Войдя к себе в комнату, Кротиха отодвинула штору, чтобы посмотреть на голубей. Они спали, прижавшись друг к другу. Девушка бросила одежду на пол рядом со стулом. Поставила пластинку на граммофон, накинула на раструб полотенце, чтобы приглушить звук. Поколебавшись, еще раз выглянула в окно, но все же легла в постель. В свою домашнюю постель! Это случалось с ней все чаще и чаще. Кротиха считала, что стареет: ведь она так долго спала только в гамаке на крыше.
С пластинки лилась скрипичная музыка.
Андрей ни разу не сказал, куда он ездил, где напал на тот след, о котором сообщил Владу. Она боялась, что он разыщет Ванго раньше нее. И в то же время боялась, что он вообще его не разыщет. Ведь если Андрей не выполнит этот приказ, Влад не оставит ему никаких шансов. Интересно, как все-таки выглядит семья Андрея там, в Москве? Какие они — его младший брат Костя, его сестра Зоя…
— Хотите есть? Ведь вы еще не полдничали…
Стояла прекрасная погода. Мадемуазель поднималась по ступенькам здания Главпочтамта, ведя детей за руки. Константин и Зоя были в школьной форме и в пальто.
— Я зайду только на минутку. А потом пойдем в парк. Смотрите…
Мадемуазель тревожно озиралась. Она говорила не переставая:
— Смотрите, сколько их здесь, этих ступенек. Костя, подтяни брюки! Когда-то я сюда уже ходила. Вас еще и на свете не было. А сейчас хочу взглянуть, как все изменилось…
Письмо она спрятала в кармане Зоиного пальто. Ей было стыдно использовать девочку в своих тайных целях. На ум приходили маленькие барабанщики, которых заставляли шагать впереди солдат, когда те шли в атаку.
Вот уже полтора года Мадемуазель жила в семье Улановых, в квартире, находившейся под пристальным наблюдением. Похитители привезли ее в Москву прямо с Сицилии, так ничего и не объяснив.
Войдя в огромный зал с десятками окошек, она остановилась: у нее перехватило дыхание. Она вспоминала, как очутилась здесь впервые, больше двадцати лет тому назад.
Это событие перевернуло всю жизнь Мадемуазель и привело ее к Ванго.
В те давние времена она учила французскому и английскому шестерых детей в одной петербургской семье. Но это продолжалось очень недолго, всего несколько месяцев. Она была молода, и ее безжалостно уволили, обвинив в намерении соблазнить отца семейства.
Однажды вечером она просто-напросто приготовила для него ужин, поскольку все остальные, включая гувернанток и поваров, отбыли на лето в загородный дом.
И особняк на берегу Невы пустовал.
Супруга хозяина вернулась нежданно-негаданно и увидела на столе прибор, спиртовку, а на ней, в кастрюле, темно-коричневое варево с упоительным запахом.
— Что это такое, Мадемуазель?
— Это для хозяина. Он возвращается поздно. И никогда не ужинает.
Дама повторила:
— Что это такое?
— Я подумала…
Но хозяйка уже кричала во весь голос:
— Что это такое?
Из открытой кастрюли исходил волшебный аромат. Соус кипел и пузырился. На поверхность всплывали кусочки мяса. Иногда сквозняк колебал огонь спиртовки, и варево на миг вздымалось, издавая чмокающий звук поцелуя. Вокруг кастрюли витал белый пар.
Несколькими веками раньше Мадемуазель сожгли бы на костре за такие изыски. Теперь же, в 1915 году, ее всего лишь выставили на улицу.
А говядину по-бургундски выплеснули на цикламены в глубине сада.
Сначала она села на поезд и поехала в Москву. И пришла на этот самый почтамт, чтобы известить о своем возвращении старую тетушку, единственную родственницу, оставшуюся у нее во Франции. Молоденький служащий в окошке продал ей марки и указал на почтовые ящики в другом конце зала. Расстроенная девушка прятала лицо в носовой платок.
И тут к ней подошел Он. Появился, как по волшебству. На нем была суконная куртка и красный шейный платок.
— Вы француженка?
Мадемуазель не посмела ответить. Она еще не успела отправить письмо тетке, только наполовину всунула конверт в щель почтового ящика.
— Я слышал, как вы говорили по-русски.
— Да.
— А вы знаете другие языки?
— Да, еще несколько.
Мужчина выглядел ее ровесником. Мадемуазель выпрямилась и гордо вскинула голову, стараясь отвлечь внимание собеседника от своих заплаканных глаз. Тем временем ее рука медленно вытянула конверт обратно из прорези.
— Вы хотите получить работу? — спросил он.
Она слегка отступила и быстрым движением поправила шляпку.
— Почему вы спрашиваете?
Эта осторожность стоила ей большого усилия: стоявший перед ней мужчина внушал абсолютное доверие.
— Я ищу няню.
— В Москве?
— Нет, в другом месте. Я пока не знаю. Ребенок еще не родился.
Его глаза заблестели.
Мадемуазель надменно вздернула подбородок.
Сначала она решила, что он подошел к ней с низменной целью. Но его открытая улыбка успокоила ее.
— Мадемуазель, прошу вас, если вы согласны, следуйте за мной.
— А вам не хочется задать мне еще какие-нибудь вопросы? Мы же совсем не знакомы.
— Нет.
Девушка сделала вид, что колеблется. Она знала, что парижанин, у которого она работала до Санкт-Петербурга, умер в прошлом году. И что там, на родине, ее никто не ждет. На дворе стоял 1915 год, и Франция уже много месяцев воевала с Германией.
— Прошу вас, — сказал мужчина.
Мадемуазель машинально положила в сумочку письмо тетке. Незнакомец взял ее чемодан. И они уехали на поезде в Одессу, а затем сели на пароход до Константинополя. Причалили они ночью. Мадемуазель не понимала, что с ней происходит. На берегу их ждали два матроса с фонарем. Длинная лодка доставила их из гавани к яхте, стоявшей на рейде.
Внезапно мужчина жестом остановил гребцов и прислушался.
Мадемуазель тоже уловила какие-то странные звуки. Сквозь плеск воды, стекавшей с поднятых весел, сквозь гул старого города с освещенной яхты до них донесся крик новорожденного младенца.
Они переглянулись.
Это был первый крик Ванго.
И вот двадцать один год спустя взволнованная Мадемуазель вошла в зал того же почтамта, ведя за собой Костю и Зою и лелея безумную надежду, что сейчас перед ней опять возникнет человек с красным казацким платком на шее.
Увы, мир стал совсем другим. И тайны в письме, которое она собиралась отослать, были предназначены уже не старой тетушке.
— Марку для письма в Италию, — вполголоса сказала Мадемуазель.
И снова направилась к большим почтовым ящикам, ожидавшим ее два десятилетия.
По дороге сюда она сменила три трамвая, желая убедиться, что за ней не следят. Зоя, стоявшая справа, хныкала, жалуясь, что у нее болят ноги.
Нагибаясь, Мадемуазель видела уголок конверта в кармане у девочки. Неужели это письмо когда-нибудь ляжет на стол добродушного доктора Базилио в домике между фиговым деревом и черной скалой на Эоловых островах?
В конверте была коротенькая записка для самого Базилио и второй конверт — поменьше, но толще — на имя Ванго.
Если он меня ищет, если Вы, доктор, его увидите, если он появится на острове, передайте ему эти пять страниц в прилагаемом конверте. Это очень важно. Там все, что я хотела бы рассказать ему лично. А Вы сами, Базилио, как поживаете? У меня все хорошо. Я воспитываю детей. Они очаровательны. Без них жизнь и вовсе была бы мне в тягость. Вот такие дела. Здесь уже наступила весна. Не знаю, Базилио, увидимся ли мы когда-нибудь, но я думаю о Вас. С тех пор как я далеко от дома, во мне что-то изменилось.
В этом письме самому доктору было посвящено очень мало строк, но впервые за прошедшие восемнадцать лет между ним и Мадемуазель манящим призраком встало слово «мы».
— Няня, я хочу домой.
— Ну конечно, дорогая, сейчас пойдем.
Наконец они подошли к ящику с медной прорезью. Мадемуазель сунула руку в карман пальто Зои.
— Стой смирно, я кое-что сюда положила.
Она нащупала конверт, и тут ей на плечо легла чья-то рука.
— Мадемуазель, не делайте этого.
Она обернулась.
— Они следят за вами. То ли из-за стеклянной перегородки, то ли с верхней галереи. Не делайте этого. Иначе они отправят вас в Сибирь.
Время на мгновение замерло. Перед ней стоял отец Зои, Кости и Андрея.
— Прошу вас, Мадемуазель. Если я позволю вам это сделать, нас обоих арестуют.
Письмо осталось в кармане Зои. Дети бросились к отцу.
— Папа!
Тот обнял их, продолжая говорить с Мадемуазель:
— Пока они уверены, что я за вами слежу, они позволяют вам жить у нас. Мой старший сын Андрей находится за границей. Они всех нас взяли в заложники. Мне приказано поселить вас у себя. Я понятия не имею, что вы натворили, но наши жизни уже два года зависят от вас, и жизнь Андрея тоже.
Мадемуазель знала, что живет в комнате Андрея. Над ее кроватью висели его детские рисунки. Она видела его фотографию, спрятанную в тетради для записи расходов. Чувствовала, что родные тревожатся за него. Но ей никогда не приходило в голову связать свою судьбу с судьбой мальчика на фотографии в белой рамке, прильнувшего щекой к скрипке.
— Идемте.
Дети дали руки отцу.
Мадемуазель последовала за ними.
Вместе они вышли на улицу, залитую ярким майским солнцем, и начали медленно спускаться по лестнице, держась друг за друга, словно альпинисты, идущие по гребню ледника.
7
Последние слова приговоренного
В учебниках истории очень мало упоминаний о том, что случилось с одной из самых больших строек на Манхэттене летом 1936 года. Сооружение очередного небоскреба было прервано на много месяцев. Началось с того, что какой-то строитель разбился насмерть, упав с верхней площадки башни. Событие само по себе банальное — такое происходило по десять раз за год, — но тут выяснилось, что погибший был индейцем из племени мохауков и что сюда его привезли силой. Остальные рабочие из солидарности объявили многодневную забастовку.
Доступ на стройку был закрыт вплоть до новых указаний. Архитекторы стремились во что бы то ни стало защитить свое детище, и потому рабочих держали подальше от башни.
Однажды утром на стройку явился владелец в сопровождении секретарши и архитекторов. Их доставили на верхний этаж на грузовом подъемнике. Все называли его Ирландцем. Меньше чем за четверть века он создал банк, распустивший свои щупальца по обе стороны Атлантики. Рассказывали даже, что Ирландец купил тот жалкий отельчик, где проживал в молодости, когда приехал в Америку.
Это был человек лет пятидесяти. Он ходил по строительным лесам, цепляясь за балки руками в массивных перстнях. Для завершения небоскреба требовалось как минимум еще три месяца. Ирландец жевал банан, глядя в зияющий оконный проем. Перед ним нагло возвышался Эмпайр Стейт Билдинг. Если верить газетам, новая башня должна была превзойти его по высоте. Ирландец сунул банановую шкурку секретарше и громогласно расхохотался, когда архитектор пообещал быстро уладить все проблемы.
Подойдя к нему, Ирландец сделал вид, будто хочет столкнуть его в пустоту. Уходя, он заметил в углу кучку мокрого пепла.
— Вы что, разводите здесь огонь?
— Нет, никогда, — ответил начальник стройки.
Ирландец нагнулся и сунул палец во влажные угли.
— А это что? Что, я вас спрашиваю?
Он показал выпачканный палец начальнику, подошел к нему вплотную и нарисовал черный крест у него на лбу.
— Извольте закончить все вовремя!
И спустился вниз.
В августе Зефиро и Ванго основательно обустроились на верхней площадке башни. Они установили там мощную подзорную трубу, в которую наблюдали за окнами Виктора Волка, купили три пишущие машинки, новую одежду и создали нечто вроде поднебесного офиса, в избытке снабженного печатями, штемпелями и бумагой различных сортов. Для этого они продали один рубин.
Том Джексон, маленький нищий с Тридцать Четвертой улицы, был нанят для слежки и прочих мелких поручений.
С высоты они следили за Виктором, подробнейшим образом фиксируя все перипетии его повседневной жизни, все его передвижения. Полный обзор сверху позволял видеть все, что происходило в каждой комнате апартаментов на восемьдесят пятом этаже, устанавливать, с точностью до минуты, когда сменялись телохранители хозяина, когда и как часто в эту крепость впускали посетителей.
Например, к вечеру почти все шторы задергивалась, а последним гостем всегда был элегантно одетый мужчина, которого Зефиро прозвал «адвокатом». В разговорах с другими он держался надменно, как сам хозяин. Приходя, садился за его письменный стол. Полузакрытые шторы не позволяли разглядеть Виктора Волка — вероятно, он диктовал «адвокату» вечерние письма, лежа в постели. Затем «адвокат» уходил. Он же первым являлся на рассвете, к пробуждению мадам Виктории. Все остальное время он отсутствовал.
В конце месяца первое письмо покинуло стройплощадку Зефиро и пересекло улицу с помощью Тома Джексона, одетого как маленький лорд и совершенно неузнаваемого. Секретная операция началась.
Стараясь сохранить инкогнито, Том не вынимал из кармана левую руку с татуировкой Благослови вас Господь, прославившей его в районе ближайших пяти улиц и трех авеню. Он пересек холл отеля «Скай Плаза» так, словно был у себя дома, хотя его ноги сроду не ходили по этим мраморным плитам — всю жизнь он видел их только через окно.
Том Джексон был единственным подручным Зефиро. В свои девять лет он получал пятьдесят центов в неделю, плюс одежда. Целое состояние.
Том выпил стакан зельтерской воды в баре и удалился, незаметно бросив письмо рядом со стойкой портье. Охранники на входе не узнали мальчишку.
Один из служащих подобрал конверт и отдал его портье. Письмо с европейским почтовым штемпелем было адресовано постоялице апартаментов на восемьдесят пятом этаже. В тот же вечер его передали Доржелесу, который и вручил послание мадам Виктории.
Зефиро и Ванго наблюдали с башни за тем, какой эффект оно произвело. Моментально было созвано совещание. К ночи в гостиной Виктора Волка собралось больше десятка мужчин в темных костюмах. Выходя из машин, эти люди расставляли охранников на близлежащих улицах, исчезали за дверями отеля и через несколько минут показывались на триста метров выше, в апартаментах Виктора. Кое-кого из них Зефиро и раньше замечал в его окружении.
Ни один не походил на гангстера. Зефиро узнал знаменитого бруклинского кутюрье, сенатора, нескольких коммерсантов. Их лица окутывал сигарный дым.
— Спектакль начинается, — сказал Зефиро, прильнув к подзорной трубе.
Он знал: ему понадобятся многие месяцы, чтобы уничтожить Виктора, но на сей раз был уверен в успехе.
Ванго собирался выйти на улицу.
— До скорого, падре.
— Куда ты?
Зефиро очень не нравились эти отлучки Ванго.
— Не забывай, что они ищут тебя по всему городу.
— Да вы только посмотрите: ну кто меня узнает?
И Ванго предстал перед ним среди строительного мусора, при свете керосиновых ламп совершенно преображенным.
Облаченный в коричневый костюм, с гладко зачесанными назад волосами, со шляпой в руке, он со смехом вертелся перед Зефиро. Сделанные на заказ маленькие очки с синими стеклами, какие этим летом вошли в моду на Уолл-стрит, скрывали его глаза. В таком обличье Ванго и сам себя не узнавал.
Десять минут спустя он пересекал Пятую авеню, направляясь к Мэдисон-сквер.
Вот уже много недель он проводил ночи в итальянских кварталах Нью-Йорка. Для начала он прочесал, одно за другим, все кафе в Бронксе. А теперь обследовал южную часть Манхэттена и забрел в Маленькую Италию, где нашел несколько ресторанов — сицилийских островков в самом сердце Америки.
Этим вечером он переступил порог «Ла Рокка». Ресторанчик с ярко освещенной витриной находился на углу Гранд-стрит. Внутри пахло каперсами и жгучим перцем.
Сюда Ванго попал впервые.
К полуночи ресторан превратился в игорный клуб. Посетителей сменили картежники, зал погрузился в полумрак. Но и теперь здесь не было той сосредоточенной тишины, какая всегда стоит в подобных местах. Хозяин бегал между столиками, подавая сандвичи с острой колбасой и сыром. В помещении было шумно. На заднем дворе росла гора пустых бутылок.