— Передай Парвусу, пусть он напечатает в своих газетах, что мы, большевики, против сепаратного мира, а когда будет договариваться с немцами, пусть пообещает, что мы на самом деле подпишем сепаратный мир и пойдем на уступки, даже на территориальные уступки. После прихода к власти в России, разумеется. Да я пол˗России уступлю, лишь бы ми…овая…еволюция победила.
— Но как же отдавать территорию немцам, ведь Россия — это наша страна, что о нас скажут потомки? — чуть слышно произнес Луначарский.
— Наплевать на Россию и русских дураков. Нам нужно изменить мир. После завоевания России мы двинемся в Польшу, Германию, Францию, а там и до Америки доберемся. Трудящиеся массы нас поддержат, в этом нет, и не может быть сомнения. Я начал работать над книгой «Государство и революция», где изложу свои мысли, как нам править огромной страной, страной дураков. Это будет мой самый выдающийся труд. Потерпите, товарищи: начало здесь, а окончание в России. Все, товарищи, за работу. А вы, товарищ Ганецкий, задержитесь.
Все великие революционеры отправились паковать чемоданы, а Ганецкий, как только они остались тет-а-тет с вождем, с радостью как это он делал всякий раз, доложил:
— В нашей партийной кассе не пять, а восемь миллионов, Владимир Ильич. Парвус, этот великий стратег, прислал недавно три миллиона. Мне кажется, вы его недооцениваете. Ну что там Дзержинский по сравнению с Парвусом? Дзержинский может только стрелять, он террорист, а Парвус — неиссякаемый денежный мешок. Это денежный мешок революции. Народные массы со штыками в руках, а эти штыки надо не только национализировать, но и закупить, пока мы еще не у власти, все равно массы нуждаются в пище, ночлеге и прочем. Им не чужда и клубничка, Владимир Ильич, сами знаете. Если мы обеспечим революционеров всем тем, что я только что перечислил, они будут хорошо воевать с мировой буржуазией.
— Хорошо, убедил ты меня, Ганецкий, будущий министр финансов.
— Да мне портфель министра финансов не нужен, Владимир Ильич, мне достаточно должности кассира, вашего кассира, Владимир Ильич. Пока я буду рядом с вами, вам не придется беспокоиться, где взять деньги и я надеюсь, не буду обижен, не так ли?
— Не болтай, Ганецкий. Срочно отправляйся к Парвусу и без реализации наших идей, не возвращайся. Помни: момент настал и этот момент упустить нельзя. Народы не простят нам этого. Промедление смерти подобно.
Ганецкий почесал бородку, потом вскочил, будто под ним загорелось кресло, и выскочил, оставив широкополую шляпу, которая немного скрывала пейсы. Ильич расхохотался, взял широкополую шляпу и выбросил в мусорное ведро.
Парвус не сидел, сложа руки. Он выдвинул еще один привлекательный аргумент перед Германским руководством: большевики во главе с Лениным обязуются расчленить Россию на маленькие отдельные княжества, то есть, республики и тогда эта страна никогда не будет представлять опасность для Германии. С этим доводом согласились не только в генеральном штабе, но и сам кайзер Вильгельм Второй. И Ленину был предоставлен кредит в размере ста миллионов золотых марок с выплатой в два этапа на великую миссию − расчленить Россию на части, деморализовать ее население, разрушить промышленность и сельское хозяйство. Надо, чтобы Россия в течение столетий не представляла никакой опасности для Германии, ни в военном, ни в экономическом отношении. Пятьдесят миллионов марок, полученных авансом − это огромная сумма, она поступала в адрес большевиков до переворота, и после переворота через Ганецкого и его сестру Суменсон, которые находились вблизи российской границы.
Ленину же выделили на дорогу двадцать четыре тысячи и бронированный вагон. В этот вагон поместилось еще около тридцати евреев. Они были необыкновенно счастливы, улыбались. Ленин же с Инессой Арманд, он ее срочно вызвал из Парижа, занимали отдельное купе.
А пока шла подготовка к отправке и только в 15 часов 27 марта 1917 года тридцать два молодца еврейской национальности во главе с Лениным отправились на железнодорожную станцию в Швейцарском городе Цюрихе.
Ленин категорически запретил покупать билеты на немецкие марки, полагая, что они сядут в обычный вагон и могут быть арестованы на территории Германии, как русские, но Парвус заверил в том, что им никаких билетов не нужно. Однако здесь состоялась небольшая манифестация, посыпались возгласы: предатели, немецкие шпионы.
− Скорее, скорее, товарищ Парвус: время − деньги, революция ждать не может, революция нас ждет, пролетариат зовет, я слышу их голоса.
− Вы под опекой Парвуса, − сказал Парвус. − Надеюсь, вы меня не забудете.
− Какую должность ты хотел бы занять, товарищ Парвус? − спросил Ленин, глядя своему спасителю в глаза. − Секретарем? А куда я дену Джугашвили, что грабил банки в Тифлисе ради революции, мировой революции?
− Я удовольствовался бы должностью управляющего российскими банками, − сказал Парвус.
− Будет образовано специальное банковское министерство, и ты получишь портфель министра в революционном правительстве, товарищ Парвус, − сказал Ленин.
Все пассажиры были приятно удивлены, когда их завели в специальный бронированный вагон с узенькими продолговатыми окнами, где им никто и ничто не угрожало. Никаких проверок, никаких посторонних лиц. Ленин с Парвусом и Апфельбаумом тянули пиво и объедались всякими вкусными блюдами, несмотря на то, что простые немцы испытывали трудности в элементарных продуктах питания. Все пассажиры были веселы и довольны, за исключением Инессы Арманд, так как Ленин не посадил ее рядом с собой − Надя, законная супруга Ильича в этот раз заняла ее место.
Вдруг Ленин стукнул себя по лысине и громко произнес:
− Конспирация! Конспирация! Надя, где дамское платье, я должен переодеться в дамское платье. И парик мне нужен, лысину прикрыть, − где все это, черт возьми?
Надя что-то готовила, кажется, все было готово ко времени отъезда, однако она не думала, что так быстро, что сейчас, сию минуту может понадобиться такой конспиративный костюм и заморгала глазами.
− А зачем переодеваться, товарищ Ленин? здесь все свои. Вот когда будем пересекать границу Германии.
− Мы в Стокгольм? Товарищ Парвус, мы в Стокгольм, нас не обманули? Надя иди, тащи дамское платье, я хочу стать дамой.
− Да вот уже скоро, − подтвердил Парвус. − Ладно, можно переодеться. Только Владимир Ильич, как бы это сказать…, вы должны больше походить на старушку. А вот и Надя. Позвольте я займусь вами, надо хоть как-то выглядеть.
− Я не должен выглядеть буржуем, Ганецкий меня не узнает. А мы должны у него получить 60 тысяч крон на…мировую революцию, га…га…га…га!
В десять часов утра 31 марта Ганецкий встречает эмигрантов на вокзале в Стокгольме. Он присматривается ко всем и боится, что это не те люди и только, когда старушка с прищуренными глазами подняла руку и произнесла: да здравствует мировая революция, обрадовался и бросился обнимать Ленина.
− Деньги на бочку, − потребовал Ленин. − Надо заправиться, пивка попить, закупить женскую одежду и всякие там сладости, поскольку в этой дикой стране ничего нет. Прилавки пусты, одна марксистская литература продается.
− Владимир Ильич! вот мешок, тут больше…
− А, моя матушка прислала? она должна за прошлые три месяца, ты напоминал ей об этом, ты писал, что ее сын, вождь мировой революции нуждается, голодает и даже вынужден ходить в женской одежде? Ты писал ей об этом?
− Зачем писать? у нас миллионы на счетах. Немцы щедрый народ. Пусть ваша матушка отдохнет немного, пожалейте ее.
− Гм, ей это может понравиться. А что, если немцы откажутся. Что тогда делать. Ну, ладно, давай мешок. Апфельбаум, где ты? Пойдем, пройдемся по магазинам. Иди, я буду держаться за твою руку, и прижиматься к плечу. Я − революционная старуха. Это архи важно.
Ганецкий оттащил Ленина в сторону и стал шептать ему на ухо:
— Парвус собрался ехать с нами в Россию. Вы, должно быть, не в духе сегодня. Это же Парвус, а не какой-то там Коба. Пятьдесят миллионов получены благодаря Парвусу. Парвус − это вы, а вы это Парвус. Без него мы не получили бы деньги на издание газеты «Правда» и других газет, а также на оплату стрелкам. Кто будет стрелять − тому сто сорок золотых рублей, кто будет кричать «ура» − тому восемьдесят рублей, кто возьмет красный флаг в руки…. Как брать Зимний, Владимир Ильич?
— Возьмем, а дело Революции не должно быть запятнано грязными руками, товарищ Ганецкий, — грубо рявкнул вождь, сплёвывая. — Революция не должна вспоминать Парвуса, она обязана его вычеркнуть из памяти народа. Пойдем в магазин, мне нужно купить пару штанов, мои штаны прохудились в районе мотни. Это Инесса виновата. Э нет, это империалисты виноваты. Ганецкий, ты дрожишь? Приди в себя, черт бы тебя подрал, что ты за революционер? А то отправишься к Парвусу. Что у тебя еще?
— Владимир Ильич, один дельный совет, если позволите.
— Валяй.
— Так как мы скоро окажемся в России, а великий, нужный, сообразительный Парвус останется здесь, то вам нельзя предстать перед пограничниками в настоящем виде: вас сразу узнают и могут арестовать.
— Сколько у тебя паспортов на другие фамилии? — спросил вождь.
— Дело не в паспортах. У меня двадцать паспортов в запасе. И пять на вас, Владимир Ильич. Вы можете значиться Куцоцацом, а вдруг вас узнают? Поэтому я предлагаю ехать в этом платье, чтоб походить на старуху в сгорбленном виде с паспортом на имя Пескодайки, предстать перед русскими пограничниками. Да и перед шведскими тоже. Надо парик с длинными седыми волосами, сменить женскую обувь, не мешало бы выбить один зуб, а то и два и утверждать, что вы — моя прислуга.
— А как же моя бородка? — спросил Ленин.
— Ее придется сбрить, лицо намазать толстым слоем крема, да еще навести морщины на шее и на щеках. Это все надо сделать во имя мировой революции. Революция не может остаться без вождя.
Ленин помолчал, затем зашел в кубрик и сказал:
— Товарищи, мы с Ганецким отправляемся на конспиративную квартиру.
— Мы вас не можем отпустить одних, — завопил Радек.
— В качестве охраны можно послать товарища Зиновьева или Дзержинского.
— Дзержинского, Дзержинского, — поддержали все.
— И я хочу, — расплакалась Инесса Арманд.
Три еврея отправились в салон красоты, изложили свои революционные идеи по поводу внешнего вида вождя, но массажисты и парикмахеры только пожали плечами: дескать, у нас салон красоты и мы никак не можем сделать из порядочного человека урода.
— А это и есть урод, — произнес Ганецкий, показывая на Ленина и доставая пачку с деньгами. — Сделайте его настоящим уродом, но так, чтобы вся Россия ему аплодировала.
Сказан — сделано. Ленин вернулся в кубрик и его никто не узнал.
— Вы что, подменили вождя мировой революции на старуху? Да мы вас тут же повесим. Да это же настоящее чучело. Еще хромает на одну ногу. А воняет как, ужас!
— Това…ищи, работа сделана классно. Ни один царский сатрап меня не узнает. Да здгаствует социалистическая…еволюция!
Дружки вскочили с мест и начали подпрыгивать, а Сокольников, так и не рассекретивший свое еврейское имя, распустил ремень на брюках и стал приставать к революционерке Лилиной. Революционерка схватила его за сучок и потащила в тамбур. Инесса тоже приблизилась к Ленину, но ее остановили.
— Да это же однополая любовь, это лесбиянство, нельзя допускать таких брачных связей, — не выдержала товарищ Надя.
— Товарищ Надя, не беспокойтесь. До свержения царизма пролетарские массы…, короче, пусть сношаются. Пойдем, Инесса. У нас с тобой отдельный номер.
Вождя и его подружку сопровождали друзья громом аплодисментов.
6
Ленин вместе с группой эмигрантов, что прятались, как мышки в норках, сели на поезд в Стокгольме и через Финляндию, поздно вечером 3 апреля прибыли в Петроград.
У вождя был пикантный вид. Задолго до прибытия в столицу России, он не снимал с себя женскую одежду. Инесса хохотала над ним, но, понимая, что ее любовник необычный человек, мирилась с его причудами, хотя они и шокировали ее трусостью вождя мирового пролетариата. Она все боялась, что его соратники сговорятся и изменят ему и выкинут на ходу где-нибудь в районе пустынной местности. Она все присматривалась к соратникам, не крутит ли кто пальцем у виска? В этом случае могут решить: зачем нам нужен, такой трус? Но Ленин переживал по этому поводу меньше всего: два, или три мешка с деньгами были в его руках, договор с Германией, пусть на одной страничке, был в его кармане. Только по его распоряжению, только по его просьбе, немцы будут посылать своих солдат, переодетых в пролетарские кожанки, а то и в офицерскую форму русской армии для организации переворота в Петрограде. Без его, без вождя, никто из соратников ничего не стоит. На самом деле, оно так и было.
− Не переживай, − сказал он Инессе. − Даже если я останусь совершенно голым, и меня будут переносить, завернутого в простыню с места на место, я все равно останусь вождем. Все карты будущего переворота в моих руках, как мышонок в тисках.
Инесса вздрогнула и закивала головой в знак того, что она согласна и больше не задавала вопросов. Она боялась не только задавать очередной вопрос, но и услышать на него ответ, ведь ответ всегда приводил ее в дрожь, словно ее возлюбленный, отвечая, игрался с небольшой игрушкой, начиненной взрывчаткой, и из которой могла вылететь птичка и переломать кости всем революционерам, включая и вождя мировой революции.
Лучше заняться чем ни будь другим, например, развернуть выдающийся труд вождя под названием «Что делать» и сделать вид, что ты увлеченно читаешь.
Едва поезд сделал остановку у Финляндского вокзала, как два дюжих латыши зашли в вагон, взяли вождя на руки в женском одеянии, как петуха с обрезанными крыльями, вынесли из вагона и поставили на ноги у Финского вокзала. Ленин что-то бормотал себе под нос, как выяснилось вскорости, готовился к исторической речи.
Пока из гнилых досок сооружали трибуну, он гундосил себе что-то под нос, потом убежал за угол, омочил его струей и еще трижды произвел канонаду.
Трибуны, как таковой не получилось, ему предложили стать на чуть подгнившие доски, во многих местах подпертые колышками, загнанными в землю кувадлами. На этих досках стояли две пустые бочки вверх дном. На бочки положили еще две доски − вот и трибуна.
Но коротышку пришлось поднимать. Став опять же на доски и положив конспект снова же на доски, взгромождённые на бочки, вытянул руку в небо и стал произносить свою первую в России сумбурную речь.
− Да зд…гаствует социалистическая…еволюция!!!
Извозчики и гуляющие подумали, что какая-то сумасбродная баба смешит собравшихся людей. Никто и подумать не мог, что там, на этом самом месте, будет поставлен памятник, что этот памятник перекочует во все учебники для школ и высших учебных заведений, что воображаемый памятник будет доведен до ума скульпторами и художниками и растиражирован в сотнях миллионов экземпляров. Этот высосанный из пальца памятник породит целые отделы культуры и исторических нововведений, из него вылупятся тысячи экскурсоводов и все школьники великой страны начнут стекаться в Ленинград, чтобы полюбоваться чудовищем на площади лжи.
Сумбурная речь маленького человечка с поднятой вверх рукой, будет трактоваться как призыв к мировой революции, о которой не думал даже Батый.
Ленин выразил благодарность рабочим, солдатам и матросам за их «смелые шаги», якобы положившие «начало социальной революции в международном масштабе». А закончил свою речь под стрекательным лозунгом: «Да здг…авствует социалистическая…еволюция!».
Этот лозунг был по существу провокационным, он не имел никакого влияния на обстановку в Петрограде.
Лживая коммунистическая пропаганда разнесла миф о том, что, дескать, весь народ Перограда обрадовался возвращению вождя в Россию, как супруга возвращению блудного мужа с восемью маленькими сыновьями, четыре из которых на руках, а четыре держатся за юбку и просят: хоцу кусать. А вождь, еще не состоявшийся мировой революции, но которая обязательно состоится, в чем не может быть никакого сомнения, Ленин получал миллионы писем от трудящихся из разных уголков. Говорят, что это такая же правда, как то, что вошь кашляет.
Уже на следующий день Ленин развернул бурную деятельность в столице, он везде выступает с «Апрельскими тезисами», которые никто не принимает и не поддерживает. На этот час большевики не пользовались авторитетом в обществе.