Повесть
Виктор Ружин
Бабье гнездо
Зима только что началась. Выпавший снег еще не слежался, был пушистый и чистый. Скрипя полозьями, лошадь повернула к одной из дверей землянки, и чуть не упершись мордой в ветхую пристройку, остановилась под привычный ей звук: «Тр-р-р-р». Слезшие с саней путники (их было трое: старик за кучера и женщина с мальчишкой) суетливо стали разгружать свои небогатые пожитки.
Обиталище это, где ютилось множество семей, составляло общую землянку. Его вытянутая утроба, как бы раздавленная в лепешку, широко распласталась по земле, смотря на мир из-под снега лишь небольшими оконцами, да выпяченными темно-серыми деревянными пристройками. Оно имело вид до того загадочный, что сразу и не разберешь: то ли в глубокой дреме, смирившись со всем, равнодушно доживает свой век; то ли в мудрой задумчивости, с упреком глазеет на все, как большой знаток жизненной тайны; то ли хитро подсмеивается над всеми: «Э-ге-ге, дурашки, поделом вам, коль живете без смысла в жизни, ну и майтесь, черт с вами, о-хо-хо!»; то порой в воинственной злобе, насупившись, угрожая кому-то, становится черным и злым.
Пришел в этот край ссыльный и пришлый народ и растревожил таёжный покой леса, сбил его ритм, тронул его вековой уклад, и лес стал отступать от человека, обнажая землю, обезображенную рытьём. Добывали уголь по-варварски, наносили огромные раны земле разрезами, рудниками и шахтами. В бабьем гнезде сгрудился народ, каждый со своей ношей, которую несет до конца жизни. Строили жилище артелью, сообща, из самого обыденного материала: из досок, земли, которая шла на покрытие крыши, земляных плacтов, из которых клали стены и глины, которой мазали стены внутри. Строили лопатами и топорами.
На земляной заснеженной крыше сухие кусты полыни, забылись в грусти, прожив свою жизнь, они жертвуют ветру горькие семена для новых всходов так же, как люди дарят свои судьбы неизвестности.
Пустынный безжизненный переулок с приездом незнакомцев оживился. В оконцах появились любопытствующие лица. Заскрипели двери, которые облепили вкруговую жилище, вылезали на свет пробужденные люди. Стали рассматривать приезжих, а которые посмелее, взялись помогать таскать пожитки в жилище. Таких жилищ было около десятка, и все они были прилеплены друг к другу и имели общие стены, только выход был у каждого свой. Жилище это именовалось «бабьим гнездом».
* * *
Наконец солнце пробилось сквозь дым войны, очистило лица людей от пороховой копоти и засияло в улыбке со всеми живыми. Но не светит оно Катерине, у неё нет мужа. По ложному доносу соседей, которых замучила зависть по чужому счастью, он погиб в сталинских лагерях, как враг народа.
Вот уже несколько лет Катерина тоскует по мужу, только во сне видит его, тянется к нему, а муж, словно облачко, то растает, то вновь появляется, будто дразнит её. Проснётся она, а вокруг одни пустые стены, да память о муже - сынишка, сладко посапывает. Полюбуется она на него, сонного, поласкает его материнским взглядом и с разбережённой раной в сердце уходит на работу.
Грустно смотрит Катерина на вернувшихся солдат с фронта. Военный полумрак закончился, а у Катерины на сердце тяжесть, боль за свою судьбу.
Пришла Катерина с работы домой, ничего делать не хочет, всё валится из рук. Бухнулась в постель и завыла. Её мальчонка, родной комочек вскарабкался на мать, тычась в неё: « Мама, мама, мама!» И заплакав, обнял ручонками трясущееся плечо матери, чтобы разделить горе.
Скрипнула дверь, в комнату вошла подружка.
– Да будет тебе выть-то, слезами делу не поможешь, чего напрасно убиваться, ты ещё молода, тебе ещё жить да жить надо, а не рёвом надрываться. Поднимайся-ка лучше, да айда ко мне.
Катерина притихла, услышав голос. Села на краю кровати, прижала к себе сына. Сквозь дрожащую пелену слёз узнала подружку Шуру.
– Вон сколько ребят шоферов с фронта пришло, хочешь – познакомлю.
Стоит Катерине посмотреть на женщин, у которых мужья вернулись с войны, на их счастливые лица, как у неё сжимается сердце, задрожит подбородок, она зажмёт лицо руками и уходит с людских глаз подальше. А куда подальше, только к Шуре изливаться слезами.
Шура познакомила Катерину с шофёром Степкой. Катерина стала привыкать к веселому Степке и вскоре забеременела. Узнав про это, Степка скрылся. Он на всё легко смотрел. Легко появился, легко и ушёл. Катерина кустарным способом, в домашних условиях сделала аборт, потеряла много крови, слегла и чуть сама не лишилась жизни. Но благодаря крепкому здоровью, отлежавшись, выкарабкалась с того света. Но тут на нее навалилась другая напасть. После выздоровления к ней заглянул Шурин ухажер.
– Без радости живу, только время волыню, – поделился он печалью с Катериной. Его приход к Катерине углядели плутовские соседские все видящие глаза и нашушукали Шуре. Та, с пылу-жару, заскочив к Катерине, вздыбясь, в страшной злобе, с пеной у рта, выплеснула на Катерину ревнивое жало. С жалом выплеснула и свой рассудок, слегла в больницу, впала в буйное помешательство, так и умерла в больнице, привязанная к койке.
Настрадавшись за всю свою истерзанную жизнь, люди рвали счастье, чтобы хоть успеть отпробовать глоток его. В тесноте городских коммуналках и бараках всё на виду что на витрине, словно живёшь прозрачным стёклышком. В этой не человеческой доли быстро изнашиваешься, превращаясь в выжитую мочалку.
Катерина устала от свалившихся на неё событий. Опостылело ей всё, захотелось бросить это место и уехать, куда глаза глядят, хоть на край света, лишь бы отсюда. Соседи совсем её загрызли, и на работе смотрят враждебно. Не выносимо ей стало, не выносимо. Задумала она из городка перебраться в поселок, подальше от скопища страстей, исцелиться покоем, прижаться к земле, слиться с нею от злых взглядов. И вот она с сынишкой в «бабьем гнезде».
* * *
День прошел быстро. Пока приезжие утряслись в одном из жилищ, вечер уже заглянул в окно. В этом крае любили вечереть, у кого-нибудь да собираются, гадают в карты, поют песни, мечтают. То пустятся рассказывать всякие жуткие истории про страшные шайки бандитов, про привидения и оборотней. От натруженности женщины умудряются отдыхать. Нескладный быт искусно скрашивают заботливыми руками, порой из ничего создают уют.
Катерина с Ванюшкой стали обвыкаться на новом месте. Расширялся круг знакомых. Как-то пришла соседка Рита и просит Катерину: «Ты бы научила меня картошку жарить, понимаешь, тут один ко мне все прислоняется, и просит, чтобы я ему картошечки жареной принесла». Рита работает санитаркой в больнице. Ну, как тут не помочь, передала Катерина своё умение вкусно жарить картошку, поделилась тонкостями кулинарии.
Приглядный Рите Саша, выйдя из больницы, поселился у неё, в «бабьем гнезде». Саша – птица залётная и этому пристанищу рад. Рита со своей ребятнёй (их у неё было двое) и все в бабьем гнезде приняли Сашу с душой, отметили его приход вечеринкой. Все были рады новому свежему человеку, тем более мужик внёс в «бабье гнездо» оживление, вдохнул, свежую струю. В семью Риты Саша вступил на правах мужа. Зиму он жил, нигде не работая. Наблюдает из окна, как на торчащую из под снега траву налетела стайка воробушек. Налетела пастись семенами сухой травы. «Вот так и пасётся Россия, живёт не разумом, а природой» – раскидывал воображением Саша. Рита уйдёт на работу, Саша домовничает. Затопит печь и сидит у печи, смотрит, как в печи бьётся огонь, и плачет душой, напевая песню.
– Жена найдёт себе другого,
А мать сыночка никогда.
Так жалобно он тянет, что у ребятишек слёзы наворачиваются на глазах. Жалко им становится дядю Сашу. Уж больно в нём сидит глубокая тоска.
Накануне Нового года ребятня собьётся, в кучу у кого-нибудь и грезят о подарках Деда Мороза, распевая песенку «В лесу родилась ёлочка». И так сладко мечтают о гостинцах, разжигая друг у друга аппетит и зная, что подарков им никто не принесёт, сойдутся на том, чтобы пожарить картошку на воде, и этим были сыты.
В конце февраля, за ночь нанесло снега вровень с крышей. Выйти утром не могут, дверь сенцев открыли, а там сплошная стена снегу. Пришлось пробиваться на волю лопатой, расчищать в сугробе коридор. Это занятие принесло ребятишкам оживление и радость. Диво навалило, неведомое ранее. Смеялись они снегу, рыли в нём ходы да пещеры. Румяна горели у них во все щёки. Снег объединил ребятню «бабьего гнезда», сыгрались они и жили как одна семья, а длинными вечерами, чтобы не скучно было, играли в жмурки.
* * *
В «бабьем гнезде» жила талантливая рукодельница Анна Леонтьевна. Свою жизнь она украшала искусством – делала из цветной бумаги цветы, мастерила ёлочные игрушки из ваты и картона. Ярко их разукрашивала, покрывала лаком, блестящей крошкой, что придавало нарядность и праздничность. Этим жила, радовала себя и окружающих. А уж песенница была, всех заразит пением. Жил с нею младший брат с женой. Брат нигде не работал, художничал. Рисовал картины, а жена продавала. Вся комната была пропитана запахом масляных красок, стены завешаны картинами. Последней его работой было большое полотно, срисованное с репродукции картины художника Ге «Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе». Прознал участковый милиционер про художника - самоучку и чтобы выслужиться перед своим начальством, донёс, что есть у него на участке бездельник, тунеядец. Органы, жадные на дармовую рабскую силу, передали дело в суд. Суд приговорил художника на шесть месяцев заключения в местах отдалённых от дома. В последнем слове на суде художник высказал: «Что вы мне даете полгода, дайте уж год. Для меня, что дома, что в зоне - все одно. Что там, что здесь, не мёд. Какая разница, где нести мне свой крест».
У Леонтьевны собирались петь песни и поворожить на картах. Леонтьевна раскладывает на столе карты, кому-то предсказывает судьбу, кого-то утешает, и все поют.
Потеряла я коле-е-е-чко,
Потеряла я любо-овь, да любо-о-овь,
Наверно, потеряла я любо-овь...
Леонтьевна, выдумщица на затеи была довольна, что она при деле. Это приносило ей удовлетворение и смысл. Она отдавала душу своему занятию, этим и жила.
В ночь под Новый год она ходила по дворам, нарядившись Дедом Морозом, оттаивала сердца людей, замёрзшие в тусклом быту, будила радости детей и стариков, чтобы весёлыми глазами встречали Новый год. Заглянула она к Катерине и сманила её с собой в клуб. Кружились они в хороводе вокруг ёлки, и Леонтьевна чуть не сгорела. Какой-то мужик спьяну, небрежно бросил горящую папиросу. Та попала в Леонтьевну, и наряд деда мороза вспыхнул. Но спасло то, что пламя горящей одежды сбил мужчина. Он накинул на неё своё пальто и понёс домой. Путь ему показывала Катерина. Дома Леонтьевну уложили в постель, а Катерина отогревала мужчину горячим чаем. Так Катерина познакомилась с Фёдором. Головы их закружились, а сердца зажглись негаснущим пламенем, и они стали встречаться. С тех пор люди часто замечали их вместе.
А Ванюшка осиротел, хоть и приветлив был с ним Федор, но он чувствовал себя брошенным волчонком. Забрал у него Федор мать, вытеснил его из сердца её. Стал Ванюшка одиноким, а мать чужой, забыла про Ванюшку.
Жена Фёдора почувствовала изменения в муже, его охлаждение к дому. И ей захотелось посмотреть на соперницу, с кем это она своего мужа делит, чтобы коварную змею со свету сжить. Посмотрела на ее, посмотрела на сына Катерины, и накатала жалобу на имя начальника шахты, чтобы разобрались с поведением Загладина Фёдора.
Нескрываемая любовь ела глаза и начальникам, и как-то начальник шахты, на которой работал Федор, вызвал его в кабинет.
– Ты, что там гарем развел, многоженец. Давай с этим завязывай. У тебя же своих детей двое, ты, что их отцовства лишаешь.
– А я их не лишаю.
– Не лишаешь. Избегался, кобель.
Федор сломал чернильный прибор на лысине начальника, залил лицо чернилами. Начальник захлебнулся в ярости и взревел.
– Вон, отсюда сукин сын! Сгною!
Федор взял со стола бумаги и размазал чернила по пухлому, розовому лицу начальника.
– Не учи начальничек, у тебя у самого рыло в пуху. Сам-то сколько семей разрушил, у тебя гарем похлеще моего! – и, хлопнув дверью, вышел.
Вечером Фёдора арестовали и увезли.
В молодости Фёдор не долюбил. Юнцом его забрали из Рязанщины на шахты. Вскоре Фёдор женился. Надоело таскаться по общежитиям. Захотелось семейного уюта.
До Катерины дошли слухи, что Фёдора посадили.
– Я не могу жить без Фёдора, без него мне свет не мил.
– Ничего, найдется другой, и забудешь, – успокаивала её Леонтьевна.
Но Фёдор из головы Катерины не выходил, и вскоре от него она получила письмо – треугольничек.
«Дорогая моя Катюша. Знала бы ты, как я люблю тебя. Нет у меня на свете никого кроме тебя. У меня отобрали всё. Но не отнимут у меня тебя. Жди меня, и мы будем вместе. Целую тебя всю, ты моё спасение, ты моя радость, ты моя жизнь. До встречи».
Но встретиться им, было не суждено, умер Фёдор в заключении.
Жена Фёдора, Варвара, затеяла отомстить Катерине. Подкараулив её, она, откупорив стеклянный пузырёк, плеснула кислотой в глаза Катерине. Но Катерина, подставив руки, успела защититься. Были поражены варежки, пальто и руки. Сбросив варежки, она стала снегом мыть руки. Варежки сгорели, пальто пришло в негодность. Следы ожогов на руках так и остались.
Вскоре стал приближаться к Катерине другой мужчина. Он упорно стрижет её глазами, и настойчиво добивается её.
Так появился у Катерины Игнат. Он был молчун, будто обвернулся Катерининой заботой, спрятавшись от жизни, и поглядывает оттуда пугливыми глазами. Придет с работы, молчком наестся и спать. Ванюшка чувствовал, что этот дядька у них долго не задержится. Что от его неживучести, все живое завянет, и поблёкнет, и что в «бабьем гнезде» не только жизнь закиснет, но и солнце погаснет. Так оно и случилось. Пришедшему с работы Игнату Катерина накрыла стол.
– Кушай, Игнат, и вон твой чемодан, я его собрала, поешь и в путь дорожку. Ни чё у нас с тобой не получится, искры из жизни мы не выбьем, а только зачахнем, да мхом покроемся. А зачем сердце угнетать, да душу гневить.
Игнат посмотрел на чемодан. Молча поел и, взяв чемодан, молча вышел. Исчез так же тихо, как и появился. После ухода Игната Катерина облегчённо вздохнула, кроме жалости, она к нему ничего не питала. Игнат оказался не крепок, не выбил память о Федоре, но боль притупил.
* * *
Поблизости «бабьего гнезда» жил высокий мужик Иван, по прозвищу полтора Ивана, ростом два метра. Не живут с ним бабёнки. Сколько он их перебрал, но не уживаются, и всё тут. То к одной сосватывается, то к другой, ночь переспят, на другую ночь женщина убегает. А тут прибилась к нему маленькая Фрося, и живут. Он её по головке гладит, она его - по животу. Полтора Ивана смирный мужик, безобидный, молчаливый, как будто в глубокую думку ушел, и оттуда его ни чем не вызволить. Привыкли друг к другу, вроде бы жизнь подогнали, всё ладненько стало. Во время выпивки, полтора Ивана мог съесть тазик пельменей, после чего становился багрово-синим и шумно отпыхивался. На работу ходил по железной дороге. Ночью, в зимнюю вьюгу, шёл на работу, и его поездом зарезало. Схоронили полтора Ивана. Фрося теперь ходит на посиделки в «бабье гнездо» слушать для утехи побасёнки о ведьмах и колдунах да поворожить на картах.
– Леонтьевна! – Открыла посиделки Фрося. – Ты такая женщина, что ты не найдешь какого-нибудь себе мужичонку? Хоть какой-нибудь мужичишка, да все ж таки прикрышка.
– Какого-нибудь мне не надо. Какие-нибудь только для ночи. А для жизни, счас не найти, вывелись. Да и зачем искать, всё это напрасно.
– А ты чё себе не найдёшь коку-нибудь прикрышку? – Не стерпела Катерина.
– Ну где мне с тобой сравнятся, - обиделась Фрося, - хотя тоже сидишь одна, кукуешь.
– Завидуешь?
– А чему завидовать-то? По напрасным слезам.