После вечера, умолив своих знакомых провести меня за кулисы, я была ей представлена и даже взяла у писательницы интервью для одной из ленинградских газет. А когда посылала материал, то положила в конверт ещё парочку своих рассказов. Я думала, Токарева не ответит, а она прислала тёплое письмо, которое долго хранилось в моей папке «Самое важное». «Твои ранние рассказы лучше моих ранних, тебе обязательно надо писать. Приезжай. Поговорим подробно…» От радости я прыгала выше потолка, как любила говорить моя бабушка, и понеслась в Москву на следующий же день «вперёд собственного визга», опять же по бабушкиному меткому выражению.
В тот визит я познакомилась не только с Викторией Токаревой, но и с её дочерью Наташей, с зятем Валерой. Этот невысокий большеглазый мальчик сейчас стал одним из самых известных и прославленных режиссёров России – Валерием Тодоровским. Да, время удивительно расставляет встреченных тобой на сцене жизни…
Из Москвы я вернулась с небольшим токаревским предисловием к двум своим рассказам – «Французские духи» и «Такая длинная жизнь». Их напечатали в «Авроре», но уже не в легковесном отделе юмористики, а в отделе прозы. Там тогда работала жена поэта Александра Кушнера Елена Невзглядова, на редкость милый и интеллигентный человек. Потом меня напечатали ещё и ещё…
В Ленинграде я жила весело и интересно. Поэтому в эмиграции мне до сих пор кажется, что я из большого шумного и переливающегося разноцветными огнями города, где я ходила на все киношные, литературные и театральные премьеры, волею судьбы попала в духовную деревню, хотя и с хорошими бытовыми условиями.
Правда, уезжали мы не по собственной воле.
Впрочем, всё это я описала в своей повести «Моя эмиграция». Вот уже больше десяти лет живу в Германии, сначала в Кёльне, потом в Берлине… Что сказать?
– Мне в Германии всё равно где жить – все города одинаково чужие… – так говорит одна моя героиня. Частенько так думаю и я… Правда, Берлин мне нравится гораздо больше. Просто масштаб города совпадает с тем, к чему я привыкла. А в Кёльне мне всё казалось, что я уехала куда-то в отпуск и каникулы никак не кончаются…
Успехов я здесь особых не достигла, немецкий язык как следует не выучила.
Пишу рассказы из жизни еврейской эмиграции. Иногда читаю их на вечерах, и людям это нравится. Они узнают в них себя, грустят и смеются вместе со мной. Их тепло греет мне сердце.
Что ещё? У меня двое детей – сын Илья, он уже взрослый и самостоятельный, закончил в Бонне университет и теперь программист в немецкой фирме. У нас давно произошёл обмен ролями «дети – родители».
– Мама, какие у тебя проблемы? – строго спрашивает он взрослым голосом меня по телефону.
Я вздыхаю и начинаю по-детски жаловаться. Меня опять обидели. Что-то не сделали, потому что не так поняли мои путаные объяснения на чужом языке.
– Ладно, я позвоню в этот «амт», – строго говорит он. – И всё решу.
Практически он решает все мои и бабушкины вопросы, связанные с окружающим нас официальным немецким миром, так как уже в совершенстве владеет языком. А для меня написать короткое письмо издателю по-немецки страшное мучение. По-русски с такими трудозатратами, мне кажется, я могу написать целый роман. Илюшу я очень люблю, он вырос замечательно тёплым, умным и ответственным человеком. Можно сказать, что он мой единокровный сын.
Дочка Аркадия учится в одной из гимназий Берлина. Она хорошая девочка. Внешне и внутренне больше похожа на моего мужа, человека серьёзного, специалиста по живописи, коллекционера и писателя Михаила Аркадьевича Вершвовского. Наверное, это к счастью.
Вот и всё. Потому что биография и так получилась слишком длинной. Остальное потом…
Рассказы разных лет
Шанс на счастье
Лариса была бесхозная женщина. Ключевскому она так и сказала про мужа:
– Он мне не хозяин.
И эта фраза решила всё.
Лариса работала редактором радиовещания на заводе. По вторникам и пятницам она говорила в микрофон высоким, модулированным голосом, подражая дикторам телевидения:
– Говорит объединение «Свет». Здравствуйте, товарищи. В эфире…
Если был вторник, то в эфире звучали «Новости», а если пятница – музыкально-информационная программа «По вашим заявкам».
Объединение выпускало осветительную арматуру.
– Двадцать пять лет работает в цехе абажуров Клавдия Филимоновна Курочкина, – читала в микрофон Лариса. – Впервые она переступила порог заводской проходной совсем молоденькой девушкой. Все эти годы Клавдия Филимоновна трудится на одном месте и выполняет ту же операцию…
«Да я бы застрелилась, – думала Лариса, – если бы двадцать пять лет просидела на одном месте и клеила абажуры».
– В дни её трудового юбилея мы хотим пожелать ей счастья и здоровья и поздравить её хорошей песней. Вот такое тёплое письмо, – продолжала Лариса, – прислали к нам в редакцию товарищи Клавдии Филимоновны. Для вас, Клавдия Филимоновна, звучит песня «Когда я буду бабушкой» в исполнении Аллы Пугачёвой.
А через некоторое время после выхода передачи в эфир в Ларисином тесном кабинете возникала разъярённая толпа женщин.
– Что вы включили? – кричали работницы. – Это хорошая песня?! Это издевательство над человеком, а не песня… Клавдия Филимоновна плачет… Она одинокий человек и бабушкой быть не может! Она не переносит эту лахудру Пугачёву!
– Так вы бы написали, какую песню хотите… – растерянно оправдывалась Лариса.
– А мы и написали – хорошую. Неужели непонятно?!
Пятница нередко заканчивалась для Ларисы таким вот скандалом, поэтому она приноровилась держать в письменном столе флакон валерьянки и предлагала её кричащим женщинам, а заодно и пила сама.
А дома ждал Люсик в обвисших тренировочных штанах с очередной двойкой по русскому языку и вечно голодный муж Вадик. Лариса возвращалась со службы, плюхала тяжёлые сумки с торчащей куриной ногой на пол в коридоре. Снимала пальто. Повязывала передник и становилась к плите.
Так текла жизнь.
Раньше в редакции работал Гоша. И тогда они говорили в микрофон на два голоса. Низким мужским:
– Говорит объединение «Свет»!
И высоким женским:
– Здравствуйте, товарищи!
Или наоборот. В зависимости от настроения.
У Ларисы с Гошей было нечто наподобие романа. Убежав из душной редакции, они шли пить кофе в Дом журналиста, или в Дом писателя, или, если была хорошая погода, отправлялись гулять на Каменный остров. Гоша был на четыре года младше Ларисы, холост и воспринимался Ларисой по-матерински.
По пятницам Гоша защищал Ларису от нападок возбуждённых абажурщиц. А потом Гоша уехал в Москву, во ВГИК, учиться на режиссёра. И Лариса осталась в редакции одна. Незащищённая.
Ларисе исполнилось двадцать девять. Она была образованна, начитанна, симпатична. И в свои годы чётко поняла две вещи: первое – аромат юности уже улетел, и потому без толку жалеть о несбывшихся грёзах и неиспользованных возможностях. И второе: счастье человеку могут принести только любовь и творчество. А всё остальное – сиюминутное удовольствие. Не больше.
Ларисино творчество состояло из: «Здравствуйте, товарищи! Говорит объединение “Свет”» и из скандалов по пятницам. Что же касается любви, то тут дело обстояло достаточно сложным образом.
Лариса Вадика не любила.
Вадик был тихий, спокойный инженер кабинетного типа. Он получал 150 рублей в месяц, никуда не рвался, вечерами любил посмотреть телевизор и попить чай со сладкой булочкой на кухне. А Лариса всё куда-то рвалась, чего-то хотела и искала, и Вадикова покорность доводила её порой до исступления.
– Разведусь к чертовой матери! – кричала Лариса и швыряла на пол тарелку. – Надоело! Ты можешь, в конце концов, что-нибудь сделать для семьи?!
Что конкретно – Лариса ответить затруднялась. Ну, во-первых, зарабатывать побольше, во-вторых, достать путёвку на юг летом, в-третьих, прибить вешалку в коридоре… А что ещё?
Зарабатывать побольше Вадик не умел – он умел только честно работать на своей работе и честно ждать, когда освободится место и его переведут из младших научных сотрудников в старшие с повышением месячного оклада. Путёвки на юг доставались более активным и нахрапистым. Вадик мог прибить вешалку в коридоре. Купив специальную дрель, шурупы и молоток, он провозился три дня. А через час вешалка упала, обвалив заодно и часть стены. Ликвидация последствий аварии стоила в пять раз дороже, чем вешалка и дрель с шурупами, вместе взятые.
После семейных сцен Лариса, с красными пятнами на щеках, уходила к соседке Валентине. Валентина три года назад прогнала мужа за «малахольность» и с тех пор жила в двухкомнатной квартире с шестилетней дочкой Маруськой. У Валентины были поклонники – приходящие. Один из них даже подарил своей подруге цветной телевизор. Телевизор стоял на тумбочке у стены как символ мужской щедрости. Но однажды на тумбочке вместо телевизора Лариса увидела цветочный горшок с колючкой – кактусом.
– Это что такое? – спросила она у Валентины.
– Кактус.
– Вижу, что кактус… А где телевизор?
– Ушёл.
– Куда?
– К другой.
Теперь Валентина делала ремонт в квартире. И новый поклонник покупал ей финские обои по 17 рублей кусок.
– Обои со стен не сдерёт! – сказала Лариса.
– У женщины должен быть хозяин, – вздыхала Валентина. – Без хозяина баба сатанеет. Мы с тобой – бесхозные бабы…
В общем, со счастьем было, как у всех, – туго.
Кроме Гошки и Вадика существовал в Ларисиной жизни ещё один человек. Некто Хрусталев. Художник.
Когда Лариса ещё училась в университете и искала себя, она увлеклась живописью и познакомилась с Хрусталевым. Он написал Ларисин портрет «Молодая дама в чёрной шляпе». Портрет висел на выставке, и все Ларисины однокурсники ходили на него смотреть. Лариса была очень горда. Потом увлечение живописью прошло, а Хрусталев остался.
К Хрусталеву Лариса ездила разговаривать. Он слушал её и давал мудрые советы.
Гоша был нужен для прогулки, Хрусталев для умных бесед, Вадик для стабильности и социального статуса – и только все трое они создавали единое целое. Как дольки апельсина. Сложишь дольки – получится целый апельсин.
В очередную пятницу Лариса назвала одну из абажурщиц «непроходимой идиоткой», выпила флакон валерьянки, пошла к начальству и выпросила командировку в Москву к Гоше.
Во ВГИКе Ларисе очень понравилось. Здесь царила атмосфера постоянного праздника. По коридорам ходили знаменитые артисты и режиссёры, а из аудиторий слышались пение и музыка. Гошу она нашла каким-то другим: похудевшим и обуреваемым творческими сомнениями. Он повёл Ларису обедать в Дом кино и весь обед рассказывал про своего мастера – режиссёра Ключевского. Гоша взял Ларису на занятие творческой мастерской.
Этого делать было нельзя. Ключевский произвёл на Ларису впечатление целого. Через пять дней Ключевский приехал в Ленинград, и Лариса произнесла ту судьбоносную фразу: «Он мне не хозяин», – дав Ключевскому шанс на то, чтобы распорядиться своей судьбой, а значит, и на своё счастье.
К моменту встречи с Ларисой Ключевский оказался разведён, широко известен и полон творческих планов. В Ленинград он приехал делать свой очередной фильм.
Ключевский снимал фильмы о спорте. И был в этом жанре первым. А это очень важно – быть в чём-то первым. Совсем другое самочувствие. Это как в песне поётся – «человек проходит, как хозяин». Ключевский шёл по жизни, как хозяин, и чувствовал, что цветы и улыбки женщин достаются ему заслуженно. Как спортсмену, одержавшему победу в результате долгих и тяжёлых тренировок.
Когда Лариса была в Москве, то во ВГИКе посмотрела последнюю работу Ключевского – документальную ленту «Борец». Главный герой картины – тренер, мастер спорта по вольной борьбе Ивушкин – любил красивую и молодую женщину. А так как красивая и молодая женщина в некотором роде всегда добыча, то Ивушкину пришлось вступить за неё в борьбу в буквальном смысле этого слова.
К любимой женщине тренера Ивушкина приставал большой начальник, который, не затрудняя себя ухаживаниями и розами, предложил юной и неопытной сотруднице банальный выбор «или-или». О чём она рассказала своему другу-борцу. Ивушкин поступил как настоящий мужчина: поднялся к негодяю в кабинет и дал в ухо. Но не рассчитал сил – негодяй-начальник оказался в больнице с переломом челюсти, а Ивушкин – в колонии.
Если бы борец защищал честь своей дамы на улице, всё было бы в порядке. Но он сделал то же самое в служебном кабинете, будучи мастером спорта по борьбе и воспитателем молодёжи, и закон оказался не на его стороне.
Ларисе фильм понравился. Он был честен. Ключевский снял ленту о защите чести вообще, о вечной человеческой борьбе за чувство собственного достоинства, за свою бессмертную душу, которую нельзя унижать всяким там подлецам из служебных кабинетов. Всё это он умудрился показать на примере нехитрой истории борца Ивушкина. А это и есть искусство: сквозь простую фабулу дать разглядеть бездну и то, что в ней скрыто. В конце концов, чеховская «Дама с собачкой» – банальный курортный роман. Но ведь это «Дама с собачкой».
Лариса поняла, что Ключевский талантлив и Гоша не зря восхищался своим мастером.
Это было важное открытие.
Лариса, как всякая женщина, была чувствительна к уму и таланту. Мужчина-хозяин должен обязательно быть интеллектуальным лидером. А иначе зачем он нужен?
Ключевский был увлекающейся творческой натурой и захотел жениться на Ларисе на второй же день их знакомства. Он так и сказал редакторше на студии:
– Оля, наконец я встретил женщину, на которой хочу жениться.
– Жениться он любил, но не умел, – вздохнула редакторша, имея в виду две предыдущие женитьбы Ключевского. Она искренне желала Ключевскому счастья. А Ларисе Ключевский выдал и того похлеще:
– Хочу от тебя ребёнка.
– А Люсик? – спросила испуганная Лариса.
– Люсика возьмёшь с собой. Будем жить вчетвером – ты, я, Люсик и наш сын.
Ключевский уже всё продумал.
Лариса сидела на тахте абсолютно голая и чистила розовыми пальцами оранжевый апельсин. Вся комната пропахла апельсином. Ничего не подозревающий Вадик уехал в командировку куда-то в Верхне-Туринск. Люсик был отправлен на каникулы к бабушке, а Лариса жгла костёр любви, бросая в огонь всё новые и новые охапки хвороста.
– Ты знаешь, я где-то читала, что каждый человек похож на какой-нибудь фрукт. Вот ты, например, апельсин. Яркий, вкусный, экзотический.
– А ты груша.
– Почему это груша?
– Похожа.
– Фигурой, что ли? – Лариса обиделась и подошла к зеркалу.
– Висит груша, нельзя скушать…
– Можно, – Лариса закрыла глаза и поцеловала Ключевского в губы.
Они встречались на Петроградской, в комнате с лепным потолком и низко свисающей хрустальной люстрой. Ночами по потолку бродили длинные тени, а в хрустальных подвесках вспыхивали и переливались разноцветными каплями огни проезжающих машин.
Большая тахта занимала центр комнаты. Как остров посреди океана. Они лежали, тесно обнявшись, и Ларисе казалось, что они медленно плывут на одном корабле среди изгибающихся, как морские водоросли, длинных теней и плавающих цветных бусинок света.
Акванавты на дне океана? Безрассудные мореплаватели?
– Ты родишь от меня ребёнка? – спросил Ключевский.
– Рожу, – пообещала Лариса.
– А почему ты вышла замуж за Вадика?
– Не знаю.
– Как так не знаешь?
– Мне было себя жалко.
В девятнадцать лет Лариса без памяти влюбилась в бородача-джазиста. Джазист запрокидывал голову, откидывался назад всем туловищем и играл «Караван» Дюка Эллингтона. Зал топал ногами и кричал «бис».
Кроме джаза и Дюка Эллингтона, саксофонист любил красивых женщин. Высокая и чернобровая Лариса вошла в их число. Джазист увлекался ею ровно четыре месяца, а на пятый увидел в первом ряду хрупкую маленькую блондинку, полную противоположность Ларисе, и увлёкся ею.