Матас очень скоро оценил сумрачную пунктуальность Гудкова, его спокойную ожесточенность и, главное, удивительную способность воспринимать такие вещи, как бой в окружении, ураганный огонь противника, ночные прорывы через расположение карательных дивизий, как явления тяжелые, неприятные, опасные, но, в общем, нормальные и потому требующие нормального, толкового к себе отношения.
Операция по доставке на базу ящиков с ручными гранатами считалась очень важной. Поэтому особая группа автоматчиков под командованием сержанта Гудкова была переброшена для прикрытия на пригородный хутор.
Теперь, когда первый грузовик доставил гранаты и часть их уже была роздана бойцам, на хуторе все были охвачены почти праздничным весельем. Гранаты, о которых мечтали, ради которых прошли десятки километров по занятой врагом земле, гранаты, которые были добыты кровью и потом подпольщиков и которых так ждали «дома», на базе, были наконец в руках у бойцов.
Сидя у кухонного стола, при свете керосиновой лампочки, сержант Гудков аккуратно отсчитывал и раздавал детонаторы. Большая печь топилась и трещала вовсю, и громко шипело жидкое тесто, когда хозяйка наливала его ложкой на большие сковороды.
Аляна лежала под открытым небом на соломе, в углу двора, между сараем и кустами смородины. Закинув руки за голову, она смотрела вверх, на знакомые ясные звезды. Вокруг пахло теплым хлевом, смородиной и прохладным запахом трав, покрытых вечерней росой.
Все вокруг, до чего она могла дотронуться рукой: трава, куртка, которой она была прикрыта, даже волосы, — все было влажное от росы.
Она не думала ни о чем в отдельности, а как-то обо всем сразу: о том, что было когда-то давно в ее жизни, что было сегодня и что ее ожидает завтра. Дальше завтрашнего дня она сейчас думать не умела.
Рядом, за кустами, смеялись и разговаривали.
— Разве это так рассказывают? — перебил кого-то оживленный голос Ляонаса. — Бубнишь, точно инструкцию! Покороче сказать, эти железнодорожники у наших спрашивают, нет ли у нас какого человека похуже, кого не жалко, чтоб прямо со станции прицепился к отходящему поезду.
— Пошел трепаться! — послышался в темноте голос Станкуса.
— Ну, раз какого не жалко, — мы и выбрали Станкуса! К тому же он в америках наловчился сигать с поезда на поезд на полном ходу. Вот мы его и отправили на станцию. Железнодорожники указали состав, он вскочил на ходу и поехал с ракетницей за пазухой. Так ведь умный человек что бы сделал? Дал бы заранее ракету, а сам, перекрестясь, махнул бы под откос, где помягче. А этот? Он все боялся, вдруг фашисты рано поднимут тревогу!.. Он сидит верхом на буфере и гадает: пора — не пора?
— Слышите, как врет, — укоризненно проговорил Станкус. — Не был я на буфере. Со всем удобством сидел на площадке!
— На чем бы ни сидел, а доехал он, братцы, до самого моста, пустил ракету прямо перед нашим носом, — это он, значит, чтоб повернее было, — и скакнул под откос. А тут минуты не прошло, музыка заиграла, этого умника, наверное, раз шесть взрывной волной перекувырнуло и в болото шлепнуло. Тревога по всей линии, самое время поскорее уходить, к мосту охрана стягивается, а он лежит в луже, как водяная русалка, ручки сложил, и вокруг него лягушки квакают!
Слушатели засмеялись. Станкус закашлялся и сказал:
— Тут он как раз не соврал. Я бы долго там лежал, если бы он, дуралей, меня не потревожил. И как он меня в суматохе там нашел? До сих пор не пойму.
— Искать! Шел себе мимо да чуть не наступил! — дурашливо проговорил Ляонас.
— А зачем на спину взвалил и два часа волок на своем хребте?
— А кто мне полторы пачки табаку должен остался? А? Нет уж, думаю, пускай сперва отдаст, голубчик!
Смех еще не утих, когда кто-то быстро проговорил вполголоса:
— Сейчас все будет нормально.
Сержант Гудков вышел из дома. В темноте приближался огонек его сигареты.
— Здоровы гоготать вы, ребята! За версту слышно. Потише надо, — сказал он, подходя. — Станкус, конечно?
— Я молчу, — отозвался Станкус. — Пастушонок тут народ потешает!
— Тебе чуть свет опять в город надо, — сказал Гудков. — Лучше выспался бы.
— А мне? — спросила Аляна, приподнимаясь.
Сержант повернулся на голос и, не видя ее, сказал:
— Да нет. Тебе ни к чему. Он теперь сам дорогу знает. Правильно?
Конечно, правильно, — поддержал Ляонас, — Все будет нормально!
— Вот именно, — невозмутимо согласился сержант. — Пусть будет только нормально, больше с тебя не спросят! Спокойной вам ночи. Пойти поглядеть, как там наше охранение проявляет бдительность.
После его ухода голоса стали стихать, и скоро послышалось дыхание заснувших, усталых людей.
Аляна тоже понемногу начала дремать. Приоткрывая глаза, она видела звезды. Казалось, что они стали ниже или она поднялась вверх, и теперь уже не она смотрит на звезды, а они на нее, лежащую здесь, в закутке между сараем и углом забора.
Тихий шепот заставил ее насторожиться, и невольно она опять стала прислушиваться. Это Станкус с Ляонасом никак не могли наговориться после целого дня разлуки.
— …лучше ты все равно не найдешь, — слышался страстно убеждающий, мечтательный голос Ляонаса. — Поглядишь на нее, сам увидишь.
— Я-то погляжу… — ответил хриплый голос Станкуса. — А вот она как? Не бог весть какой я георгин, чтоб девушки, на меня поглядевши, ахали… Потрепанный я человек.
— Это уж моя забота!.. Я обещался найти ей хорошего жениха. А после писал ей, что у меня появился друг. Она даже привет велела тебе передавать.
— Ну и собачий же ты сын, — грустно проговорил Станкус. — Ничего не передал.
— Да ну, тогда я еще стеснялся… Они у меня дома, знаешь, до того радовались, когда я работу нашел. Только боялись, что ненадолго. А как получили письмо, что учиться начал, — ну-у! Сестренка с матерью, наверно, поскорей побежали в коровник и там, чтоб никто не видел, досыта выплакались от радости. Ведь я совсем темный был, соседи меня вроде за дурачка считали.
— А мне привет, значит? — помолчав, спросил Станкус.
— Да, «и твоему другу передай от меня привет»… Нет, «сердечный привет»! Вот как было написано.
— Так сразу и надо говорить, что «сердечный». А то «привет». Большая разница!
— И вот есть у меня такая мечта — поженю вас с сестренкой, обоих разом пристрою, будете жить счастливо…
Аляна слушала сквозь дремоту, пока не заснула. Когда утром она проснулась, Ляонаса уже не было.
Глава шестая
Ранним утром к городской заставе подъехал крестьянский воз с капустой. Светловолосая девушка в домотканом армяке шагала по грязи рядом с лошадью, а в телеге, развалясь среди светло-зеленых кочанов, как в кресле, сидел, свесив ноги в ярко начищенных сапогах, хорошо одетый господин, по виду мясоторговец или скупщик зерна, в щегольской фуражке с лакированным козырьком.
Часовые проверили засаленную бумажку, поданную девушкой, солидное удостоверение торговца, вынутое из хорошего кожаного бумажника, и пропустили телегу в город.
Добравшись до первого городского тротуара, господин соскочил с телеги, отряхнулся и, с небрежностью деревенского барина кивнув на прощание девушке, зашагал к главной улице.
Телега затарахтела дальше. Деревенская лошаденка, испуганно прядая ушами, то покорно осаживала назад, чтоб пропустить громадный военный грузовик, то, вытягивая шею, изо всех сил наваливалась на хомут, чтоб не задержать напиравшую сзади городскую ломовую телегу, запряженную здоровенным битюгом.
Аляна, торопливо подергивая вожжами и чмокая, понукала свою лошаденку, а сама все следила глазами за Станкусом, самоуверенно шагавшим далеко впереди.
Наконец он свернул за угол. Нет, никто не пошел за ним следом, никто не обратил на него внимания. Пока все благополучно. А они-то, подъезжая к заставе, обсуждали, что будут делать, если их схватят прямо при въезде.
Улица тянулась бесконечно длинная и унылая. Хмурое небо нависло над нею, предвещая начало дождей, холод и слякоть близкой осени.
По этой самой улице два дня назад входил в город Ляонас.
На хуторе его ждали целые сутки, пока от соседей не прискакал на неоседланной лошади связной-пастушонок. Испуганно тараща глаза, он повторял одну и ту же фразу, которую ему велели передать: «Вашего человека схватили на улице». Потом, стискивая кулаки и ужасаясь, стал описывать, как было дело, точно все видел своими глазами. «Его какой-то полицай, сволочь, узнал, понимаете? И он его повел, и они шли тихо-мирно, а потом вдруг у них дело пошло в драку. Они в обнимку катались по мостовой у рынка, и этот… ну, наш парень-то (он уже говорил „наш“) его чуть-чуть не задушил, да тут еще один фашист подоспел, и полицай разными этими приемами заломил парню руку назад. И народ весь от них шарахался, а один дядька рвал на себе рубаху и кричал: „Люди, что же мы смотрим?“ Но тут уже целый патруль прибежал, и они ему сломали руку! Совсем сломали, даже людям слышно было, как хрустнуло».
А сегодня утром сержант Гудков, провожая Стан-куса и Аляну в город, дошел до самого поворота на шоссе. На прощание он еще раз тщательно оглядел щегольскую одежду Станкуса, подпоясанный армячок Аляны, потрогал холодные от росы кочаны и, пожимая им руки, хмуро сказал:
— Задача вам ясна?
— Вывезти гранаты, — ответила Аляна.
— Задача ясная, — не поднимая глаз, сквозь зубы пробормотал Станкус.
— У тебя горит сердце за товарища. Не у тебя одного горит… — Сержант отстегнул кобуру, вытащил трофейный «вальтер» и на раскрытой ладони подал его Станкусу. — Выполняйте нормально задачу, и чтоб никаких глупостей.
Станкус нерешительно, двумя руками, взял пистолет, вопросительно глядя на сержанта. Гудков подал ему еще запасную обойму и, вытащив из кармана куртки второй пистолет, протянул Аляне.
— О, спасибо, — обрадовалась она.
— Спасибо, — быстро сказал Станкус и бережно опустил пистолет в боковой карман.
— Товарищ Матас не велел с оружием в город… — сурово сказал Гудков. — Однако ввиду изменившейся обстановки, под мою личную ответственность… Не могу я теперь вас безоружными отправлять, ребята… — И, чувствуя, что окончательно срывается со своего обычного бесстрастного, волевого тона, ожесточенно махнул рукой, давая знак трогаться.
И вот теперь, медленно продвигаясь одна на своей телеге по улице чужого, завоеванного врагами города, Аляна вспоминала этот последний разговор с сержантом, думала о том, как далеко от нее друзья и как близко враги. И единственным другом, который еще оставался при ней, был этот согретый теплом ее тела пистолет, тяжесть которого она чувствовала в боковом кармане на груди.
Выехав на рыночную площадь, она поставила свою телегу в ряду с другими, отпрягла лошадь и дала ей сена. Нужно было ждать, пока к ней подойдет женщина, знавшая ее в лицо. Женщина подошла очень скоро, видно, сама ждала ее.
Торопливо взяв в руки первый попавшийся кочан капусты, она низко нагнулась и спросила, приехал ли кто-нибудь за товаром. Аляна ответила «да». Тогда женщина сказала, что через час или два вернется, и, сунув кочан в кошелку, ушла.
Станкуса почему-то долго не было видно, и, когда Аляне показалось, что прошло уже около часа, она забеспокоилась. Попросив соседку, краснолицую торговку луком, присмотреть за возом, она двинулась вдоль нестройных, грязных рыночных рядов, всматриваясь, не покажется ли где-нибудь в толпе лакированный козырек фуражки Станкуса.
Так она дошла до старинной арки в монастырской стене с маленькой иконкой наверху. Тут был проход с рыночной площади на площадь старой ратуши. Аляна прошла под сырой каменной аркой. Площадь была удивительно безлюдна, только на противоположной стороне, у другой арки, тоже старой, сырой и облупленной, прямо на земле неподвижно сидели какие-то женщины и пожилой крестьянин. Странно, что Аляна сперва увидела их и лишь потом, мгновение спустя, заметила посреди площади слегка покосившееся, странное сооружение, какого она никогда в жизни не видела. Оно было похоже на высокий столб с кронштейном для фонаря. Только вместо фонаря на туго натянутой веревке висел человек.
Аляна увидела его сзади: затылок, спина, босые, чуть вывернутые ступни беспомощных ног, которым не на что опереться. Голова склонилась к левому плечу… Аляна сразу узнала Ляонаса.
Сухая старушонка с желтым лицом свернула с площади под арку, оглянулась, перекрестилась под широкой шалью и, глянув в лицо Аляне, быстро прошептала:
— Это семья его приехала, видишь, там сидят. Родители и сестренка. Дожидаются, когда разрешат снимать… До чего эти мужики глупые: разве им разрешат его снять? — Она оглянулась и, опять тайком перекрестившись, суетливо пошла к рынку.
И тут, почти рядом с собой, за обвалившейся колонной, Аляна увидела Станкуса. Упорно, не отрываясь, он смотрел на виселицу. Наверное, он давно уже так стоял и смотрел, позабыв обо всем на свете.
— Пойдем, — тихо сказала Аляна. — Что ты тут стоишь!
— Мы пойдем, — как будто в беспамятстве, пробормотал Станкус. — А он?..
— Нельзя здесь стоять. Идем сейчас же…
— А его оставим висеть? Пусть он висит, наш…
Чувствуя, как сердце заливает томительный холодок подступающего отчаяния и страха, Аляна рванула Станкуса за рукав и втащила под арку. Задыхаясь от злобы, она ткнула ему кулаком прямо в лицо, так, что он отшатнулся.
— Правильно, бабенка, пускай не нахлестывается с утра, ждет до обеда! — с хохотом крикнул подвыпивший прохожий и, обернувшись, помахал ей шапкой.
Станкус заморгал, будто просыпаясь, и с глубоким изумлением спросил:
— Это ты меня?.. — и дотронулся рукой до подбородка.
— Ладно, оставайся, все без тебя сделаю, раз ты такая сволочь, — с ненавистью глядя в его глаза, хрипло прошептала Аляна. — Оставайся!
— Иезус Мария, что ты говоришь?.. — Станкус испуганно схватил и удержал ее за руку, хотя она старалась вырваться.
Глаза у него совсем прояснились. Он неожиданно быстро нагнулся и поцеловал ей руку.
— Прости, сестренка…
Они вышли из-под арки на рыночную площадь: маленькая батрачка в армяке шла впереди, а за нею, отстав на несколько шагов, пробирался через толпу щеголеватый торговец с угрюмым лицом.
Еще издали Аляна увидела около своего воза Юлюса с дровяного склада.
Длинными грязными пальцами он копался в маленьком бумажном фунтике, доставал из него липкие черносливины и медленно жевал.
Когда она подошла, он, глядя куда-то в пространство, сказал:
— Хорошо, что ты приехала.
— Сегодня можно? — спросила Аляна.
— Обязательно.
— Вот он с тобой пойдет, — сказала Аляна, показывая глазами на подходившего Станкуса.
Юл юс пошарил пальцами в пакетике, где не оставалось больше ни одной черносливины, смял пакетик и, вытирая об него пальцы, сказал:
— Ну, я пошел, ладно?
Оглянувшись на Станкуса, он бросил скомканную бумагу себе под ноги и пошел вдоль рыночных рядов.
— Твоя капуста? — сварливо крикнула Аляне барынька, копавшаяся в кочанах на возу. — Так ты торгуй, а не зевай по сторонам!
Глава седьмая
Базарному дню сегодня, кажется, конца не будет.
Ветер, налетая на площадь, рябит серые лужи, засыпанные плавающими соломинками, воронками закручивает пыль и мусор, заставляя отворачиваться и протирать глаза толпящихся спекулянтов сахарином и сигаретами, немецких солдат и женщин с корзинками.
Крестьянские возы со свеклой, хомутами, свежевыструганными бочонками и бадьями стоят, растянувшись неровными рядами по площади.
Угрюмый старик корзинщик, разложивший на рогоже свой хитроумно сплетенный товар, только что сбегал за угол хлопнуть шнапсу и теперь вернулся совсем другим человеком. Посмеиваясь, щурясь и потирая ладони, он соображает, чем бы поразвлечься, и, видимо, ему взбредает на ум изобразить себя отчаянным кавалером. Натянув помятую фетровую шляпу на левый глаз, он облокачивается о передок воза своей соседки, краснолицей торговки луком, отпускает ей какой-то комплимент и тотчас сам давится от смеха.