Сербской империи, но по-прежнему остававшегося в руках Византии. В середине декабря он остановился в своем дворце Неродимле, построенном неподалеку от Серр, крупнейшего греческого города, завоеванного Душаном в 1345 году. Серры находились почти на самой границе с Восточной Римской империей, и именно отсюда Душан намеревался начать свой новый завоевательный поход. Но здесь он вдруг почувствовал себя плохо. Начались сильные боли в голове, порой глаза ему среди бела дня застилала огромная черная колющая завеса, резкая боль разрывала внутренности, и дрожь то и дело сотрясала его некогда крепкое тело. Началась лихорадка. За несколько дней он как-то резко сдал и сразу постарел в свои неполные сорок шесть лет. С каждым днем Душану становилось все хуже. Он (да и не только он) почувствовал, что смерть не за горами. Он сожалел только, что смерть его настигла здесь, под Серрами, в самый неподходящий момент. Он находился на вершине своей славы, сделал очень много, но самого заветного сделать еще не успел. Будь судьба к нему более благосклонна, как знать, может быть, он умирал бы не здесь, почти у самого почитаемого всеми Солуня, а в куда более славном и уважаемом граде — восточной столице мира — Константинополе, или Царьграде, как его называли сербы, который он имел счастье посетить в своей ранней юности и который после этого стал мечтой и целью всей его жизни.
Как это часто бывает, Душан незадолго до смерти пришел в себя. Он открыл глаза и осмотрел всех присутствующих. «Боже, как их много. Кто это?! Откуда они прибыли? Узнали, что я умираю, и приехали поглазеть на мои предсмертные муки? Прочь! Все прочь… А впрочем, пусть глазеют, пусть хотя бы для виду сожалеют о том, что умирает первый император сербов и греков и всего Поморья…» Увидев, что глаза царя открылись, к нему подошла невысокая, сухощавая женщина с решительным лицом и кроткими глазами — его супруга, царица Елена.
— Как ты себя чувствуешь, мой государь?
— Пелена… слетела… с глаз, — невнятно пробормотал царь.
Его красивое лицо оставалось неподвижным, и только большие круглые дуги его бровей то поднимались, то опускались. Это должно было означать, что умирающий пытался всмотреться в каждое лицо, находившееся у его предсмертного ложа.
За Еленой, ближе всех к нему, стоял патриарх сербский Савва, лишь в прошлом году сменивший рукоположенного Душаном на патриаршество первого сербского патриарха автокефальной сербской православной церкви Иоанникия, его верного и преданного друга, бывшего канцлера, или, как называли эту должность в Сербии на византийский манер, логофета. Он, вспоминая те давние события, пытался на своем бледном лице изобразить улыбку и хотел протянуть вперед непослушную руку, но она бессильно упала. Затем угасающий взор государя медленно оглядел присутствующих. Хмурые, суровые лица его преданных, не раз проверенных жизнью и оружием товарищей — деспота[1] Йована Оливера, его лучшего полководца и советника; кесаря[2] Прелюба; молодого, способного царского любимца Лазаря Хребеляновича, лишь в минувшем году сменившего на посту логофета своего отца Прибаца. Всего несколько месяцев назад Душан женил Лазаря на своей племяннице Милице, происходившей из лозы царствующей династии Неманичей, несколько пригасив тем самым неудовольствие родовитых великашей[3], что Душан поручил столь важный в государстве пост почти безродным Хребеляновичам. Тут же был и всесильный князь Воислав, последний сын прославленного воеводы Воина. А вот и хитрое, никогда ничем не выдающее себя лицо его сводного (по отцу) брата Синиши, или, как его все при дворе называли на византийский манер, Симеона. Его маленькие глазки и сейчас бегали во все стороны, словно желая найти укрытие от этого непосильного бремени — стоять и ждать у смертного одра кончины того, кого, быть может, ему суждено заменить на престоле. Душан догадывался о честолюбивых замыслах Симеона и по-своему боялся его. Боялся не столько за себя, сколько за своего единственного сына и наследника Уроша. Кстати, где он сейчас? Он же должен быть здесь. Его нужно благословить на царство. Душан начал искать глазами сына. Ага, вот он стоит, спрятавшись за плечо своего дяди, севастократора[4] Деяна. «Почему он дрожит? Он плачет? Королю не пристало плакать! Подойди ко мне, сын мой». Душан протянул к нему руку. Все, кроме самого Уроша, поняли этот жест. Деян отступил от Уроша и слегка подтолкнул его, взглядом указав на отца-государя. Неверными шагами сын подошел к отцу и, упав на колени, припал к его руке. Слезы ручьем катились из глаз.
— Сын мой… будь мудрым и спра… ведливым, — некогда сильный и властный, привыкший повелевать голос Душана сейчас был еле слышен.
В ответ на это рыдания вырвались из груди восемнадцатилетнего юноши, наследника престола, короля, а в ближайшем будущем императора Стефана Уроша V Неманича. Мать, царица Елена, державшая себя гораздо более мужественно, подошла к сыну и, подняв его, увела в сторону.
Глаза Душана повлажнели. Он умирал и, словно сопротивляясь этому, в голове в последний раз пронеслась непереносимая мысль: «Как жалко умирать сейчас…»
Да, жалко было умирать в неполные сорок шесть лет, в самом расцвете сил и замыслов. Но лихая судьбина внезапно подкосила его и бросила на ложе смерти. Да и мало кто в это бурное время доживал до глубокой старости. К тому же если этот человек обладал такой энергией, волей и судьбой, как Стефан IV Душан, прозванный соплеменниками Сильным. А судьба его, надо признать, не баловала. Будучи изгнанным вместе с отцом собственным дедом из Сербии тринадцати лет от роду, он вернулся туда через девять лет, чтобы, совершив переворот, взойти на престол. Не обладая глубокой политической мудростью, он способен был, однако, с быстротой молнии оценивать непосредственно создавшуюся ситуацию и извлекать из нее максимальные выгоды. Он умел склонять людей на свою сторону и довольно быстро сделался популярным.
Такого подъема, как при Душане, никогда еще не знала Сербия. Глава царствующей династии Неманичей — Стефан Неманя, при котором начался подъем Сербии (в то время еще Рашки), носил титул великого жупана[5]; его сын и наследник Стефан Первовенчанный впервые короновался, став королем, а Сербия соответственно королевством. Стефан же Душан, не зря, видимо, прозванный Сильным, передавал по наследству своему сыну Урошу титул императора.
Всю свою жизнь Душан Сильный стремился расширить границы своего государства, дабы тем самым крепче держать в руках многочисленное дворянство — властелу. И для осуществления своих целей он сверх меры напрягал силы сербского народа; в конце концов он создал государство, которое по территории, этническому составу и государственному устройству выходило за рамки сербского народа и его народных традиций. Границы Душанова государства охватывали огромное пространство: от Дуная на севере до Эгейского моря на юге, от верховьев реки Неретвы на западе до реки Месты во Фракии на востоке. Всю свою жизнь Душан провел в войнах и завоевательных походах. Он захватил почти всю Македонию, остановившись у самой границы с Солунем, самым важным портовым и торговым центром на побережье Эгейского моря. В войне с Венгрией освободил Мачву и Северную Сербию и установил границу по Саве и Дунаю. Использовав восстание претендента на византийский престол Иоанна Кантакузина против власти законного императора Иоанна V Палеолога, Душан захватил целый ряд городов в Южной Албании (а потом и всю Албанию) и в Южной Македонии. Особенно значительным событием стало падение осенью 1345 года Серр и присоединение этого города к Сербии.
После этого очевидным стало намерение Душана захватить оставшиеся греческие земли и города и, уничтожив ослабевшую Византийскую империю, заменить и продолжить ее традиции своим государством, объявив себя наследником константинопольского престола. Весьма ярким доказательством подобных намерений явилось то, что он в 1346 году в Скопле провозгласил себя царем сербов и греков. Но новому положению Сербского государства должно было соответствовать и положение сербской церкви — церкви автокефальной, не подчиняющейся никому. Поэтому Душан печского архиепископа Иоанникия, бывшего в свое время и канцлером-логофетом Сербского королевства, там же, в Пече[6], провозгласил патриархом, без согласия на то константинопольского патриарха, которому по иерархии подчинялся печский архиепископ. Новоявленный патриарх тут же и совершил торжественную коронацию Душана императорской короной. Причем, по настоянию государя, одновременно был коронован и его девятилетний сын Урош как король сербов, которому впоследствии Душан отдал в управление собственно сербские земли.
Душан снова открыл глаза. Жгучая боль все чаще, все сильнее парализовывала его члены, и он спешил, спешил передать дела своему наследнику и сделать последние распоряжения приближенным и близким.
— Сын мой, не плачь… Монархи не должны… плакать, — слабый голос царя разрезал тишину покоев, изредка прерывавшуюся всхлипываниями короля Уроша. — Подойди ко мне, Урош.
Вырвавшись из объятий матери, Урош подбежал к ложу отца.