19
Машина по уничтожению имущего класса, прожевавшего до переворота в столице России, запущенная Троцким и одобренная Лениным, работала денно и нощно без остановки. Несколько месяцев спустя, Петроград, мертвый город, производил жуткое впечатление. Посольства и военные атташе, а также масса журналистов задавались одним и тем же вопросом: что происходит?
Гений русского народа стал задумываться о том, что надо бы вернуться в Москву, ведь Петр первый удрал из Москвы, на это была причина, а он, Ильич, вернется в Москву и на это есть очень много причин. И одна из них главная. Если журналисты раструбят по всему миру, что творится в Петрограде, можно испугать пролетариат всего мира и мировую революцию поминай, как звали. Пока что удается сдерживать этот поток. Буржуазных газет пока нет, а в советских, коммунистических газетах можно написать все что угодно, даже если в мертвом городе не останется ни одного человека, можно дать информацию, что город перенаселен. Ленин вызвал Апфельбаума на беседу.
˗ Послушай, Зиновьев. Тут такое дело. Нам надо удирать в Москву. Пустим пушку о том, что к Петрограду приближаются немцы, надо же как˗то объяснить бегство из Питера. Ты остаешься здесь. Будешь заниматься заселением зияющих пустотой домов. Это должен быть пролетариат. Упаси тебя…
˗ Бог..
˗ Какой там бог, бога нет, есть я ˗ Ленин, поэтому надо говорить: упаси тебя Ленин…, скромный человек. Так вот, упаси тебя Ленин прописать в городе хоть одного буржуазного интеллигента, упаси тебя Ленин, понял, жид паршивый?
˗ Так точно, понял. Только, когда закончится эта прописка, возьми меня в Москву, к себе поближе.
˗ Посмотрим, как справишься с заданием ленинской партии.
И Апфельбаум ˗ Зиновьев начал узаконивать проживание пролетариата — гопников со всех окраин, ярых революционеров-провинциалов, но коренных жителей, кому чудом удалось выжить в страшной мясорубке конца семнадцатого года. Тщательно проверялись документы. Всех, кто до 1916 года проживал в Петрограде, не прописывали, на это было наложено табу.
Это обстоятельство приводило многих в изумление, и каждый хотел получить ответ на простой вопрос: почему, на каком основании? Если человек родился и вырос в этом доме, а в период смуты, спасая свою жизнь, уехал в другую губернию к родственникам, и там переждал бурю, − какие претензии к нему могла предъявить новая власть?
Но ответ можно было услышать один и тот же: буржуям в Петрограде не место. Будут ли еще вопросы? И вопросов не было. Каждый прекрасно понимал, что обстановка изменилась, что «народная» власть стала антинародной властью, и если ты хочешь остаться в живых или не попасть в кутузку, драпай к своей тетке в деревню и научись держать лопату в руках. А если тетки нет, никого нигде нет, к кому можно было хотя бы на время прилипнуть, спастись в трудную минуту — веревку на шею.
В эту дикую акцию трудно поверить, возможно, она была в несколько облегченном виде и относилась больше к имущественному сословию. Документов, подтверждающих геноцид в Петрограде, автору найти не удалось, а вот очевидцы, точнее дети, внуки, правнуки очевидцев, свидетельствуют, что этот геноцид был. Им управлял Апфельбаум (Зиновьев), оставленный Лениным добивать коренных жителей Петрограда, когда сам он со своей еврейской камарильей готовился к отправке в Москву в марте 1918 года, якобы обуреваемый страхом, что Петроград захватят немцы.
Опустошенные и разграбленные дома города Петра зияли чернотой выбитых окон, двери в подъездах всегда были открыты, из пустых квартир доносился запах разлагающихся трупов тех, кого не успели выбросить в Неву.
В учебниках по истории советского периода это не зафиксировано. Варвары хорошо заметали за собой кровавые следы, но, как правило, любое злодеяние остается в памяти тех, кому случайно удалось выжить. И они рассказывали об этом своим детям, а дети своим детям, и так далее по цепочке.
О том, что Варфоломеевские ночи в Петрограде на самом деле были, свидетельствуют все обстоятельства, это не народный вымысел, о чем могли бы доказать современные историки, если бы они избавились от симпатий к великому инквизитору. А пока будем придерживаться той версии, которая в памяти народа.
Людей в полупустынном городе было очень мало. Здания в ночное время не освещались огнями, а днем зияли черные дыры выбитых стекол. Если кто и остался в живых, то боялся выйти на улицу, и оставаться одному было тоже страшно.
Один из свидетелей, некий Иван Васильевич рассказывает, что его деда вызвали знакомые, которые работали в ЧК, и он попал на Гороховую улицу. На Гороховой во дворе он видел кучу мусора. Ее разгребали чекисты, извлекая документы убитых во время погрома. Обычно, вырезав всю семью, погромщики бросались искать ценности, спрятанные в шкафах. Рядом с ценностями лежали и документы несчастных. Их тоже забирали и проверяли, а потом выбрасывали в окна во двор. Но были и такие, кто эти документы прятал в карманы так, на всякий случай.
Дворники, убирая дворы, сгребали паспорта, дипломы, свидетельства, удостоверения в кучу и засыпали мусором.
Гопники и прочий пролетариат, среди которых были и уголовники, поневоле вступившие в конфликт с новой властью, ринулись обшаривать пустующие дома в поисках любых ценностей. Они находили и подбирали найденные документы.
Когда стало ясно, что эти документы некоторые умельцы начали подделывать или просто присваивать, поступила команда проверить все дворы, все пустующие квартиры и найденные документы изъять, оприходовать, составить акт, а потом сжечь.
Поскольку в документах никаких отметок о смерти не было, то все умершие юридически считались живыми. И этим воспользовались гопники и другие представители пролетариата, промышлявшие грабежами даже в период советской власти, когда власть пыталась навести порядок в городе мертвых. Они забирали документы убитых петроградцев, присваивали себе их фамилии и, набив карманы награбленными деньгами, уезжали из страны в качестве великих ученых и представителей культуры. Так можно было скрыться от преследования новой властью за те или иные преступления.
Европа наполнилась псевдо учеными, приехавшими из России.
Но тут начался скандал. Интеллигенция, изгнанная Лениным из страны, хорошо знала не только имена профессоров и ученых, но и была лично знакома с теми или иными известными людьми. А тут на трибуну выходит быдло и пытается донести до слушателя что-то невразумительное. Это вызывало хохот, а потом и протесты, а затем и аресты фальшивых профессоров. На допросах бандиты-профессоры признавались, каким образом в новой России можно стать ученым. Они подтверждали, что воспользовались документами убитых в Варфоломеевскую ночь.
Так вышел международный скандал, на который нельзя было не реагировать. Этот скандал подняли белоэмигранты в Европе. Они разоблачали большевиков, желающих показать, что научная и прочая элита перешла на их сторону. И как только в Петрограде и Москве появились эти красные профессора, то в Европе разразился скандал такой силы, что пришлось принять меры по отношению к этим красным новым элитам. На Западе доказали, что настоящие были убиты во время Погрома Петрограда, а их документами завладели эти оборотни, которые сейчас выступают от имени убитых профессоров, художников и прочих известных людей.
И вот тогда начались «чистки». Работникам ВЧК пришлось наводить порядок. Фальшивых профессоров отлавливали, расстреливали без учета былых заслуг. А былые заслуги были: и гопники, и уголовники помогали большевикам наводить порядок. Это их руками Ленин и его сообщники занимались ликвидацией населения в центре города, чтобы освободить квартиры для новой элиты, чтобы избавиться от тех, кто не мог принять их власть на добровольных началах.
По свидетельствам очевидцев, чудом уцелевших в этой страшной резне, дома в Петрограде тогда стояли пустыми, в них страшно было заглядывать.
Пустых квартир было много: бери себе любую, вселяйся и живи. Многие выбирали большую квартиру и недалеко от работы, чтобы на работу ходить пешком. Некоторые утверждают, что так зарождались коммуналки, но это неверная трактовка. Учение Ленина само собой предполагало проживание в коммунах.
Беднота поселялась семьями для безопасности своего быта. Если в одной квартире проживало 3–4 семьи, они в какой-то мере были гарантированы от вторжения ночных грабителей.
Тогда в Петрограде был разгул бандитизма, и налеты были каждую ночь. Одному в квартире от целой банды не отбиться. А вот когда мужчин в квартире много, то тогда отбиваться от нападений бандитов проще. То есть, появление коммуналок было связано не с уплотнением квартир буржуев, как это нам представляли, а с реалиями жизни после революции. Тогда не было необходимости в уплотнении буржуев, потому что буржуи — это горожане, жители Петрограда. А их почти всех убили во время революции, и центр Петрограда стоял с пустующими домами, которые не кем было заселять.
Были и куда более сложные случаи из жизни тех, кто до переворота не успели уехать за границу, им и во сне не могло присниться, что их ждет, случайно выживших во время погромов. Так произошло и с Софьей Абросимовой, единственной дочерью еще довольно молодых родителей. В их семье была прислуга Маша, очень добрая, работящая, но несколько неряшливая девушка на год старше Софьи.
События 3–4 июля, когда большевики потерпели сокрушительное поражение, их не коснулись. Это вселило надежду и в октябре, когда большевики снова подняли голову, что на их семье эти события не отразятся. И потом никто не ожидал такой жестокой расправы над простыми людьми, кто занимал нейтральную позицию − ни за левых, ни за правых.
Софья подружилась с Машей и даже помогала ей выполнять работу по дому. Они вместе стирали, мыли полы и посуду.
− Вы только не переживайте, − говорила Маша. − Если что случится недоброе, я вас закрою в комнате на чердаке. Туда никто не заберется.
Так и случилось, как предсказала Маша.
В Варфоломеевскую ночь, когда отовсюду стали раздаваться крики и плач, Маша схватила за руку Софью, увела ее на чердак и закрыла там, а запасной ключ оставила ей на всякий случай, если не сможет вернуться и открыть ей дверь.
Пережив этот ужас, Софья оделась в одежду прислуги, накинула платок на голову и стала спускаться на второй этаж, где уже все были мертвы. Ни Маши, ни родителей, только следы крови на постелях, на полу, вывернутые шкафы с разбитой посудой.
В столовой за большим столом сидели гопники и тянули водку.
− Ты кто будешь? − спросил один гопник.
− Я убирала у хозяев, они меня кормили и давали на дорогу, когда я собиралась к матери.
− Буш у нас убирать? Теперь это обчага. Нас тут пять семей. Каждому угодить надоть.
− А где мои хозяева? − спросила Софья, едва сдерживая рыдания.
− В Неве плавают, ответил один гопник. − Чо, жалко, да? Впрочем, пойдем, мы тебя обнимем…
− Я ишшо не вылечилась, наградил меня один ухажер. Дайте лучше, я поменяю посуду: принесу чистую, а эту вымою.
Софья в страхе не знала, что делать дальше, как быть? Желание жить подсказывало ей: надо приспособиться. И она стала жить какой-то двойной жизнью, убирала, а когда менялись хозяева, привыкала к ним. И все это ради жизни. В свободные минуты уходила на берег Невы, смотрела на воду, крестила и шептала: да будет вам эта вода пухом. Вы нашли вечный покой, а я не могу, я должна провести жизнь в страдании, я не могу сама на себя наложить руки. Прошли годы… Она прожила долгую жизнь. Уже резни не было, уже можно было жить на пенсию в своем уголке, который выделила ей советская власть, но тут началась война, вторая мировая…
20
В скором времени после захвата власти Ленин принимал генерала немецкой разведки Гофмана. Гофман, как и раньше, когда Ильич был его подчиненным, вел себя высокомерно и его глаза не останавливались на убранстве кабинета, в котором сидел Ленин, утопая в мягком кожаном кресле. В новеньком костюме снежной белизны рубашке и галстуке, в белых перчатках генерал Гофман вошел в кабинет бывшего немецкого шпиона, а теперь руководителя государства, с почтением, немного шаркая ногами, держался изо всех сил, чтоб не перейти на строевой шаг. Он сразу занял шикарное кресло, доставленное из Зимнего дворца, и произнес последнюю немецкую кличку Ленина «цуцик» и только потом добавил, зер гут».
Ленин, тоже не лыком шит, только наклонил лысину и пальцем ткнул в галстук генерала, давая понять, что можно начинать беседу.
− Нечем платить, генерал, − тут же, первым заговорил Ленин. − Если только…я могу отдать миллион квадратных километров земли. Забирайте Украину, русский Донбасс, там донецкий угольный бассейн. Что бы еще? право, не знаю, генерал. А, можно и весь юг вместе с Одессой и Крымом. Это предварительные условия для заключения сепаратного мира.
− Германия очень нужна этот сепаратный мир. Ми измотать свое войско, свой техника, пожалюста, цуцик. Франция, Англия на нас давить. Нас всех окружить: Россия с востока, Антанта с запада. Ми еще можем взять деньги, золотые Николаевские, сырые материалы, хлопок, масла, тонна золота, николаевские золотой рубль, вся Украина и половина Россия. Зачем так много Россия земля? пожалюста, цуцик. Надо отработать деньга, полюченный от Германия на революция. Вот последний зарплата за твой труд Цуцик, пятьсот тысяч марок и приказ на твой освобождений согласно твой заявлений в немецкий Генеральный штаб.
− А почему Цуцик, что за Цуцик, − возмутился Ленин.
− Это твой кличка в немецкий генеральный штаб. Ти был мой шпион на фамилия Цуцик.
− А черт, подзабыл.
− Ти, когда получать немецкий марка, всегда подписывался: цуцик, − сказал Гофман.
− Генерал Гофман! это архи секретно. Нельзя повторять это…проклятое слово. А по поводу заключения договора, сепаратного мира, будем думать. Мои соратники категорически возражают, что с ними делать, право не знаю.
−Ти их − чик-чик.
−Гм, а с кем я буду работать? Вон Петроград − пустой город. Гвардейцы перестарались. Я согласен на мир. Только так быстро я не могу это сделать. Мне нужно месяца три, а то и четыре, господин генерал.
− Моя доложить канцлер Вильгельм.
− Через два дня мы повторно соберем Второй всероссийский съезд Советов. Он утвердит мою кандидатуру в качестве председателя этого Совета Народных комиссаров, тогда я буду обладать всей полнотой власти.
− А если твоя не утвердит, что будешь делать?
− У меня есть Дзержинский, Коба, Бронштейн, Апфельбаум, мы этот Совет заткнем за пояс. Главное, что мы победили.
− Да здравствует дружба, Вильгельм Второй и…
− Ленин, вождь мировой революции, − подсказал Ленин.
В тогдашнем обществе сепаратный мир был встречен в штыки. Так 12 ноября 1917 года газета «Народ», выражая свое возмущение действиями советского правительства, писала: «Ленин и Троцкий предлагают Германии сепаратный мир…. Штыком и насилием узурпируя волю народа, Ленин и Троцкий губят народ, вгоняя страну в тупик, из которого долгие годы она не сможет выбраться. Издеваясь над российской демократией, издеваясь над солдатами, рабочими и крестьянами, именем которых они самозванно прикрывают это позорное преступление».
Но Ленин теперь наплевал на мнение народа, над которым он уже занес свой меч. В начале ноября 17 года он от своего имени разослал во все полки, дивизии распоряжение о том, что армиям нужно готовиться к заключению сепаратного мира с Германией.
Тогда был запущен метод подсчета голосов Кацнельсона − подделка или исправление.
Ленин 19 ноября 17 года посылает телеграмму немцам о том, что переговоры о сепаратном мире могут начаться в Брест-Литовске в ближайшие дни − 3 декабря 1917.
Советскую делегацию на переговорах возглавлял Иоффе Хаем.
Немцы считали свои потери с точностью до копейки. Они предъявили российскому правительству тяжелые условия мира. В связи с этим Ленин 23 ноября вновь созывает заседание ЦК партии. Бурное и острое обсуждение вопроса показало, что число противников подписания условий мира с Германией больше в два раза тех, кто соглашался на эти условия. Даже шулерство Кацнельсона не помогло. Как он ни старался исправлять итоги голосования, ничего не выходило.